Ника Батхен - Дары Кандары Страница 11

решил, что снова идет облава. Он откинул уже крышку подпола – дважды эта дыра выручала его свободу –

но снаружи заговорил барабан. Из щели было видно, как волна за волной моряки и контрабандисты заняли

площадь.

Четверо с фонарями оградили поле для боя, взмыленный барабанщик встал спиной к морю. Толпа

сгрудилась чуть дальше. Нагую Эв держали двое матросов, она икала от страха. …Вот противники вышли в

круг... Злой свистел и играл ножом, Астьольд молчал. Барабан сменил ритм, сотня рук стала отбивать такт.

Злой двинулся кругом, мягким и хищным шагом. Выпад, еще бросок, снова промах. Барабан застучал

быстрее. Астьольд вдруг прыгнул вбок… Ос успел увидать, как темная кровь проступила на белой коже, но

тут замолчал барабан, и мгновенно потухли все фонари.

Было слышно, как часто дышат противники. После пришел звук падения, отвратительная возня, хрип,

стон – и торжествующий вопль победителя. Толпа засвистела и заорала в ответ. Фонарщики вновь засветили

лампы. Злой поднялся с трудом. Астьольд был мертв. Эв закричала – по обычаю победитель доказывал

власть над женщиной тут же, у трупа врага. Мужчины замерли в предвкушении зрелища. Но Злой только

плюнул в лицо добыче и, прихрамывая, направился в сторону доков. Моряки поспешили за ним – обмыть

победу. Дружки Астьольда утащили труп в лодку, чтобы похоронить подальше от берега.

Эв осталась у Оса, разделив с ним сперва похлебку из ракушек и портвейн, а после скудное ложе.

Когда женщина задремала, Ос укутал ее в одеяла, а сам поднялся на проваленную крышу хибары. Он кричал

слова первой баллады безмолвным тучам и шумным волнам, бросал рифмы на мокрый песок и вбивал в

черную мостовую. Он говорил – и серебристыми рыбами летали ножи, хрипел в темноте капитан Астьольд,

что посмел протянуть ладонь к сладкогрудой принцессе порта, а победитель поднимал за любовь

окровавленный кубок... С первым лучом солнца последнее слово встало на свое место. Ос спустился в

каморку – пусть прекрасная Эв услышит. Но женщина ушла до рассвета – вместе с жалкой горстью монет.

Не прошло и двух суток, как в хижину Оса явился незнакомец – огромный моряк с лицом загорелым

и сильным. «Я Эгер, брат Астьольда. Я слышал – ты говорил, как погиб мой брат. Приходи говорить в

таверну, чтобы все слышали. Я заплачу». Бросил на стол золотой – полновесный, с профилем позапрошлого

короля – и захлопнул за собой дверь.

…Чужаков, что суют свой нос в дела портовой шпаны, случается, режут или запросто топят в

нужнике. Ос понимал, что рискует, и до сумерек маялся, как поступить. Наконец плюнул в угол, сменил

рубаху и вышел. Хуже не станет – некуда.

В «Кабестане» было полно народу. Хозяин вертелся угрем, безуспешно пытаясь уследить за всеми

монетками, кружками и скандалами, две служанки сбивались с ног. Китобои, контрабандисты, военные

моряки в синем, голоплечие грузчики, пестрые девки и красивые, злые рыбачки с артелей – все хотели

холодного пива, горячей, только с плиты, рыбы, свежих лепешек с луком, отдыха и веселья. Ос ввинтился в

толпу и не без труда пробился к стойке. Бросил монету, не глядя: вина, гретого, как положено – говорить

буду. Его трясло. Вино – теплое, сладкое, пряное – прибавило сил. Как положено, кружку об пол, требуя

тишины. И – с богом…

...Следи за рыбой, капитан,

С иззубренной спиной.

Стальная рыба, капитан,

Идет на плоть войной.

Держи смелее, капитан,

Судьбу за рукоять.

Кому сегодня, капитан,

Дырой в груди зиять?...

За минуту тишины после Ос успел прожить жизнь. Прижавшись спиною к стойке, он ждал. Удар

клинка под левый сосок, опивки пива в лицо, свист и гогот трактирной швали… Эгер раздвинул толпу,

подошел, тяжело обнял Оса. «Спасибо, парень. Я видел брата». Незнакомый моряк перегнулся через перила

«Врешь, паскуда, не так все было». Сразу несколько голосов воспротивилось «Говорил верно». Компания

контрабандистов уже играла ножами, мол, не замай правду, но переливчатый свист «Космачи в доках!!!»

перебил свару. Ос утер мокрый лоб. Дар прорвало. Он – стал.

