Виктор Соколов - Мастерская Бога Страница 12

Долбит капля камень,

Чтоб

Превратить его в песок.

Он верил...

И удар кувалдой.

Он верил...

И опять удар.

Он верил -

В жизни кривда с правдой

Сошлись.

Нашествия угар

Окутал горы как туманом.

Но зорко человек глядит.

Царят над миром

Смерть с обманом.

А правда, правда победит.

Не так ли в ожиданье боя

Он, сжавшийся,

Стремился в бой

Схлестнуться,

Словно бы с собою,

С нелегкой

Собственной судьбой.

Своим рукам себя вверяя,

Он замирал перед броском.

И дрогнула скала, теряя

Кусок ненужный за куском.

Осколки брызнули, иль слезы,

Снег прожигая до земли

На склоне сопки,

Где березы

Снега-метели замели.

Снега.

Они от сопки к сопке

Легли покровом до весны.

Они питали землю соком,

Природе навевали сны.

Снега.

То ласково, то хмуро

Распадками

Под вешний гуд

Они потом к отцу-Амуру

Ручьями шустрыми сбегут.

Пока же

Вдоль речного русла

Вилась поземкой кутерьма.

Землею нашенскою, русской

Шла-надвигалася зима.

Который день

В седом таежье

Чугай с Лутавиным опять,

От холода угрюмо ежась,

Топтали снег за пядью пядь.

На чураки в лесу пилили

Махины лиственничных туш.

Костры палили - Печь топили –

Растапливали льдинки душ:

И,

Без конца в скалу врубаясь,

Прижавшись

К каменным бокам,

Поверили –

Скала рябая

Уже подвластна их рукам.

И били,

били,

били,

били

И наутычку,

И сплеча.

Кувалдой грузной по зубилу,

По всей округе грохоча.

Кайлой по граням раз

за разом...

И тут же -

Толстый лом в зазор...

Порою от ударов разум

Мутился.

И безумно взор

Бродил над сопкой

В дали синей,

Должно пытался в том краю

Узреть далекую Россию,

Отчизну милую свою.

Кончался день,

Согнув в поклоне

Заката хилые лучи.

Кривых гольцов

Пожухли склоны.

И,

В руки власть заполучив

И мглы мешок

Взвалив на плечи,

И путь скрывая в сизой мгле,

Самодовольный, грубый вечер

Побрел упрямо по земле.

Побрел...

Ему навстречь торопко

Через валежник, буерак

Каменотесы узкой тропкой

Заторопилися в барак.

Они прошли от сопки к зоне

Глухим распадком по прямой.

В уют задышливо-казенный

Они прошли к себе домой...

... И год прошел –

Зима да лето –

С ветрами,

Грозами,

Пургой.

Пришел - ушел. И... нет.

А следом -

На смену катится другой.

... И он пройдет,

Не мечен метой,

Бедой души не опоив.

Года проходят незаметно,

Когда чужие - не свои.

О, как легко мы их считаем

И провожаем от крыльца...

А для Лугавина с Чугаем

Зима тянулась без конца.

Она со сбитыми руками

И обмороженным лицом

Стучалась головою в камень,

Чтоб камень сделать

Дум венцом.

Зима топталась под скалою.

И, ожиданьям вопреки,

Пусть покрывались

Дни золою,

Терзаний тлели огоньки –

И крались, крались

К ним сомненья:

Чуть ошибись –

Жизнь псу под хвост...

А в зоне главное –

Терпенье.

... «Молчи, Чугай!

Коль впрягся в воз».

Лутавин психовал порою.

Считал?.. напрасен

Тяжкий труд...

И на горе,

И под горою

Здоровье камни перетрут.

А пересуд с освобожденьем?

Навряд ли их дождемся мы...

Теперь зима.

Куда ты денешь

Себя от холода зимы?..

Твое с тобой –

И недомолвки

Бугра...

И мат,

И взгляд косой.

Всегда несытая шамовка.

Полураздет,

Полубосой.

И душу рвущая беседа,

И прозябание в тени.

И слово горькое соседа:

«Молчи, Лутавин,

Воз тяни...

Не нами сроблены наветы.

Но наши в деле имена.

И если

Зеки есть на свете,

Не наша, кореш, ли вина?

Ведь мы

Перед судьбою оба

Здесь на открытой полосе...

Напрасно обвиняешь в злобе,

Ты для меня

Такой, как все.

А коли ты себя считаешь

Способным мною помыкать,

Ты где-то в облаках

Витаешь.

Могу и... дюже

Навтыкать...»

Лугавин вспыхивал берестой.

Он знал -

Судьба их сторожит.

В ее делах

Не все так просто.

В ее душе

Зима пуржит.

Но время правит

В мире этом.

Устав с людей ясак взимать,

Ушла зима...

... Промчалось лето...

И снова грянула... зима.

* * *

Я снова в детство

Возвращаюсь,

Оцениваю и сужу...

