Калия Рид - Распутывая прошлое Страница 14

На секунду, я вижу проблеск сочувствия в ее глазах. Только секунду.

— Ты будешь прекрасно спать, — произносит она, прежде чем подходит к двери, которая закрывается с сильным щелчком.

Мэри думает, что сможет удержать меня в безопасности за захлопнутой дверью. Думает, что изнурение возьмет верх, и я усну. На самом же деле, она просто заперла меня внутри вместе с дьяволом.

Я в аду.

В аду.

После того, как ушла Мэри, я снова превращаюсь в сумасшедшую. В ту, кем она думает, я и являюсь. Я бросаюсь на дверь. Пинаю ее. Кричу. Подхожу к своему столу, поднимаю стул и бросаю его в дверь.

И все это время он наблюдает за мной, сидя в углу. Его лицо не покидает всезнающая улыбка. Он цепляется за мой страх, ведь именно это его и привлекает. Я даю ему все, что он хочет: контроль и власть. Каждый раз, когда я плачу или сотрясаюсь в страхе, он питается этим. Его тело становится сильнее, голос – громче, а этот умственный захват, которым он удерживает меня, становится болезненным. Внутренности выворачивает наизнанку, после чего они падают на землю в болезненной агонии.

Если бы я была сильнее, то могла бы удерживать ситуацию под контролем. Я сказала бы ему, чтоб он оставил меня в покое и катился ко всем чертам. Я бы сказала ему, что ему меня не испугать.

Но я прекрасно понимаю, что этого никогда не произойдет.

Мои пальцы хватаются за край стола. Дверь распахивается. Я поднимаю голову и смотрю на отражение Мэри в окне. Она включает свет, и мои глаза щурятся, стараясь приспособиться. Мой взгляд перемещается на фигуру, которая все еще находится в углу, наблюдая. Две медсестры заходят в комнату следом за Мэри. Они пытаются успокоить меня. Каждый мускул в моем теле напрягается под руками, которые укладывают меня на кровать. Я сгибаюсь, дергая свое тело в разные стороны. Кусаю предплечье медсестры, которая прижимает мои плечи к матрацу. Бью женщину, которая удерживает мои ноги. Не хочу, чтобы они ко мне прикасались.

Затем, словно по вызову, в комнату пришел врач. Я вижу в его руке шприц и перестаю напрягаться. Вот оно. Мое облегчение. Мои легкие расширяются, и я всасываю весь воздух, который только могу. Скоро, все будет в порядке. Я смогу отдохнуть, не видя его.

— Наоми, Наоми, — цыкает отец Ланы в углу. — Это лишь временная безопасность. Я всегда буду ждать здесь.

Я игнорирую его, фокусируясь на шприце. Мой рукав закатали выше локтя. Я чувствую, как доктор ищет вену. Я стараюсь не дергаться. Когда он находит вену, я ощущаю резкий укол боли. Это того стоит. Я на пути к облегчению. Еще несколько минут, и я буду там.

«Держи глаза закрытыми. Если ты не видишь его, то его здесь нет», — говорит голос в моей голове.

— Я буду здесь, чтобы присматривать за тобой, — произносит он холодным голосом, который граничит с садистским.

Никто из людей, топчущихся возле меня, не реагирует на его злой голос. Лишь я. Хотя и я сейчас стала беспокоиться о нем все меньше и меньше. Препараты делают свое дело. Очень, очень медленно. Мне кажется, что все специально происходит, словно в замедленной съемке. Ведь только так ты сможешь запомнить это ощущение.

Я смотрю на свет, отражающийся на потолке. Он превращается в калейдоскоп белых фрагментов. Они собираются в шары, которые отделяются и разбиваются на миллион кусочков. Я наблюдаю, как они умножаются, и, поверьте мне, это прекрасное зрелище. Так или иначе, я отвожу глаза от потолка и смотрю на лица, окружающие меня. Медсестра, которая держала мои ноги, теперь стоит рядом со мной. Ее лицо размывается. Она гладит мои волосы и произносит мягким голосом:

— Просто расслабься.

Я киваю. Во всяком случае, пытаюсь это сделать.

«Просто расслабься, просто расслабься», — повторяю я себе.

После того как доктор и медсестры уходят, в комнате не остается ничего, кроме звука моего собственного дыхания. Я кладу руку на свое скачущее сердце и перекатываюсь на бок. Лекарство растекается по моим венам, захватывая меня. Мои мышцы расслабляются, а кости кажутся невесомыми.

Я легкая, словно перышко.

Я отпустила и покинула свое тело.

Я словно призрак.

Моя кожа прозрачная. Я чувствую себя очищенной. Мой разум наконец-то пребывает в покое. Я встаю с кровати и осматриваю маленькую комнату. Мне кажется, словно я стою на возвышении. Я смотрю вниз на то, что меня окружает, после чего решаюсь посмотреть на уродливую правду — на свое разбитое «Я».

