Admin - i abe4dc52fd6b0e67 Страница 13

   Иначе и быть не могло, ведь картины "монаха" написаны сердцем. Они очень разные, но неизменна та искренность, что заставляет почувствовать то же, что чувствовал автор: восторг восходящего солнца и мимолётная свежесть росинок, застенчивость милой девчушки и всё заполняющий ливень настолько прекрасны, что знаешь: "монах" их почувствовал. И лишь потом написал.

   А как ярко он пишет цветы! Очень нежно, с любовью, но... редко.

  -- А я так люблю один только лотос - за то, что из грязи выходит, но ею отнюдь не замаран, и, чистой рябью омытый, капризных причуд он не знает...

   "Монах" сделал паузу: знаю ли я этот стих? Это Чжоу Дуньи? Разумеется знаю:

  -- И запах от него чем далее, тем чище, - закончил я.

   Он кивнул и ответил, как мы, на вопрос, что ещё не был задан:

  -- Чем дальше от рейда, тем чище и ярче понимаешь: идти с Капитаном было бессмысленно, а не идти - бесчестно.

   Мы долго ещё говорили. Мы знали, как мало успеем друг другу сказать, ведь ни я бы не смог тут остаться, ни он это бросить. Поэтому наш разговор был единственным.

   Тихо стемнело, и мне, как ни грустно, пора было быть "у себя". Выходя, я опять прочитал эту фразу: на стеночке-ширме, с обеих сторон, для того кто пришёл и для тех кто уходит: "За этой стеной ничего нет. Кроме целого мира.".

   "Монах" проводил меня. Стоя уже у машины, держа мою руку, внезапно спросил:

  -- Как ты думаешь, что есть искусство?

   Он будто бы знал, что я думал над этим. И то что я ехал сюда, уже зная ответ:

  -- Искусство состоит из умения созерцать и потребности созидать. Такой человек наблюдает в обыденном то что никто не заметит, и он не способен держать эту тайну в себе.

   Он задумался:

  -- Знаешь... ни один искусствовед не смог бы так сформулировать.

  -- Так я и не искусствовед.

  -- Так кем же ты здесь отдыхаешь?

  -- Я математик. Кабинетный затворник. Кстати, "затворник" - это помощник заряжающего: тот, кто затвор задвигает.

  -- Постой... Математик?!

   Я скромно кивнул.

  -- И ты смог "осилить" учебник Ландау? И что-то в нём понял?

  -- Не смог, - рассмеялся я.

   Честно - не стал: после "Лекций по физике" Фейнмана книга Ландау отнюдь не учебник. Но справочник, надо отдать ему должное, классный.

   Прощание вышло каким-то обыденным, даже без грусти: он просто махнул мне рукой, а я просто моргнул ему фарами. Вскоре я ехал по ровной асфальтовой трассе, внезапно и резко ворвавшейся в город.

   Я встал на ближайшей стоянке. Задумался. Город достиг совершенства: он выверен, но и уютен; удобен для всех, подчеркнув и сплетя уникальные качества каждого; многое в нём необычно, но именно так и должно быть...

   Наш город достиг совершенства. Теперь он готов быть прекрасным. И даже вхождение в город должно быть событием: я сейчас въехал, как будто толкнул выключатель, а солнце, вставая, даёт предвкушение в пении птиц, и потом, насладившись рассветом, ты входишь в сияние утра. В прекрасное надо входить постепенно. Как там у китайцев?: "Следует сначала изучить историю места. Входить в сад нужно умиротворённым, готовым к восприятию прекрасного. Исследуя устройство и стиль сада, употреби всю свою наблюдательность, поскольку его части расположены не произвольно, но искусно соотнесены друг с другом, словно парные надписи в павильонах. Насладись внешними формами, попытайся проникнуть в душу сада и постичь таинственные силы, управляющие сменой пейзажей, связывающие их в единое целое."

   Сделать так сад очень трудно, а город? Вплести в пейзаж автотрассы, дома, магазины? Почти невозможно. С каким удовольствием мы это "щёлкнем"!

   Когда я приехал в Транслабу, на стенде был новый прибор: цилиндр под теплозащитой, опутанный ТЭНами, с мощным как пресс механизмом. И рядом листок из тетради: "найти способ фракционировать осадок". Я понял, что это. В шпаргалке механика (он их всегда составляет) уверен что были значения: 646,9 кельвинов, 22,060 мегапаскаля и 322 килограмма на куб.

   Дело в том что сегодня до встречи с механиком я рассказал агроному о камере Вильсона (в ней, как известно, используется сверхкритический СО2). Он вполне мог взглянуть на труды в этой области: сверхкритическая вода - управляемый растворитель, а в смеси с кислородом она расщепляет любой органический материал! Для него и для доктора это отличный способ скрывать работы от Наблюдателей (им уже есть что скрывать). Но прибор был... неправильным: он был не с фирменным лёгким запасом, а груб, нарочито излишен. Я взял лист бумаги и высчитал весь "сопромат" (эх, как бы наши поиски тау-нейтрино не привели к кракатау-нейтрино... ).