Вокруг

Забытых лет вращаюсь,

Искателем в тайге брожу.

Я снова вспоминаю тропы –

Они меня

Полвека ждут.

Зовут.

Шаги мои торопят,

Меня по прошлому ведут.

Я вижу, горем опаленный,

Мой мир в суровые года.

Себя

Мальчишкой несмышленым –

Я возле зоны жил тогда.

В отцовской Телогрейке ватной

И старых ичигах его

Я шастал к зоне

И обратно.

И не боялся ничего.

Быв бамовцам

Приемным сыном,

Стоял я часто в их рядах...

И рос.

И набирался силы

В тех,

Детством розовых,

Годах.

А розовость

Не от цветенья.

Она, похоже, от крови...

Качались над бамлагом тени

И ненависти,

И любви.

И шла дорога

Метр за метром.

За метром метр

Тащилась вдаль.

Меж сопок,

Вылизанных ветром,

Сшивала расстоянья сталь.

Чтоб на себя

Принять громадой

Зерно и уголь,

И свинец.

Да мало ли чего и надо

Возить нам

Из конца в конец.

Приказом пятилеток первых,

В работе греясь добела,

Та магистраль

Железным нервом

Моей лихой страны была.

И без нее в тайге,

В степи ли

Не подниматься городам...

В рельс

Зеки намертво вцепились

Руками.

И по их следам

Тащились зоны

В стоне, в гуде

И страшный

Избывали суд

Не шпалы, чудилось,

А люди

На слабых спинах

Путь несут.

Они сурово и угрюмо

Идут по детству моему.

Ворочают, как глыбы, думы,

Не открывая никому.

По одному идут,

По двое

В мою тяжелую строку.

И зябнут спины у конвоя.

И пальцы тянутся к курку...

Я снова

В детство возвращаюсь,

Оцениваю и сужу.

Вокруг забытых лет

Вращаюсь,

В тайге по памяти брожу.

В те дни

Твердил Чугай порой мне,

От скальных крошек

Полуслеп:

«Закончим...

Встанет вождь –

Бессонный...

Считай, недаром ели хлеб.

Валила смертная усталость,

Мы, хлопчик, не поддались ей.

Считай,

Здесь нами след оставлен

В твоей тайге, в душе твоей...»

Я вспоминаю. Вспоминаю.

Я спотыкаюсь на бегу.

Я снова в детство окунаюсь,

Всего припомнить не могу.

Взъярилась память.

Нанизала

События на стержень лет.

В трясине детства увязала.

Увязла...

Затерялся след.

Но все равно забыть не может

В тоске

По лучшим дням иным

Свой страшный час –

Он мною прожит,

И равнозначен остальным.

* * *

Он шел, мальчишечка,

Вдоль пади.

Он ронж нахохленных пугал.

По наледи скользил и падал.

И поднимался.

И шагал.

Он мимо зоны шел к Чугаю.

Был путь привычен,

Недалек.

Скрипел-пружинил

Под ногами

Снег-белотроп,

Что наземь лег.

Он вспоминал:

«... Тут пятна света,

Там черные провалы мглы,

Торчат

Скалистой глыбы этой

Сплошные грани и углы.

Наверно, оспою изрыто,

Иль смерчем, -

Смял скалу и... стих.

А в ней черты лица сокрыты,

И нужно высвободить их...

Мы жизнью созданы работать.

Работай, хлопче,

Не ленись...»

Вбивал в башку ему лонись

Чугай,

Охваченный заботой.

Он рассуждал,

Вернее - спорил

С тем давним скульптором...

С собой...

«... здесь людям вождь

предстанет скоро,

зовущий и на труд,

и в бой...»

... Глядишь -

Знакомый мальчик странный,

Чугаю близкий одному,

Пока еще углы и грани.

И мастер надобен ему...

И стыл закат,

От ветра зябок.

Ну, пусть не ветра –

Хиуска...

Там наливался страхом

Рябчик,

Почуяв дуло у виска.

Здесь

Заяц трясся под березой,

Считал -

А сколько жить еще:..

Цедя из глаз скупые слезы,

Дрожа щетиной белых щек.

В ту пору Хмырь –

Мужик казенный

Стоял с винтовкой на посту.

Оберегал бамлага зону.

Служака был.

И за версту

По-рысьи видел

И по-совьи,

Глазами по кустам мечась.

Знать, ждал чего-то...

А от сопки

Чугай

Шел к зоне в тот же час.

Хмырь углядел –

В кустах мелькнуло...

«Там скрылся зек?..»

И постовой

Поднял безжалостное дуло

На малыша...

И он его

Свалил бы,

Коль Чугай мальчишку,

Спеша спасти ценой любой,

В канаву

Без раздумий лишних

Не сшиб

И не прикрыл собой...

Пришел начальник.

Разобрался.

Сказал Чугаю:

- Не шуметь...