И. Халатников - Дау, Кентавр и другие Страница 12

В 1952 г. мы заканчивали расчеты по водородной бомбе, и я представил докторскую диссертацию по теории сверхтекуче­сти. Эта защита оказалась связана со спецзадачей весьма ин­тересным образом. Оппонентами у меня были Н.Н. Боголю­бов, В.Л. Гинзбург и И.М. Лифшиц. Лучшую команду придумать было невозможно. В 1946 г. Боголюбов сделал классическую работу по теории сверхтекучести, он был ведущим экспертов в этой области. Кроме того, было нечто необычное в том, что я занимался сверхтекучестью в духе Ландау, а основным оппо­нентом пригласили Боголюбова — представителя совершенно другого направления, более математического, может быть, не­сколько оторванного от реальной физики, но совершенно ори­гинального, нетривиального. Боголюбов в это время находил­ся на Объекте, его тоже привлекли к работе над водородной бомбой. Боголюбов был выдающийся математик, прекрасный теоретик. Но не для таких прикладных задач. Его с трудом загнали на Объект, и, чтобы уехать оттуда на мою защиту, требовалось высокое разрешение. Ему не разрешили. Боялись, что приедет в Москву и не захочет вернуться на Объект. Но для защиты требовалось либо личное присутствие, либо пись­менный отзыв основного оппонента. Утро защиты, а отзыва еще нет. И только когда начался ученый совет, в зал вбежал Георгий Николаевич Флеров, человек, имевший, как извест­но, особое отношение к спецпроблеме — с его письма Стали­ну все и началось. Именно Флеров приехал с Объекта и при­вез отзыв на мою диссертацию.

Это пример того, какие доброжелательные отношения были в нашей среде.

Расчеты водородной бомбы к началу 1953 г. были законче­ны. В том же году провели испытания. Совпадение с расчета­ми оказалось замечательным. Все участники получили награ­ды. К тому времени Сталин уже умер, но мы все равно получили Сталинские премии. Кто удостоился Героя, кто — ордена, и это были самые последние Сталинские премии в СССР.

Я получил первую Сталинскую стипендию и последнюю Ста­линскую премию.

Охрана для Ландау

После ареста Берии неожиданно появился документ, под­писанный Хрущевым и Маленковым, об охране для Ландау. Было решено приставить к нему круглосуточную охрану. Та­кая охрана состояла из трех офицеров КГБ, дежурящих по оче­реди и не отходящих от «объекта» ни на шаг. Официально они назывались «секретари». Охрана с самого начала Атомного про­екта была у участвующих в нем И.В. Курчатова, Ю.Б. Харито­на, Я.Б. Зельдовича, J1.A. Арцимовича, А.П. Александрова и других. К этому времени Ландау уже решил уходить из Атом­ного проекта. Все его друзья об этом знали, но наверх слухи, очевидно, еще не дошли. Кроме того, для Дау присутствие подобного «секретаря» означало полное окончание его личной жизни. Узнав о таком решении, Дау сначала впал в истерику, а потом написал авторам документа письмо, в котором четко сформулировал: «Птица в клетке петь не будет». Письмо по­могло, и от этой нелепой идеи отказались.

Мне хочется рассказать о «секретарях» чуть подробнее. Ча­сто люди, вынужденные общаться с ними двадцать четыре часа в сутки, привыкали к своим «секретарям», у некоторых они становились почти членами семьи. Например, известно, что секретарь Л.А. Арцимовича по вечерам, провожая Арцимови­ча в спальню, жаловался ему: «Да, вам хорошо, вы теперь спать пойдете, а мне еще нужно на вас суточное донесение писать». Я.Б. Зельдович, наоборот, принципиально отказывался пускать секретарей в свою квартиру, а жил он в скромном трехэтаж­ном доме Института химфизики, и бедные секретари вынуж­дены были сидеть на лестнице, когда Зельдович был дома. Зимой лестница не отапливалась, и это становилось неприят­но. И так, создав секретарям неудобства в работе, Зельдович в конце концов от них избавился.

Академик Н.Н. Семенов очень подружился со своим секре­тарем П.С. Костиковым, который стал его постоянным парт­нером при игре в подкидного дурака. Однажды, уехав поохо­титься на глухарей, Николай Николаевич взял с собой любимого секретаря, и произошел такой казус. Охотник из Семенова был неважный, слышал он плохо, да и видел не очень хорошо. Кончилось все это печально — вместо глухаря академик попал в ногу Костикова, своего преданного пажа.

О П.С. Костикове стоит рассказать отдельно. Участие Н.Н. Семенова в Атомном проекте не вполне удовлетворяло тех, кто был наверху, в какой-то момент его оттуда отпустили, а секретарей, соответственно, решили снять за ненадобностью. Это был сильный удар по престижу Н.Н. Семенова, он сильно переживал и решил оставить своего любимого секретаря, стар­шего лейтенанта КГБ П.С. Костикова, работать в своем ин­ституте в качестве заместителя по режиму.