   Потом я пошёл в Кабинет (небольшую беседку у самой воды), и до ночи сидел там. Домой не хотелось, однако и мысли не шли. А Конфуций однажды сказал: "Если стоять на холме с разинутым ртом, придётся долго ждать, пока туда влетит жареная утка". Прекрасная иллюстрация к квантовой механике: "ждать" надо именно долго, а вовсе не вечно. И даже можно прикинуть, сколько именно придётся "ждать". Созерцать. Принимать, понимая.

   Вокруг было очень красиво: лунная дорожка взлётной полосой уходила к Луне. Несильный ветер волнами дробил её, как бы мешая взлететь. В ночной тишине стрекотал "Запорожець": это механик "гонял по режимам" вечно экспериментальный "Буксун". Что-то испытывал.

   Вдруг пошёл дождь - весёлый и тёплый, огромными каплями. "Лунная-взлётная" закипела, рассыпалась брызгами... но сохранила и волны. Я взял карандаш, и впотьмах, на ощупь, не отрывая свой взгляд от дорожки, стал тихо записывать формулы. Разум летел над дорожкой - и волны "классической", "макро-" воды кипели от квантовых "микро-" эффектов.

   Уже рассвело. Я видел разбросанную ночью бумагу, формулы - сначала неяркие, лёгким штрихом, а потом всё уверенней. Я убедился, что если волны в море обмениваются друг с дружкой энергией, если к этому применимы формулы квантовой механики - "девятый вал" перестанет быть мистикой, он объясним!!!

   Я не чувствовал, как ноет затёкшая спина, как болит моя правая кисть... Безгранично счастливый, я просто упал, и, свернувшись калачиком, тихо уснул.

   Мне снились волны. Внезапно одна из них выросла и поднялась вертикальной стеною (она состояла из формул, и фронт её был вертикальным, как стенка), и - стала стеной на обложке Пинк-Флойда. И эта обложка была на картине "монаха".

   Эксперимент стал меняться. Ребята обоих участков всё дальше и всё незаметней извне отличались от тех кого видели в них Наблюдатели.

Игры с присмотром

Из сетки календаря выхвачен день

Экспресс Полуночник

   Это затягивает. В последнее время я даже стал выражаться, как будто до революции. Вот, в частности, автомобиль. Отныне я упорно стану именовать его автомобилем: машина - она паровая, а то что на дороге - только и именно "автомобиль". Да, он практичен, но сможет ли он доставить то удовольствие, ради которого ездим мы?

   А мы с кочегаром подходим к депо. Безлунная летняя полночь начистила звёзды, на бархате неба ни облачка. Мы замираем, ныряя в бездонный и ласковый бархат: кругом тишина, и в небесном мерцании можно заметить летящую точку. Корабль.

   Красиво. Пожалуй, лишь ради этого стоит проснуться и выйти из города - выйти туда, где нет огней, и ничто не размоет контрастного бархата бездны.

   А под ногами, паря над невидимой чёрной землёю, чуть видно блестят, разбегаясь, пути. У окон депо их сиянье почти нестерпимо: за окнами ярко горит электричество. А из ворот как лучи выбегают два рельса, и щель под воротами дарит им блеск.

   Мы приближаемся к этому блеску. Мы ждём. Предвкушаем.

   Минута в минуту ворота распахиваются, и к нам выезжает красавец-паровоз. На пути выпрыгивает механик. Выйдя из яркого света, он долгое время глядит на меня, и только потом узнаёт и приветствует. Нам, паровозной бригаде, так видеть - ни в коем случае, поэтому ночью в депо мы не заходим.

   Кочегар уже всё проверяет: вода в тендере, уголь... Зафырчала турбинка "стоячего" генератора. У нашего паровоза два электрических генератора: один из них крутится паром, другой - от колёс. Неярко вспыхнула подсветка приборов - как в старину, висящей над шкалами лампочкой. Боже, как заиграла в этих лучах надраенная медь корпусов! Неяркий блуждающий отблеск манит в кабину, но я даю кочегару работать.

   Минуту спустя он появляется в окне.

  -- Время выхода, Виктор Сергеич. Извольте подняться в кабину.

   Во мраке кабины завораживающе сияет подсвеченная изнутри пароводяная трубка ("водяное стекло"), переливается медь приборов-"будильников". И кто мне посмеет сказать, что паровоз - устаревший, реликтовый, несовременный?.. Красивое не стареет!

   Сажусь, как положено, справа. В руки ложатся удобные ручки (дерево!). Можно идти, семафор разрешает. Правая рука сама отпускает локомотивный, левая чуть подаёт регулятор - немного, на пару щелчков.

   Славно идёт паровоз. Пыхтит, словно дышит... нет, он действительно дышит! Это вам не электровоз какой-нибудь - неживой, обездушенный. Паровоз - он живое...