Чарльз Додд - Основатель христианства Страница 14

Даже не вдаваясь в дальнейшие подробности, можно понять, сколь неизбежно было столкновение Иисуса со сторонниками традиционной религиозной практики. Но дело было не только в том, что их изощренность порою приводила к потере чувства меры и к поверхностному, внешнему благочестию. Иисус видел, как опасно делать упор на внешнее действие, забывая о внутреннем состоянии. Об этом Он и говорит, толкуя две заповеди из Моисеева декалога: "Вы слышали, что было сказано древним: "Не убивай; кто же убьет, будет подлежать суду". А Я говорю вам, что всякий гневающийся на брата своего, будет подлежать суду". И затем: "Вы слышали, что было сказано: "Не прелюбодействуй." А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем".

Здесь нет ничего такого, что могло бы поразить человека, знакомого с Ветхим Заветом или иудаизмом той поры. До нас дошло немало изречений, в которых равви порицают потакание гневу, (разумеется, на своего собрата еврея); да и в самих десяти заповедях не только запрещено прелюбодейство, но и в добавление сказано: "Не желай жены ближнего своего". Но когда Иисус постоянно и подчеркнуто напоминал, что внутреннее важнее внешнего, это могло вызывать подозрения у тех, кто считал поступки единственным видимым доказательством верности Закону Бога. Очевидно, Иисус придавал большое значение и конкретному поступку; потому Он, собственно, излагал нравственное учение в виде жизненных сцен, а не общих отвлеченных правил. Однако поступок для Него важен не сам по себе — он важен тем, что достоверно выражает внутреннее состояние. "Добрый человек из доброго сокровища сердца выносит доброе; и злой человек из злого сокровища износит злое. Ибо от избытка сердца говорят его уста". Речь идет о цельности характера, о согласии мысли, слова и дела.

Именно поэтому Ему так отвратительно показное благочестие, в котором нет подлинного духовного рвения. "Наблюдайте за тем, чтобы праведность вашу не выставлять перед людьми напоказ... И когда молитесь, не будьте как лицемеры, которые любят молиться в синагогах и стоя на углах улиц, чтобы показать себя людям... Ты же, когда молишься, войди во внутренний покой твой; и затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне". Когда Его порицали за то, что Он пренебрегает традиционным омовением перед едой, Он резко отвечал: "Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете снаружи чашу и блюдо, внутри же они полны хищения и невоздержания". Кроме того, в еврейской среде считалось, что некоторые виды пищи делают "нечистым" едящего. Согласно Марку, Иисус и об этом сказал прямо; "Ничто из того, что извне попадает в человека, не может сделать его нечистым". Дальше идет разъяснение: "Изнутри, из человеческого сердца исходят злые помыслы" (следует полный перечень безнравственных поступков). Все это зло "исходит из человека, оно и делает его нечистым"*. И уже от себя Марк добавляет: "Этим Он объявил чистой любую пищу"**. Различение "чистого" и "нечистого" глубоко коренилось в еврейской традиции, опираясь на Ветхий Завет. Быть может, Иисус и не зашел так далеко, как утверждает Марк, но нет оснований сомневаться в самой сути приведенного речения. Оно было известно Павлу, который писал за несколько лет до Марка: "Я знаю и убежден в Господе Иисусе, что нет ничего в себе самом нечистого". Если Он и в самом деле сказал что-нибудь подобное, то неудивительно, что на Него так ополчились. Во времена гонений верность религии отцов зачастую доказывали именно отказом от "нечистой" пищи. Как можно было отвергать обычай, освященный кровью мучеников?

Учители того времени и не думали отрицать важность внутреннего настроя. Однако Иисус настаивал на своем тезисе с такой неумолимой логикой, что это казалось подрывом устоев, поддерживающих общественную мораль. Для Него этот принцип решал все: поступок можно считать нравственным лишь постольку, поскольку он выражает самую суть личности. Иисус беспощадно обличает тех учителей веры и нравственности, чьи возвышенные правила противоречили самодовольству, ханжеству и бесчеловечности их повседневной жизни. Обличения были суровы. Не исключено, что в Евангелиях они еще более заострены из-за возникшего потом раскола. Однако в том, что они обоснованны, мы можем убедиться, читая трактаты, где сами равви поносят тех, кто недостоин высокого имени "фарисея", и тон их не менее резок, чем тон Иисуса в Евангелиях. Впрочем, все это важно только как иллюстрация, поясняющая нравственный акцент учения Иисуса. Акцент, ощутимый и в строгости Его к своим ученикам, за которыми Он замечал ту же самую нравственную непоследовательность. "Что вы зовете Меня: "Господи, Господи", и не делаете того, что Я говорю?" Особенно резко звучание этих слов у Луки. У Матфея они обрамлены символическими сценами — Иисус рисует картину того, как Он будет беседовать с недостойными учениками в Судный день, за пределами нашего мира. "Многие скажут Мне в тот День: "Господь! Господь! Разве не от Твоего имени мы говорили? Разве не именем Твоим изгоняли бесов? Разве не именем Твоим совершали много других чудес?" Но Я им тогда отвечу: "Я никогда вас не знал. Уходите от Меня все, творящие зло"'. Слова Иисуса больно хлестали не только фарисеев.

