Эстер Сегаль - Шизофренияяяяяяяя Страница 11

Не удивляйтесь этому слову. Это не преувеличение, а реально значимый для меня термин. Я ведь сын священника. И сам чуть не стал священником. А теперь весь свой религиозный пыл я перенес в свое художество. И, честно признаюсь, мне оно кажется самой достойной из религий.

А сейчас я почему-то очень хочу есть. Я пришел работать в поле. Хочу еще раз попробовать изобразить колосья. Что-то они мне еще пока не даются в своем уже сочном, но пока еще только предчувствии спелости. Зато они пробудили у меня нешуточный голод. Хочется теплого хрустящего хлеба. Крестьянского, только крестьянского. Замешанного в пьянящей пахучей утренней дымке французской деревни. И кажется, что пока я не вгрызусь в вожделенную корочку, кисти не будут меня слушаться ни за что. Вот незадача!

Впрочем, то, что я голоден, это еще и хорошо. Потому что теперь мне хочется изобразить мой голод. Нарисовать его так, чтобы каждый человек, глядя на мою картину, ощутил спазмы в желудке.

Чтобы ему захотелось принюхаться к моим колосьям, впиться в них зубами и закричать от ярости разочарования, ведь во рту останется лишь вкус застарелой краски (я уверен, что застарелой, ибо, пока я жив, мои картины вряд ли будут выставляться в галереях), а вовсе не хрусткого каравая.

И мне так этого хочется сейчас, что я облизываю кисть, всасываю вонючую влагу, которой пропитаны ее волоски. Это омерзительно, но может обмануть мой желудок, который набросится на добычу и не сразу распознает подлог.

О, они все думают, что я болен. Что я сошел с ума. И я не удивлюсь даже, если они сейчас здесь, в поле, спрятались и следят за мной исподтишка.

Им бы только доказать мою невменяемость. А там они уничтожат мои картины. И уже никто и ничто не нарушат спокойствия других живописцев. Тех, которые думают, что я пишу неправильно и размываю сами представления о приличном искусстве.

Вот, вы видите? Моя кисть сейчас сочится не краской, а моей слюной. Потому что я был голоден, а вы меня не накормили. Потому что я умирал в безмолвии поля и своего одиночества, но вы не спасли меня. Как вы не спасаете никого и никогда. Потому что вы вообще не способны спасать. Вы можете только убивать.

И меня вы убьете. Но не раньше, чем я раздобуду хлеба. Потому что это утро создано для хлеба. И потому что я стою среди хлебов, которые ждут своей закалки в крестьянских печах. Потому что я голоден. И потому что мне нужны силы, чтобы накладывать густые мазки. Такие, которые не опадут на пол галереи, но прирастут к основе накрепко и переживут меня и вас.

Глава 25. Еще сон

Сегодня мне приснилось несостоявшееся свидание. Это был очень печальный сон.

Как будто бы я в составе какой-то творческой группы (суть группового творчества не помню, но, очевидно, речь шла о каком-то художественном коллективе) оказалась в туристической поездке по Европе.

Точнее маршрут указать не могу, но это была явная Европа, узнаваемая даже в бредовом сне.

Мы отправились перекусить в кафе на маленькой площади.

Кафе было очень уютным, и еду там подавали изысканную и очень красиво оформленную. Помню, меня еще при входе поразили пирамиды из запеканок и висячие сады из фруктов.

А еще там было очень много зелени в горшках.

Она вилась и по стенам. И явно ощущалось присутствие фонтанчика. Невидимого, но где-то капающего.

Я почему-то опоздала на обед и пришла уже к десерту, хотя кое-что еще оставалось и от основных блюд, и я с облегчением получила у официанта запеченную капусту брокколи и свежий салат.

Большая часть группы уже насытилась и надменно ковырялась в сладких пудингах и компотах. Многие даже уже разошлись.

И вот тогда я вспомнила, что у меня было назначено здесь свидание. С кем-то из группы. Но с кем именно, хоть убейте, не помню.

То есть это я сейчас не помню, а во сне, я точно это знаю, еще как помнила. Прямо-таки видела мысленным взором и по имени могла назвать.

В общем, этого-то как раз человека, которого я сейчас не знаю, а тогда знала, как будто это и не сон был вовсе, а самая взаправдашняя явь, в кафе не оказалось.

Я очень удивилась этому факту, но не растерялась, а решила ему позвонить на сотовый телефон.

Почему мой сотовый работал в Европе, я не знаю. Помню только, что меня кольнула мысль о том, что роуминг я не заказывала, а без этого тариф может оказаться слишком дорогим.

