Борис Акунин - Настоящая принцесса и другие сюжеты Страница 14

слева: О, вечно непостижимая логика российского начальства!

Газетная вырезка.

справа: Это я потрошу Архив политдокументов, а спецслужбы ведут за мной тайное наблюдение (На самом деле журнал «Баку» делает фоторепортаж про мои поиски.)

Архив политдокументов.

Но я, собственно, хочу написать не про книжку, работа над которой пока вся впереди, а про Баку. Как обычно, впечатления у меня поверхностные и скорее всего ошибочные. Импрессионизм-пуантилизм.

Лучше всего мою импрессию от короткой поездки в Баку передаст вот эта картинка:

«Перед зеркалом», Эдгар Дега (1889).

Сейчас объясню, что я имею в виду.

Не знаю, как вы, а я мысленно делю все города по гендерному признаку. У меня никогда не возникает сомнений, что это: город-мужчина или город-женщина.

Москва, понятно, – тетка, купчиха из «Женитьбы Бальзаминова». Питер – подпоручик Киже: расхристанный мундир немецкого образца, под ним несвежее исподнее. Париж и Лондон… – ладно, бог с ними, с Парижем и Лондоном. Не буду отвлекаться от Баку.

Тут никаких сомнений. Девушка-полумеся-цем-бровь-на-щечке-родинка.

Ассоциация с картиной Дега у меня возникла из-за отчетливого ощущения, что я застал эту барышню врасплох – за занятием, не предназначенным для посторонних глаз. То ли за утренним туалетом, то ли за переодеванием. Она уже не в домашнем халате, но еще не при параде; уже не растрепа, но еще без прически.

Не буду изображать смущение – подглядеть за Баку в такой интимный момент было любопытно. Этот город меняется, меняется очень быстро, и скоро станет совсем другим.

Скорректирую сравнение: это переодевание не простое, а волшебное. Будто Синдерелла превращается из замарашки в ослепительную красавицу.

Кое-где еще видны лохмотья города, каким он был совсем недавно:

Здесь, как мне сказали, живут беженцы

Здесь и далее – виды Баку, из архива автора.

Но бальное платье уже надето, хрустальные туфельки сверкают.

Бакинцы говорят, что раньше, совсем недавно, город был серый, низенький, обшарпанный. Сейчас он песочно-кремовый, вытянутый кверху, весь в дизайнерской бижутерии дорогущих архитектурных проектов.

Повсюду стройка и ремонт. Здесь, как в России, бурлят и пузырятся шальные нефтяные деньги, но, кажется, не уплывают в офшоры, а инвестируются в строительство и инфраструктуру. Думаю, через год или два, когда Синдерелла окончательно принарядится, город Баку вновь, как сто лет назад, будут называть «Парижем Востока».

Наследие нефтяного бума столетней давности

Я, конечно, хотел увидеть совсем другой Баку. Вот такой:

От него почти ничего не осталось. Ну, разве самая малость.

По часовой стрелке: Это не минарет кривой, это у меня руки кривые (справа сверху),  Ох, побегает-попрыгает у меня тут Эраст Петрович…,  А с этой лестницы картинно скатится какой-нибудь подстреленный супостат,  Баку – кошачий город. Собак там я почти не видел, зато кошки повсюду. Это тоже верная примета женской сущности

Старый Баку – то, что от него осталось, – бережно консервируют (ни в коем случае не «реставрируют» и тем более не «реконструируют»), однако восточного колорита в городе осталось немного. Поэтому съездить-то я съездил, но в памяти всё водят хороводы какие-то хилтоны с шератонами. В результате сижу, штудирую старые фотографии и кинохронику. В общем, приехал я к Золушке в гости, а она укатила на бал и больше не вернется.

Да нет, я рад за нее, очень рад. Дай бог счастья.

Колебался, надо ли про это писать, – вроде и настроение благодушное, и вообще не та тема. Однако совсем обойти молчанием как-то не получается.

