Машадо Ассиз - Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974 Страница 12

Так и случилось; ровно через неделю одиночество наскучило, душевная боль утихла, ружье и книги, деревья и небо перестали удовлетворять меня. Моло­дость, жизнь вступали в свои права. Я спрятал в че­модан вопросы бытия и небытия, шекспировских ипохондриков, рубашки, идеи, галстуки и собирался уже запереть его, когда слуга мой Пруденсио доложил, что накануне в красном доме, расположенном недалеко от нашего, поселились какие-то мои знакомые.

— Кто именно?

— Разве вы позабыли дону Эузебию?

— Это она?

— Они с дочкой изволили приехать вчерашним утром.

В памяти моей ожило происшествие 1814 года, и мне стало совестно. Впрочем, я ведь был прав: ничто не помешало связи доктора Виласы с сестрой сержанта; еще до моего отъезда ходили таинственные слухи о рождении девочки. Я знал от дяди Жоана, что, умирая, доктор Виласа оставил доне Эузебии приличное со­стояние, вызвав этим нескончаемые толки в городе. Дядя Жоан, любитель скандальных историй, написал мне пространное письмо. Итак, я был прав. Но сейчас, после стольких лет, прошедших с 1814 года, и проказа моя, и поцелуй в зарослях, и доктор, все было забыто, и между мной и моими новыми соседками не было никаких преград. Придя к этому выводу, я запер че­модан.

— Вы пойдете к доне Эузебии? — спросил Пру­денсио.— Дона Эузебия обряжала мою покойную госпожу.

Я вспомнил, что видал ее на похоронах вместе с другими дамами; но я не знал, что именно она оказала матушке эту последнюю услугу. Негр был прав: я обязан был навестить ее. И я решил сделать это не откладывая.

Глава XXVI

АВТОР КОЛЕБЛЕТСЯ

Вдруг я услышал:

— Мой дорогой мальчик! Так жить нельзя!

Это был мой отец, у которого уже были припа­сены кое-какие предложения. Я сел на чемодан и при­готовился спокойно слушать. Некоторое время отец стоял и смотрел на меня; затем взволнованно протя­нул ко мне руку:

— Смирение, сын мой; такова воля божия.

— Я уже смирился,— отвечал я, целуя его руку.

Мы вместе пообедали. Никто из нас не заговаривал о грустной причине моего уединения. Раз только мы коснулись этого вскользь — рассуждая о регентстве, отец упомянул, что один из регентов[40] прислал ему письмо с выражением соболезнования. Письмо, уже порядком помятое, было у отца с собой,— видимо, он многим читал его. Я, кажется, уже сказал, что письмо это отец получил от регента. Мне он прочи­тал его дважды.

— Я поблагодарил регента за внимание,— сказал отец,— и ты тоже должен пойти...

— Я?

— Ну да; он ведь человек влиятельный — сейчас он как бы император. Потом у меня есть одна идея, одна... впрочем, расскажу по порядку. У меня целых две идеи: сделать тебя депутатом и женить.

Отец произнес эти слова с расстановкой, особым тоном,— он хотел, чтобы они запечатлелись в моей душе. Но его идеи так мало имели общего с моими мыслями и чувствами последних дней, что я даже не сразу его понял. Отца это не обескуражило. Он повто­рил свое предложение, расхваливая и невесту, и депу­татское место.

— Ты согласен?

— В политике я ничего не смыслю,— сказал я,— что же до невесты... позволь мне жить одному, мед­ведем.

— И медведи женятся,— был ответ.

— Тогда достань мне медведицу. Скажем, Большую Медведицу...

Отец посмеялся, но тут же снова заговорил серьез­но. По его мнению, я должен был сделать политичес­кую карьеру. Отец с необыкновенной словоохотли­востью привел десятка два доводов, подтверждая их примерами из жизни наших знакомых. А на невесту достаточно только взглянуть, и я сам, не медля, побегу просить ее руки. Отец пытался заинтересовать, убедить, уговорить меня; я сидел молча, катал хлебные шарики и думал, думал...

Откровенно говоря, я не знал, следует ли мне принимать эти предложения. Внутренне я был сбит с толку. Одна часть моего существа хотела согла­ситься: кто же пренебрегает красивой женой и карье­рой?.. Другая часть противилась: смерть матушки была еще одним доказательством бренности вещей, привя­занностей, семьи.

— Я не уеду, не получив окончательного ответа,— сказал отец.— О-кон-ча-тель-но-го! — повторил он, отбивая такт пальцем.

