Андрей Колганов - Жернова истории - часть 1 Страница 13

Бригада, получив задание, отправилась делать свое дело, мне же предстояло вернуться к надоедливой текучке…

На следующий день в наркомате мне пришло в голову, что не помешает еще раз прошерстить подшивки газет, пройтись по статьям уже более вдумчиво, и постараться восстановить в памяти детали и даты событий, которым еще только предстоит произойти, но намеки на которые могут содержаться в газетном материале прошедших дней и месяцев.

Газетные страницы одна за другой, шурша, переворачиваются под моими пальцами. Вспоминай, вспоминай!.. "Белый террор против революционных борцов в Эстонии"… И вдруг – как вспышка в мозгу! "1 декабря 1924 года". Точно! Восстание в Таллине, поднятое горсткой плохо вооруженных коммунистов, и подавленное тем же утром, когда и было начато. Но это еще не скоро. Да и будет ли к тому времени Зиновьев диктовать политику Исполкома Коминтерна? Лучше, чтобы не диктовал… Да, примерно за неделю до восстания был застрелен руководитель эстонских коммунистов… Как же его звали? Не помню, хоть бейся головой о газетную подшивку. Все равно, надо не забыть о самом факте…

"Врангелевские недобитки поддержали фашистский переворот Цанкова"… Ага, остатки армии Врангеля на территории Болгарии поддержали переворот против правительства Болгарского Земледельческого Народного Союза. Так они, кажется, потом участвовали и в подавлении Сентябрьского восстания… Двадцать второго? Двадцать третьего? Вроде бы, и то, и другое: 22–23 сентября 1923 года. Уже скоро. И без шансов на успех.

Когда же ответит Троцкий?.. Троцкий… В конце октября он простудится на охоте и не примет участия в общепартийной дискуссии. Значит, "письмо сорока шести" появилось раньше, где-то в середине октября… Да, точно! В самой середине – аккурат пятнадцатого числа. А еще до этого Троцкий распространил свое обращение к членам Политбюро… Какого же числа? Седьмого? Восьмого? Девятого? А, что толку гадать! Не могу вспомнить…

Германия, Германия… Ну, про "пивной путч" в Мюнхене девятого ноября я еще раньше вспомнил. А коммунисты-то когда свое дело затевали? До того. Но когда? Октябрь? Послом там Крестинский, а еще там Карл Радек и множество других представителей и агентов Коминтерна. Они и настоят, в конце концов, на отмене выступления, видя его неподготовленность. Но когда?

И только на следующий день, в четверг, когда пришлось корпеть над отчетами нашего торгпредства в Швеции, у меня в памяти безо всякого внешнего повода вдруг встали всплывать обрывки прочитанного когда-то текста… Так-так-так… Ага! Дата вооруженного восстания была намечена на девятое ноября… Но вот начать раскачку революционных действий Коминтерн решил, приурочив массовые выступления германского пролетариата к годовщине нашей Октябрьской революции – к двадцать пятому октября.

Да, хороший критерий для определения даты революции – а совершим-ка мы ее, братцы, к памятной дате. Встретим, так сказать, годовщину новыми революционными успехами. Какой идиот это придумал? Наверное, тот же, что и байку о социал-фашизме. Ушки товарища Зиновьева торчат тут вполне отчетливо. Впрочем, в Политбюро тогда все были не без греха, и на германскую революцию одинаково надеялись и Троцкий, и Сталин, и Бухарин. Ну, что же, их всех ждет разочарование и обмен взаимными обвинениями в том, что это они проморгали такой удачный случай, и совместные поиски крайнего, каковым назначат тогдашнее руководство КПГ. Хотя те и в самом деле были не без греха, но результат все равно был предопределен. Уж если в 1920 году, во время подавления Капповского путча, когда у коммунистов в руках была реальная вооруженная сила, ничего не вышло, то теперь-то и подавно рассчитывать не на что.

Глава 5. Лев

В пятницу, четырнадцатого сентября, когда рабочий день уже подходил к концу, и я уже подумывал о том, чем из продуктов было бы неплохо запастись по дороге домой, на одном из двух моих телефонов замигала лампочка. Секретарь.

— Слушаю.

— Виктор Валентинович, вам звонят из Реввоенсовета, — знакомый голос секретаря заставил сердце заколотиться сильней. Неужели Троцкий?

— Соединяюсь. — Торопливо снимаю трубку с аппарата, параллельного городскому.

В трубке раздался незнакомый голос:

— Товарищ Осецкий?

— У телефона, — лаконично отозвался я.

— Здравствуйте. С вами говорят из секретариата председателя Реввовенсовета.

