Юрий Щекочихин - Рабы ГБ Страница 12

Одессита А. Келькеже, который в 1954 году должен был везти группу молодежи в Казахстан, на целину, перед отъездом вызвали в райком комсомола, где секретарь райкома сказал:

"С тобой хочет поговорить один солидный человек". "Солидный" оказался сотрудником одесского КГБ. Он предложил сотрудничество, которое заключалось в том, чтобы Келькеже выявлял тех, кто антисоветски настроен и у кого есть родственники с "антисоветским уклоном".

На лестнице, на улице, в проходном дворе, в красном уголке ЖЭКа и очень часто - в кабинетах комсомольских и партийных секретарей, где хозяева, предварительно выйдя, оставляли человека один на один с НИМИ, - вот так тихо, тайно, без лишних глаз и ушей становились сексотами, агентами, стукачами миллионы моих соотечественников.

Итак, недолгая эпоха парадных подъездов Лубянок закончилась в начале тридцатых, но неправильно было бы думать, что с того дня только через полутемные подъезды или вечерние улицы и другие, не парадные, а черные входы шла дорога в этот другой, параллельный ГУЛАГ, раскинувшийся на всей территории страны, на пространстве жизней и судеб всех наших поколений, - и тех, кто родился в начале века, и тех, кто уже был зрелым в его середине, и тех, кто еще молод к его концу.

Остался, остался и официальный вход туда, в этот ГУЛАГ.

В любом учреждении - от банно-прачечного комбината до Совета Министров, на любом заводе, в любой конторе - везде была, чаще всего незаметная, дверь с табличкой: "Отдел кадров".

"После второго курса, в разгар переводных экзаменов, ничего не подозревающего, меня вызывают в отдел кадров. По миллион раз тиражированному сценарию, инспектор представила мне миловидного человека в штатском, перед которым лежало мое личное дело, и тихо испарилась. Охваченный внезапным страхом, я не расслышал его фамилии, только понял, ОТКУДА он. Сославшись на неудобство беседы в этом помещении, он пригласил меня в стоявшую у подъезда черную "эмку".

Вот в какую дверь, чтобы потом пересесть на сиденье казенного автомобиля под присмотром миловидного в штатском, вошел однажды сегодняшний кинорежиссер из Свердловска Вл. Новоселов и, как я убедился, большинство тех, чьи исповеди я прочитал или услышал.

О, эти кадры, которые, по знаменитым сталинским словам, действительно "решали все". Не те кадры, которые вкалывали за копейки, которых загоняли в колхозы, которые были счастливы, выстояв в километровой очереди кусок полусъедобной колбасы, а именно эти, истинные "кадры", серые мышки Системы они говорили свое решающее слово. Скорее даже и не говорили, а чаще всего лишь озвучивали слова, которые им озвучивать приказывали.

Помню, как с нежным смехом одна пустая московская девица, молодая жена гэбешника, рассказывала в застольной компании, в которой я случайно оказался, как муж отомстил ее начальнику, с которым она что-то не поделила: "Он позвонил в отдел кадров и просто спросил, а у вас такой-то работает? Как он? И через два дня этому козлу отменили командировку во Францию".

И я убежден, что и это - правда.

Сколько себя помню - столько помню эти редакционные комнаты, в которых никогда не был слышен стук пишущих машинок, куда не забегали дерганные дежурные по номеру, откуда не был слышен обычный для редакционных кабинетов смех или шум уже полутрезвой компании. Сюда заглядывали обычно мельком взять какую-нибудь справку в ЖЭК или в военкомат - и, натыкаясь на пристальный взгляд кадровика (в редакциях это обычно женщины), быстро торопились закрыть за собой дверь.

Хотя с "пристальным" взглядом я, наверное, загнул...

Обыкновенные женщины (из тех, которых я помню), обыкновенно смотрели, да и комнаты мало чем отличались от тех, в которых мы и сами работали и работаем. Ну и что - что стоял огромный сейф или даже два? И в наших комнатах - по крайней мере в некоторых, тоже стояли эти железные ящики, и те, у кого они были, по молодости лет, естественно, этим гордились, убеждая сами себя в том, что там хранятся какие-нибудь редакционные тайны.

Но в сейфах кадровиков никаких редакционных тайн не было - там хранились наши личные дела.

За свою жизнь я работал в четырех редакциях. Значит, в моей жизни было три личных дела (в "Новой газете" в девяностые все уже как-то проще). Я никогда не знал, что там находится - какие мои грехи перечислены (а, может, и не перечислены), какие справки о моей личной жизни подшиты, какие даты проставлены в графах между "жил и умер". Но, скорее всего, ничего там такого и не было, и нет - обычная канцелярская ерунда.