Он допил кофе, откинулся в кресле и принялся толковать о разных разностях, о сенате, палатах, ре­гентах, реставрации, о коляске, которую он собирался купить, о нашем доме в Мата-Кавалос... Я сидел у стола и машинально водил карандашом по листку бумаги. Выходили слова, фразы, стихи, носы, треуголь­ники, без всякого порядка, например: А

arma virumque сапо arma virumque сапо

anna virumque сапо arma virumque

arma virumque сапо

virumque [41]

Я писал, совершенно не думая, однако во всем этом была своя логическая последовательность; так, начало слова «virumque» привело меня к имени автора — я хо­тел написать «virumque», а вышло «Вергилий», и я продолжал:

Вергилий

Вергилий

Вергилий

Вергилий

Вергилий

Отец, слегка раздосадованный моим равнодуши­ем, поднялся, подошел ко мне, посмотрел на лист бу­маги.

— Вергилий! — воскликнул он.— Великолепно! Мой мальчик, твою невесту как раз и зовут Виржилия.

Глава XXVII

ВИРЖИЛИЯ?

Виржилия? Так это та самая дама, которая через столько лет?.. Она самая; то была именно та сеньора, которая в 1869 году присутствовала при моей кончине, а раньше — о, гораздо раньше, в молодые годы, сыграла большую роль в моей жизни. В ту пору ей было лет пятнадцать — шестнадцать, и она была самой хоро­шенькой и, уж во всяком случае, самой ветреной среди юных бразильянок того времени. Я не назвал ее первой красавицей — я ведь пишу не роман, мне нет надобности позлащать действительность, умалчивая о веснушках и оспинах. Впрочем, на свежем личике Виржилии не было ни того, ни другого; природа на­градила ее тем неуловимым, вечным очарованием, которое передается по наследству ради тайных це­лей созидания. Виржилия была веселой, сообрази­тельной, детски непосредственной, порывистой и вме­сте с тем ленивой и немного набожной. Набожность ли это была или страх? Скорее всего страх.

Вот тебе, читатель, в нескольких словах телесный и духовный портрет женщины, оказавшей впоследст­вии, когда ей исполнилось шестнадцать лет, огромное влияние на мою жизнь. Если ты еще жива, если ты читаешь меня, о возлюбленная Виржилия, то не удив­ляйся, сравнивая мои слова, запечатленные на бумаге, и те, что я обращал к тебе при жизни! Тогда я был столь же искренним, как и сейчас; смерть не сделала меня мрачным брюзгой, и то, что я говорю,— истина.

Но, скажешь ты, как можно через столько лет вы­яснить истину, да еще изложить ее для всеобщего сведения?

Виржилия! Неужели ты не понимаешь? Как ты не сообразительна! Ведь именно эта наша способность воскрешать прошлое и осознавать непостоянство наших впечатлений и пустоту наших чувств делает нас повелителями вселенной. Паскаль назвал человека мыслящим тростником, но он не прав: человек — это мыслящая опечатка. Каждый отрезок жизни — это но­вое издание, исправленное и дополненное в срав­нении с предыдущим; оно в свою очередь подлежит исправлению и дополнению, и так будет вплоть до са­мого последнего, окончательного, которое издатель даром отдаст червям.

Глава XXVIII

ПРИ УСЛОВИИ...

— Виржилия? — спросил я.

— Да, сеньор; таково имя невесты. Она — ангел, мой милый, настоящий ангел без крылышек. Вообра­зи — девушка вот такого роста, жива, как ртуть, а глаза... она дочь Дутры.

— Какого Дутры?

— Советника Дутры, ты его не знаешь; очень влия­тельный человек. Так ты согласен?

Я ответил не сразу. В течение нескольких секунд я рассматривал носок моего сапога. Затем я объявил, что готов обдумать эти два предложения, депутатское место и брак, при условии...

— При условии?..

— При условии, что я не должен буду одновременно принять и то и другое. Ведь это совсем необязатель­но — стать одновременно и женатым человеком, и государственным деятелем...

— Государственный деятель должен быть женат,— назидательно перебил меня отец.— Впрочем, будь по- твоему; я на все готов; я уверен, что ты увидишь — и согласишься! К тому же, видишь ли, невеста и пар­ламент — это почти одно и то же... то есть нет... потом узнаешь. Ладно, согласен дать тебе отсрочку, при условии...

— При условии?..— спросил я, подражая его го­лосу.

— Ах, разбойник! При том условии, что ты оправ­даешь мои надежды и истраченные ради тебя деньги. К черту мрачность, бесполезность, безвестность. Ты должен добиться блестящего положения, необходимого и тебе, и всем нам. Нужно поддержать честь нашего имени и прославить его еще более. Бойся остаться в тени, Браз; избегай безвестности. Я в свои шестьде­сят лет и то бы не колебался. Есть несколько спосо­бов стать человеком значительным, но самое важное — прослыть таковым во мнении других людей. Не прене­брегай же преимуществами нашего положения, нашими связями...