Павел Семенович относился к академику Семенову как к родному отцу, и был ему необыкновенно предан. И вообще был очень добрым и хорошим человеком. Он некоторое время

проработал в институте заместителем директора по режиму, и одной из его обязанностей было подписывать характеристик ки ученым, выезжающим за границу. Ему особенно нравилось подписывать характеристики молодым научным сотрудницам, и кончилось это тем, что одна из сотрудниц пожаловалась на него. Возник скандал, и Павла Семеновича понизили до долж­ности инженера. Он тяжело переживал свое унижение. А я как раз в это время подыскивал в наш институт помощника ди­ректора по общим вопросам. И Н.Н. Семенов, узнав об этом, предложил мне взять на эту должность Павла Семеновича. Я согласился, и ни разу об этом не пожалел. Появившись в институте, Павел Семенович взял на себя всю рутинную рабо­ту. Он любил науку, был предан институту и лично мне, и не было такого бытового вопроса, который он не мог бы решить. Поместить кого-нибудь в хорошую больницу, достать лекар­ства, выбить путевку, обеспечить автобус — все это решалось без проблем. Павел Семенович не имел никаких комплексов и мог пройти с письмом от Института куда угодно, никакие уров­ни вплоть до министерских его не смущали. И наш институт скоро приобрел репутацию места, где можно решить любой вопрос.

Павел Семенович проработал в нашем Институте очень дол­го, до самой своей смерти. Умер он 19 августа 1991 г. Очень символично.

«Его нет, я его больше не боюсь, и больше заниматься этим не буду»

В «Воспоминаниях» Сахарова описан его разговор с Я.Б. Зельдовичем. Прогуливаясь как-то по территории Объек­та, Зельдович спросил его: «Знаете, почему Игорь Евгеньевич Тамм оказался столь полезным для дела, а не Ландау?— у И.Е. выше моральный уровень». И Сахаров поясняет читателю: «Мо­ральный уровень тут означает готовность отдавать все силы “делу”. О позиции Ландау я мало что знаю».

Я считаю абсолютно неуместным сравнивать участие в ра­ботах двух замечательных физиков и нобелевских лауреатов. То, что умел Ландау, не умел Тамм. Я могу категорически ут­верждать: в Советском Союзе сделанное Ландау было не под силу больше никому.

Да, безусловно, И.Е. Тамм активно участвовал в дискуссиях, был на объекте постоянно, а Ландау там не бывал ни разу.

Ландау не проявлял инициативы по совершенствованию но­вых идей — это тоже верно. Но то, что сделал Ландау, он сде­лал на высшем уровне. Скажем, проблему устойчивости в аме­риканском проекте решал известнейший математик фон Нейман. Это — для иллюстрации уровня работы.

Как известно из недавно опубликованной «справки» КГБ, сам Ландау свое участие ограничивал теми задачами, которые получал, никакой инициативы не проявлял. И здесь сказыва­лось его общее отношение к Сталину и к сталинскому режиму. Он понимал, что участвует в создании страшного оружия для страшных людей. Но он участвовал в спецпроекте еще и пото­му, что это его защищало. Я думаю, страх здесь присутствовал. Страх отказаться от участия. Тюрьма его научила. А уж даль­ше — то, что Ландау делал, он мог делать только хорошо.

Так что внутренний конфликт у Ландау был. Поэтому, ког­да Сталин умер, Дау мне сказал: «Все! Его нет, я его больше не боюсь, и я больше этим заниматься не буду». Вскоре меня пригласил И.В. Курчатов, в его кабинете находились Ю.Б. Ха­ритон и А.Д. Сахаров. И три великих человека попросили меня принять у Ландау дела. И Ландау попросил об этом. Хотя к тому времени было ясно, что мы свою часть работы сделали, что ничего нового, интересного для нас уже не будет, но я, естественно, отказать не мог. Скажу прямо, я был молод, мне было 33 года, мне очень льстило предложение, полученное от таких людей. Это ведь как спорт, затягивает, когда начинаешь заниматься каким-то делом, когда что-то внес в него, проду­мал, то увлекаешься и начинаешь любить это дело. Я принял от Ландау его группу и вычислительное бюро.

Одним из моих первых успешных дел на этом посту было решение «квартирного вопроса» Н.Н. Меймана.

Математик Н.Н. Мейман, ученик замечательного казанско­го математика Н.Г. Чеботарева, встретился с Ландау в Харько­ве в 1934 году Н.Н. Мейман был самым молодым доктором наук, свою степень он получил в возрасте 24 лет. В самом на­чале работы в Атомном проекте (1946) Ландау пригласил Мей­мана возглавить вычислительное бюро при Теоротделе. Вы­числительное бюро под руководством Меймана и выполняло в дальнейшем все расчеты по этому проекту.