Я приехал в Баку из-за Эраста Фандорина, меня интересовали иные времена, и вообще я не любитель задавать бестактные вопросы, но все же мне очень хотелось понять, как азербайджанцы относятся к отсутствию армян, которых здесь когда-то было очень много, а теперь нет совсем и в этом празднике жизни они не участвуют. Мне отвечали, что точно так же сегодня я не найду в Карабахе ни одного азербайджанца, которых там было еще больше, чем в Баку армян. И так далее, и так далее – не буду всё это пересказывать. Налицо тяжелый посттравматический синдром со всеми соответствующими признаками. При этом многие говорят, что поддерживают отношения с эмигрировавшими друзьями – по мейлу и скайпу…

Ужасно грустно всё это. Боюсь, что раньше чем лет через сто эти раны не затянутся.

Из комментариев к посту:

a_borisoff

В своё время Баку на меня произвел странное впечатление, как будто бы это не один большой город, а десяток маленьких.

В Вашей интерпретации – это уже не одна девушка, а что-то вроде гарема.

ivnoskova

Возможно, что Баку – Золушка, готовящаяся к балу. И у нее все впереди. А Петербург нынешний, например, – это пожилая женщина с остатками былой красоты. Фасады еще ничего, внутри все гнилое. Даже на моей памяти так много утрачено…

cartesius

Трудно будет написать правду о бакинской жизни столетней давности. Сколько тогда было в городе армян и евреев, какую роль они играли в общественной, финансовой и культурной жизни, как официально называли мусульманское население и его язык – все это в Азербайджане табуированные темы и те, кто пишет о них правду, – навсегда становятся там персонами нон грата…

dimena

Мой родной город. Мне кажется, Баку – любовь: мужчинам он любовница, женщинам – любовник.

В Баку есть армяне, причем немало, они живут хорошо, и никто их не выдает. Матери, отцы, сестры, братья, дети смешанных браков – конечно же остались со своими семьями. Так же и в Армении есть много азербайджанцев. И далеко не все азербайджанцы и армяне ненавидят друг друга, очень многие продолжают дружить, и любить своих друзей и их народ.

horen

Мой родной город. Не был там уже 23 года… А синдром, действительно, существует. Я до сих пор встречаю людей на улице, которые сначала подходят что-то спросить, а потом интересуются «ты не из Баку, случаем?» и радостно лезут обниматься, получив утвердительный ответ. Причем делают это и армяне, и азербайджанцы, и лезгины, и даже казахи (попался мне один такой, седой уже, дядька). И каждый буквально плачет: «вот ведь гады, жили мы себе мирно, а эти чертовы политики решили землю поделить».

А недавно на ютубе меня приглашали в баку, сказав, что после подписания мирного договора многие вернулись. Это неправда, да?

 Настоящая писательница

16.11.2011

Почему я считаю настоящей, стопроцентной, архетипической писательницей женщину, которая не оставила такого уж яркого следа в литературе, объясню в конце. Сначала просто расскажу о моей любимице тем, кто про нее ничего не знает или слышал это имя лишь краем уха.

Она была умна, энциклопедически образована, превосходно разбиралась в людях и обладала – выражаясь современным языком – незаурядными лидерскими качествами. Но в эпоху, когда общество относилось к сильным женщинам с предубеждением, Мари-Жанна предпочитала действовать, оставаясь в тени своего мужа.

слева: Мари-Жанна Ролан де ля Платьер (1754–1793). Обычно ее называют просто «мадам Ролан»

Портрет женщины, предположительно мадам Ролан, Аделаида Лабиль-Жиар (ок. 1787).

справа: А это мсье Ролан

Портрет Жана Мари Ролана де Ла Платьер, гравюра.

Он был на двадцать лет старше, подкаблучник, безропотный обожатель своей высокоодаренной супруги, которая вывела мужа в большие люди, обеспечила ему место в учебниках истории, а в минуту опасности спасла от эшафота. Правда, это последнее благодеяние… Нет, не стану забегать вперед.

Дело было так.

С началом революции господин Ролан, живший в Лионе, начал публиковать блестящие статьи в прессе. Под ними стояла его подпись, но автором была Мари-Жанна. Благодаря журналистской деятельности Ролан прославился, стал депутатом, перебрался в Париж. Там вокруг него (а на самом деле вокруг его жены) возник политический кружок, со временем превратившийся в жирондистскую партию. Ролан стал министром внутренних дел. Он произносил в Конвенте вдохновенные речи, текст которых готовила супруга.