Пушкари с «Катрионы» увели его от облавы, выдавая за юнгу, бежавшего с корабля. Звали пить, но

Ос отказался напрочь. Эту ночь он хотел пережить один. Стены мертвого бастиона были мокры, пальцы

заледенели. Дважды Ос мог сорваться, но ему повезло. Он поднялся на крохотную площадку, где любил

отдыхать мальчишкой. Встал, раскинул руки, поднял лицо к луне. Небо застыло синью. Еще несколько

дней, и бури заставят его кипеть. Море дышало мерно и гулко. Город с его соборами и заводами, мостами и

перекрестками, колодцами и дворцами, спал и кричал во сне. Ос смотрел. Мир простерся у ног и он,

словоплет из квартала рыжих, был его властелином.

Зиму Ос провел в городе, изменив кораблям и бурям. Горсти монет от Эгера хватило на комнатушку в

мансарде, чернила, бумагу и книги. Книги были важнее всего. В прежней жизни Ос читал лишь священные

свитки да газеты, в которые заворачивали селедку торговки. Через месяц Ос понял свое невежество. Через

три – решил, что прочел достаточно: стихотворцы не голодали, не спали с портовыми шлюхами и не видели

пламени в окнах собственного жилища. Они были сыты, эти чванные короли слова, и писали для сытых и

беззаботных. А кто будет говорить для матросов и рыбаков, для портовых грузчиков и контрабандистов, для

их гордых, отважных и нежных подруг?

Длились ночи. Под шум ветров Ос раскладывал строки, воспевая удачу на острие гарпуна и прелесть

розовых щек рыбачек. Время шло, и стихи перестали умещаться в тетради. На исходе весны Ос пришел

говорить в «Кабестан». …И никто его не услышал. Моряки пожимали плечами, служанки хихикали, старый

Бу недовольно тер кружки, а после шепнул, мол, шел бы ты прочь, приятель. Ос метался и пробовал снова –

в ресторации, в «Бочке», на рыночной площади – без толку. Наконец, обозленный и трезвый, он по новой

сказал в «Кабестане» балладу на смерть Астьольда – и добыл себе ужин, выпивку и восторг ненасытной

публики. Оборотный знак дара – говоришь только то, во что веришь.

Вторая баллада сложилась в тот день, когда на глазах у Оса китиха утопила гарпунерскую шкуну.

Третья – после очередной облавы… Когда штабс-поручик из благородных пришел к верному стихоплету,

Оса уже узнавали в доках.

Нужно было сказать о любви. Сказать так, чтобы девушка поняла и поверила. Офицерик был

узкоплеч, собой нежен, но мужской красоты не лишен – удивительно даже, что он предпочел балладу для

объяснения. Впрочем, им, богачам, видней. Ос решил посмотреть на девицу прежде, чем написать.

Посмотреть любопытства ради. Молодые аристократки обычно не посещали порт.

Штабс-поручик провел его в парк – у семейства прекрасной возлюбленной был трехступенчатый

титул, дворец и усадьба в пригороде. И в положенный час под яблони вышла девушка в белом. Невесомый

ворох пышного платья, паутинка вуали на россыпи светлых кудрей, кружево тонких перчаток, гладкая кожа

туфельки. Шаг упруг, взгляд спокоен и прост, на руках – маленькая собачка.

…Анна – обручальное кольцо имени…

Штабс-поручик так ничего и не понял – прочтя стих с листа, он нашел строки великолепно верными и

устроил приглашение «на десерт» – скрасить отдых богатым дачникам. Ос явился не вовремя, был небрежен

в одежде и речи, искушая хозяйскую вежливость. А конфуз получился под вечер. Ос читал. Публика млела.

Куда там салонным твердилам – в зале шумели волны, клубились тучи, дикари совершали молитву у первых

в мире костров… Вдруг на зеленой спине портьеры все узрели обнаженную деву, выступающую из пены. И

узнали ее в лицо.

Было шумно. Отец девицы хватался за пистолет, неудачливый кавалер рвался придушить словоплета,

кто-то бежал в участок, кто-то звал слуг на помощь. Ос едва успел выйти через балкон.

Он искал потом встречи с Анной, надеясь хоть издали увидать недоступную белокурую прелесть –

тщетно. Избегая позора, семья подалась на курорты, дачу продали. На самого же Оса подали в розыск – «за

покушение, оскорбление и попрание». Много лет спустя Ос смеялся, просматривая досье. А тогда – от

плетей и каторги его выручила война. Подготовлявшаяся давно, она грянула неожиданно.

Еще вечер казался спокойным, по-осеннему сладким и томным, в парках играли вальсы и кружились

с отпускниками девчонки в зеленых платьях. А утром город проснулся от согласного стука сапог о

булыжники мостовых. Газеты кричали голосами портовых мальчишек: «Мобилизация! Оккупация!

Интервенция!» «И я… и я…» – откликалось эхо, но кто ж его будет слушать.

Боевые суда, ощетинившись дулами пушек, ползли из залива прочь. На городских рынках втридорога