Итак, установлено, что Его взгляд на нравственность отличался от традиций, распространенной среди еврейских учителей. Внушительное здание обычаев, возведенное на Моисеевом Законе, для того и строилось, чтобы довести требования Закона до каждого индивидуума, четко расписав применение всех заповедей в любой ситуации, в которой мог оказаться человек. Например, он должен был знать, какое расстояние можно пройти в субботу, не нарушая заповеди, и какие именно обстоятельства оправдали бы более длинный путь. (Отдадим должное фарисеям: они разрешали пройти больше — например, ради спасения жизни,— но в строго оговоренных пределах.) Конечно, что-то подобное нужно, если хочешь сделать этику применимой на практике — без казуистики здесь не обойтись. Но в этом есть и свои опасности. Кроме очевидного соблазна — оценивать внешнее действие независимо от намерения (которое, собственно, и делает поступок нравственным), существует более хитрый враг количественный подход к нравственности. Сторонники такого подхода рассматривают нравственность как систему правил, где исполнение каждого пункта оценивается баллом, как на экзамене, а их сумма идет в общий зачет. Соответственно человек может заслужить высшую оценку и с чистой совестью сказать (как некто и сказал в Евангелии): "Все это сохранил я от юности моей". Иисус сурово обличал "уверенных в собственной праведности и уничижавших остальных.

В этом и был камень преткновения. Мерка, которой измерялись собственные достоинства, действительные или мнимые, прилагалась (что особенно тешило) к чужим недостаткам. По учению же Иисуса, нет мерки, которой можно измерить добродетель. Дело не в количестве, а в качестве. Хороший человек пытается подражать качеству Божьих действий. Попытка эта доступна и на низших ступенях нравственного развития; но в полной мере она не удастся и на самых высших, ибо "один Бог добр" (в абсолютном смысле). Поэтому нет основания ни для самодовольства и нетерпимости "праведников", ни для отчаяния "грешников". Иисус на удивление часто обращается к этой теме — как безрассудно и дурно осуждать других и ощущать праведным себя. Господствующее учение того времени Он обвиняет прежде всего в том, что оно, исходя из лучших намерений, поощряло глупость и зло, словно они неотделимы от высокой нравственности.

Мы ясно ощущаем здесь сочувствие к тем, кто пострадал по слабости или по неведению. Но было бы заблуждением считать, что это — всего лишь протест мягкосердечного и терпимого гуманиста. Иисус говорит именно так, потому что Он убежден: с приходом Царства Божьего в отношениях Бога и человека наступает новая эпоха. Нравственность питается отныне непосредственно от источника, вся система традиционных предписаний теряет силу. Иисус никогда не собирался сокрушать Закон. По-своему Закон мог еще принести пользу —- например, он свидетельствовал о двух "самых главных заповедях". Но он уже не стоял в центре и не определял нравственных обязанностей во всей их полноте.

Различия, которые сперва разделили, а затем бескомпромиссно противопоставили друг другу Иисуса и господствующую школу еврейских учителей, не сводились (как могло бы показаться) к разному истолкованию того или иного места в Законе. В конце концов и признанные равви толковали Закон сравнительно вольно — гораздо свободнее, чем при новом, реформированном иудаизме, который возник после катастрофы семидесятого года. Но враги Иисуса справедливо предупреждали, что Его учение угрожает иудаизму как системе, в которой религиозное единство неотделимо от национального.

Именно здесь — секрет рокового разлада. Это же отмечает и современный еврейский ученый, отнюдь не безразличный ко многим благородным идеям, которые он находит в учении Иисуса. Он пишет;