Но кольнуть меня это кольнуло, а остановить – не остановило. И я набрала номер, который тогда тоже словно набрался сам собой, а сейчас, как я ни пытаюсь, не могу воссоздать ни единой цифры из этой мудреной комбинации.

Он ответил мне сразу и сказал, что ему надоело сидеть в кафе среди слегка осоловевших на почве переедания коллег, и он решил прогуляться по окрестностям. И если я уже сыта и готова, я могу его найти, просто поднявшись по старинной улице, которая соединяет нашу маленькую площадь с площадью большой. Там-то он меня и подождет.

Ни названия площади, ни точного направления названо не было, но я почему-то сразу поняла, куда надо идти. И тут же выбежала из кафе и начала некрутой подъем.

Сначала на душе у меня было весело. Потому что улица оказалась недлинной и до большой площади и моего человека (точнее не сказать) было совсем рукой подать.

Но тут что-то произошло. Сначала в моем настроении, а потому уже в окружающей обстановке. А может быть, и наоборот: сначала вокруг, потом во мне, просто глаз сообразил быстрее мозга.

В общем, прозрачная перспектива пустой улицы и венчающей ее, словно набалдашник трость, площади вдруг помрачнела и сильно загрязнилась. Потому что ее вдруг начали заливать потоки неизвестно откуда взявшихся людей.

Они, как гной из разошедшихся швов, сочились из окрестных улочек и переулков и очень быстро заполнили собой почти все свободное пространство.

Я уже с трудом продиралась через толпу, а она густела и душила меня, сжимая легкие ударами локтей и горячим многотысячным дыханием.

Казалось, и с самою площадью вот-вот что-нибудь случится, и она растянется, как пузырь из жвачки, и лопнет, забрызгав все и вся слюной заполонивших ее суетливых европейцев.

Сначала меня обуял ужас. Я вообще с трудом переношу большие сборища, тем более, если они настигают меня в незнакомом городе. Да еще по пути на свидание.

Но у меня был телефон, и я решила воспользоваться им повторно. Сказать моему человеку, чтобы отошел, обогнул, облетел эту толпу. Чтобы сделал хоть что-нибудь, чтобы помочь мне его найти.

И тут в этот сон внедрился частый элемент из других моих кошмарных снов. Это значило, что телефон перестал работать.

Иногда он перестает это делать, потому что у него заклинивает кнопки. Иногда потому, что у меня дрожат пальцы и я никак не могу набрать нужные цифры. А иногда потому, что я не в силах вспомнить номер.

Сейчас он не сработал по другой, более оригинальной и еще не использованной в моих снах причине: весь экран телефона заняла какая-то странная игра про войну в джунглях.

И сколько бы я ни пыталась остановить эту игрушку, сколько бы ни жала на «отбой», она только меняла уровни и все больше и больше набирала скорость.

Мне стало совсем не по себе.

Хотела было воспользоваться чужим телефоном. Ну, всегда ведь можно найти человека, который одолжит тебе свой сотовый для срочного звонка. А тем более, в такой толпе. Ведь мир же, как известно, не без добрых людей.

Но тут я поняла, что номер моего человека мне совершенно неизвестен. И что раньше я ему дозванивалась только потому, что его номер был зафиксирован под определенным именем.

А извлечь номер из моего телефона было невозможно из-за заклинившего на джунглях экрана.

Стало очевидно, что я не найду его, моего человека. Что я его потеряю. Причем – и это тоже почему-то было очевидным – навсегда.

И тут толпа, наконец, обнажила скрытый доселе мотив своего разрастания на площади.

Площадь оказалась площадью перед большим концертным залом, вокруг которого все засияло сверкающей рекламой сегодняшнего спектакля.

Должны были разыгрывать мюзикл «Ромео и Джульетта» в постановке какого-то супермодного заграничного режиссера.

Спектакль давался только один вечер, что и объясняло ажиотаж, который, кстати, еще пуще разросся, ибо в тот самый момент, когда зажглись огромные, в полдома размером, афиши, к зданию пришвартовались наемные ландо, откуда приветствовал толпу сам режиссер и исполнители главных ролей.

Люди вокруг взбесились. Они царапали друг друга и самих себя и непрестанно восклицали: «Мы любим тебя! Мы любим вас!»

Под эту мантру я осознала, что моя собственная любовь погибла на этой площади. И что больше никогда мне не найти моего человека.

И это оказалось так страшно, что я проснулась с криком и в слезах. И с царапинами на правом предплечье.

Царапины были как будто свидетельством свирепства толпы из сна. Но все-таки я признаю, что, должно быть, расцарапала себя сама.

И было мне очень грустно. И ужасно хотелось найти того, кто сгинул на площади. Потому что, почудилось мне, он должен существовать и где-то в реальности.