Но только знаю, что именно в отделы кадров заходили незнакомые для редакционного народа люди, и если кто из газетчиков нечаянно врывался туда за какой-нибудь очередной справкой, то разговор там мгновенно смолкал и не вовремя ворвавшийся репортер натыкался на взгляд завкадрами: не добродушно-равнодушный, как обычно бывало, а на чужой, жесткий, холодный.

Этим отличался любой другой редакционный кабинет от того самого в момент посещения куратора из КГБ. А кураторы тогда были приставлены к каждой редакции.

В "Комсомолке" я о них не знал, только догадывался, точно так же, как и о тех, кто являлся агентами КГБ: это была, кстати, особенно в семидесятых, постоянная тема для разговоров. Но встретился с ними в "Литгазете", да и то уже после горбачевской перестройки, когда эти сменяющие друг друга "Сергеи", "Жени", "Игори", приходя в редакцию, не особенно скрывали свою принадлежность к органам. Переговорив с нашими кадровиками, они шатались потом по редакционным коридорам и даже жаловались на бардак в своей системе (это был конец 90-го - начало 91-го). Помню, один из них, по-моему, его звали Игорем, когда мы столкнулись рядом с нашим отделом кадров, вдруг сказал: "Знаешь, зачем я приходил? За оперативными данными на Юрия Бондарева!" - "Чего?" - растерянно спросил я. - "Да у него юбилей... Наши должны приветственный адрес писать..." Хотя этот Игорь, естественно, скромничал. Позже я узнал, что в здании редакции прослушивались десять кабинетов, и именно кураторы из КГБ еженедельно знакомились со всеми этими записями, уж не говорю о том, что они спрашивали и что им рассказывали в нашем отделе кадров.

Да, отделы кадров были теми форпостами, откуда потом загоняли людей в стукачи. Хотя, как и в любой бюрократической системе, там творилось черт знает что и были в них и кадровики с человеческим лицом.

Процитирую письмо, полученное мною из Киева от Дмитрия Игнатьевича Фурманова, работавшего начальником отдела кадров.

"Отдел кадров - это банк демографических данных на всех, и потому кадровик - находка для КГБ. От вербовщиков в звании до капитана я отбивался собственной грудью с орденскими планками, а принципиальным майорам и выше заводил волынку на манер Швейка. Альянс не состоялся, хотя в нужные бумаги они нос совали. И не только нос, но и своих людей.

В "Укргипропроме", где я начинал кадровиком, в спецчасти сидели подполковники КГБ запаса Дьяченко и Усатюк. Когда гданьские корабелы затеяли забастовку, получаю приказ: учредить круглосуточное дежурство ответственных работников и... (цитирую приказ) "через каждые два часа докладывать дежурному по ДСК-1 о настроениях рабочих и ИТР".

Звоню своему начальнику:

- Ты умный человек, как же ты мог сочинить такой идиотский приказ? Где взять столько "ответственных", когда неизвестно, сколько дней продлится там у них забастовка? И потом эти доклады через каждые два часа?!

С дежурными выкручивайся сам, а регулярная информация - требование секретаря парткома. Звоню секретарю:

- Ты же знаешь, что наши участки разбросаны по окраинам Киева. Какой же инспектор будет бегать вокруг города за "настроениями и высказываниями"?

Он мне:

- Приказ свыше...

Плюнул я в трубку, а через час звонок:

- Ладно, докладывай раз в сутки после работы. В сердцах выдал забытый фронтовой жаргон, а через день пригласили меня в Печорский райком партии, и безусый партбосс долго-долго меня воспитывал, пока я не взмолился:

- Господи, как же можно бояться своего народа, чтобы из-за братьев-поляков поднять такой тарарам?! И вообще, где Польша, а где Киев?!

Товарищ не понял. И долго я выкручивался с дежурствами и информацией.

За двадцать лет работы кадровиком и парторгом хорошо рассмотрел, какой густой липкой паутиной преуспевающих сексотов опутано наше многострадальное отечество и как вольготно кормятся с их помощью легионы номенклатурных боссов и охраняющие их органы".

Господи, в каком бреду мы жили! Но как этот бред ломал и уродовал людей! Какой горький осадок - надолго-надолго, до конца жизни - оставался от первой встречи с НИМИ.

В марте 1943 года Т., тогда еще юноша, почти подросток, получил повестку явиться в поселковый совет. Когда он показал повестку, председатель указала ему на другую дверь. Он вошел. За столом сидел полковник в общевойсковой форме, то есть петлицы были красного цвета и соответствующее количество ромбов - в этих тонкостях пацаны военного времени разбирались очень хорошо.