— Здравствуйте. — "Вот как? Просто из секретариата? Даже не представившись? Не адъютант и не секретарь?" — успевает проскочить тревожная мысль. — "Хорошо это или плохо? Впрочем, для него я – не велика птица…"

— Сообщаем вам, что ваша встреча с товарищем Троцким назначена на вторник, восемнадцатое сентября, на 9 часов 20 минут. У вас будет 10 минут. Пропуск на вас заказан, получите в бюро пропусков.

— Понял. Буду в назначенное время. — По-прежнему прячу волнение за нарочитым лаконизмом.

— До свидания. — В трубке раздался щелчок и связь прервалась, так что мне даже не дали возможности проявить вежливость и попрощаться в ответ.

Как пролетели последующие дни – припоминается плохо. В воскресенье опять гулял за городом, несмотря на скверную погоду. В понедельник меня снова подхватила и понесла текучка в наркомате. На коллегии был ожесточенный спор о распределении контингента на импорт сельхозмашин между представителями губернских ЭКОСО (Экономических совещаний, объединяющих территориальные отделения хозяйственных наркоматов и руководителей исполкомов губернских Советов). Опять приходилось разбираться с таможенным управлением по поводу задержек грузов на таможенных постах. Мы с Потяевым попортили друг другу немало нервов…

Во вторник с утра, доехав трамваем до площади у Боровицких ворот, пешком отправляюсь вверх по Знаменке, снова и снова и снова прокручивая в голове сценарий разговора с пока еще почти всесильным председателем РВС и Наркомвоенмором. Слабым местом в том письме, которое послужило поводом для встречи, была ссылка на Главного начальника снабжения РККА. Никаких предварительных контактов у меня не только с начальником, но и вообще с Центральным управлением снабжения не было…

"А есть еще такая болезнь – склероз!" — язвительно бросаю в собственный адрес. Это надо же до такой степени забыть свою собственную семейную историю! То-то у меня мысли в голове все крутились вокруг этого управления снабжения… И только сейчас, здесь, выйдя на Знаменку, начинаю вспоминать. Вот тут, в начале Знаменки, во дворах, находилось общежитие, где поселился в 1927 году мой дед, приехав учиться в Академию им. М.В.Фрунзе (сейчас, кстати, еще живого и не увековеченного…).

Однако нет, не тогда, не в конце двадцатых впервые появились мои родственники в Москве. Моя бабушка, Дарья Серафимовна, считай, уже давно здесь вместе со своими сестрами. Только к концу этого года она уедет в Нижний Новгород, к месту службы своего мужа, который сейчас заканчивает учебу во 2-й Московской артиллерийской школе. Этим летом они поженились, а пока Дарья Серафимовна работает шифровальщицей в этом самом Центральном управлении снабжении РККА, и как раз нынешним сентябрем поступает на рабфак МГУ.

А одна из ее сестер сейчас устраивается – или уже устроилась? — пишбарышней (машинисткой, то есть) в секретариат ГПУ.

Но что мне это дает? А ничего. Практическая сторона этого вопроса для меня никаких сомнений не вызывала: ни представляться своим предкам (а зачем?), ни как-либо вовлекать их в свои дела я не собирался.

Время за этими размышлениями пролетело незаметно, и вот я уже подхожу к зданию бывшего Александровского военного училища, расположенному по Знаменке, 19. Довольно солидное двухэтажное строение в стиле классицизма с колоннами и треугольным портиком было не очень-то похоже на то, что появилось на его месте после перестройки в сороковые годы – добавились еще два этажа, портик стал больше и приобрел прямоугольную, а не треугольную форму.

Отыскав бюро пропусков и обзаведясь документом на право прохода в приемную председателя РВС, иду отыскивать тот самый кабинет, номер которого значится в полученной мной бумажке. Поднявшись на второй этаж и пройдя по ряду коридоров, где мне то и дело приходилось демонстрировать пропуск часовым, расставленным у многих дверей (впрочем, бравые подтянутые красноармейцы производили вполне благоприятное впечатление), я, наконец, попал в приемную Троцкого. Это была довольно обширная и почему-то скудно освещенная комната с высоченными потолками. Длинные тяжелые шторы почти полностью перекрывали оконные проемы, оставляя не так уж и много места для дневного света. На стене обращала на себя внимание карта Советского Союза – совсем недавно, во времена Гражданской войны, их тут, говорят, было несколько разных, и все они были испещрены пометками, демонстрирующими ход боевых действий. За столом, у стены, сидели два то ли адъютанта, то ли секретаря – оба в военной форме без знаков различия. Как следует рассмотреть их мне не удалось, потому что зеленый стеклянный абажур настольной лампы создавал в сочетании с дневным светом, ослабленным плотными шторами, не слишком удачное для этого освещение. Но, собственно, пока и нет никакой нужды вглядываться в их лица.