Не могу поверить, что это я. Тусклые волосы. Бледная кожа. Ноги тесно прижаты к груди. Руки обнимают колени.

Мне больно. Боль начинается медленно, и также медленно она распространяется по телу. Я смотрю на свою прозрачную кожу, и тело начинает обретать форму. Начиная чувствовать тяжесть, я паникую.

Я отхожу от кровати. Продолжаю двигаться, пока не схожу с возвышения. Пока не оказываюсь на противоположной стороне комнаты, надеясь, что смогу остаться в этом побеге немного дольше.

Хотя уже слишком поздно.

Когда я открываю глаза, то стою у белой стены. Я вернулась в свое тело. В это сломанное, ослабленное тело.

Чувство безопасности окружает меня. И затем я ощущаю запах сосны. Секунды спустя, вокруг моего живота оборачивается чья-то рука. Лаклан.

— Закрой свои глаза, — шепчет он у моей шеи. — Ты можешь контролировать свой разум.

Сердце бешено колотится, прежде чем начинает замедляться. Лак - лан. Лак - лан, выстукивает оно.

Его рука сжимается вокруг меня, словно он мог слышать эту мелодию.

— Я расскажу тебе историю, — его рука поднимается и убирает мои волосы в сторону. — Ты же хочешь, чтобы я рассказал тебе историю, ребенок? — спрашивает он.

Я ни разу не оборачиваюсь. Не хочу смотреть через плечо, ведь я понимаю, что не увижу там ничего, кроме скомканных простыней. Я не хочу, чтобы все это существовало лишь в моей голове. Поэтому я просто киваю и слушаю глубокий тембр его голоса. Такой уверенный. Такой спокойный. Каждое слово ощущается словно ласка, словно мягкое заверение о том, что со мной все будет в порядке.

Прежде, чем меня утянула темнота, я услышала, как Лаклан прошептал:

— Десять лет назад ты была храброй. Десять лет назад ты получала то, что хотела. Десять лет назад началась наша история...

ГЛАВА 8. ЛИЧНОСТЬ

10 лет назад

Сегодня мой отец весь день ругался из-за фейерверка.

Он ударил рукой по столу, когда мы ели, и прокричал:

— Этот чертов мальчишка Холстед запускал бенгальские огни, фейерверки, да и Бог знает что еще до четырех утра! Нужно было позвонить в полицию.

Они были прекрасны. Но я никогда не решилась бы произнести это вслух. Я сидела там еще около часа, тихо наблюдая за гневом отца, пока не спросила себя, не должна ли я извиниться. Затем я пошла в свою комнату, выключила свет и начала смотреть в окно, стараясь найти лучший вид на дом соседей. Соседей, которых меня учили ненавидеть.

Холстеды переехали в соседний дом четыре года назад. И на протяжении последних четырех лет, мой отец разглагольствовал о них каждый раз, когда появлялся шанс. — Чертова семейка Холстед. Я мог бы купить землю, где находится их дом... — И так далее. Поначалу подобные речи походили на ворчание, но постепенно его голос становился все громче и громче, а глаза - все темнее и темнее.

Это пугало меня. Я не понимала его ненависти к ним. Мне они всегда казались нормальными. Я встречалась лишь с мистером Холстедом, да и то в тот момент мое тельце пряталось за няню, пока та разговаривала с ним и их садовником. Мистер Холстед был высоким мужчиной. Высоким, как небо. Он носил шляпу, которая прикрывала его голову, но я могла разглядеть его глаза. Это были добрые глаза. Он сказал мне называть его Иеремия. Я слишком сильно переживала, чтобы хоть что-нибудь ему ответить.

Тогда же я впервые увидела Лаклана. Он находился позади отца, играя со своими друзьями в домике на дереве. Они были придурковатыми. Лазали по веткам и висели на них. Я с завистью и восхищением наблюдала, как Лаклан прошелся по ветке дерева.

Я знала, что должна повиноваться правилам. Знала, что должна ненавидеть Холстедов, потому что мой отец ненавидел их. Но я не могла.

В прошлом году на 4 июля они устроили фейерверк, разбудив и испугав меня. Но когда я подбежала к окну и увидела все эти красивые яркие огоньки, я не могла стереть улыбку со своего лица. Даже на том расстоянии, которое пролегало между нами, клянусь, я слышала подбадривания и крики из их дома.

Позднее, на следующий день, я сказала маме, что видела фейерверк. Она кивнула и вернулась к странице своего журнала. — Это хорошо, Наоми.

— Я бы хотела, чтобы мой день рождения был 4 июля, — призналась я. — Тогда эти фейерверки будут для меня. Это был бы День Наоми. Национальный праздник.