Алёна Половнева - Хюльдра Страница 15

- К чему ты это все? – спросила удивленно заваркинская подружка.

- Да так, ни к чему, - сокрушенно призналась Анфиса, - просто мой долг – приглядывать за ней. Я отцу обещала. Раньше этим Васька занимался. Ну, как занимался... Он недовольно хмурил бровь, и эти упыри, перепугавшись, бежали прочь.

Анфиса коротко хохотнула, словно мысль о убегающих упырях доставила ей невыразимое удовольствие. Но Лаврович знал, что кроется за этим смешком: Алиса говорила, что ее сестра очень тяжело переживала смерть Василия Заваркина и что они стараются о нем не говорить.

Лаврович развернулся и тихонько, стараясь не задеть ничего, что могло бы зашуметь и выдать его присутствие, двинулся к лестнице. Он уже преодолел пару пролетов и не мог видеть, как Анфиса Заваркина высунула стриженую голову из кабинета. И, конечно же, Лаврович ни за что не сумел бы рассмотреть, какое отвращение было написано на ее лице.

Он пробежал двенадцать этажей, и лишь оказавшись на улице, глубоко вздохнул. Он слышал, как колотится его сердце, но списал это на быстрый бег. Но даже когда он упал на сидение своего интеллигентно-серебристого автомобиля, сердцебиение и не думало униматься. Вдобавок, к нему присоединилось тревожное чувство. Прислушавшись к себе, Лаврович понял, что боится. Боится того, что Анфиса Заваркина, объясняя своей коллеге, механизмы Алисиного взаимодействия с сильным полом, имела в виду его.

Он помотал аккуратно подстриженной головой, отгоняя мерзкую мыслишку. В конце концов, кто он, а кто все остальные? Гарпия – не дура. Пройдет время, и она оценит его. И поймет, как повезло ее сестре. А пока пусть думает, что хочет…

Улыбнувшись своему отражению в зеркале заднего вида и пристегнув ремень, Лаврович ткнул пальцем в магнитолу. Здесь, окруженный привычными запахами и красивыми вещами, он чувствовал себя в безопасности.

Ему надо было вернуться домой: к семи должна подъехать Нина, которой вдруг захотелось рассказать ему что-то важное по страшному-страшному секрету.

Но Лаврович догадывался, о чем пойдет речь.

Несколько раз Нина подкатывала к нему с предложением профинансировать ее очередной театральный проект. Лаврович понимал, что уже достиг того уровня материального благополучия, при котором хорошим тоном считалось участвовать в благотворительности, однако, в этом вопросе он был очень избирателен. Забота о детях-сиротах из детского дома, единственного в городе Б – достойный повод расстаться с частью накопленного. Помощь образованию – тоже да. Больнице Святого Иосаафа – пожалуйста, будьте здоровы. Но даже бездомные животные и те сумасшедшие, что их вечно спасают, казались Лавровичу более достойными благотворительного финансирования, нежели «Гнилая сцена» - театр Нины Смоленской.

Лаврович не любил театр, а современные веяния в нем и вовсе презирал. Весь этот символизм, чрезмерная надрывность, навязываемая придурковатая эстетика, по мнению Лавровича, были направлены лишь на то, чтобы скрыть от зрителя чушь, которой является и пьеса, и актерская игра, и даже декорации. Нинины студенты, актеры театра, казались ему бездарными неумехами, а сама Нина – эксплуататором. Лавровичу казалось, что она прекрасно понимает, что новая драма – дерьмо, но симулирует свою к ней любовь, почему-то воображая, что это достойный путь к славе.

Дома Лаврович переоделся в свежую футболку-поло с крохотным крокодильчиком, нашитым на карман, и потертые джинсы – его домашнюю «униформу». Он плеснул себе вермута в треугольный бокал и щедро сдобрил выпивку льдом.

Нина, как обычно, опоздала. Едва она переступила порог, Лаврович отметил, что она бледнее обычного. Значит, дело – швах. Будет выпрашивать деньги, грозя самоубийством. Такое на памяти Лавровича тоже случалось.

Убедившись, что никого лишнего в квартире нет, Нина сняла туфли и, не забыв пристроить их на обувную подставку, подальше от Шанежки и ее когтей, и прошла к дивану, где устроилась на краешке и выжидательно уставилась на Лавровича, прижав сумку к груди.

Тот, мигом оценив ее взвинченное состояние, вздохнул, достал из посудного шкафа второй бокал, плеснул вермута, и, украсив оливкой на шпажке, подал Нине. Та приняла бокал двумя руками и, будто не понимая, что именно должна с ним сделать, пристроила на коленке.

Лаврович молчал. Он знал, что это тягостное молчание – лишь драматическая прелюдия. Ему не хотелось нарушать тишину, и подталкивать Смоленскую к разговору и переходу непосредственно к делу. К делу, обсуждение которого утомило Лавровича прежде, чем успело начаться.

- Я должна тебе рассказать кое-что важное, - наконец произнесла Нина.

Лаврович молчал. Нина не продолжала. Пауза затягивалась.

- Как Пашка? – первым не выдержал Лаврович. Он намеренно выбрал эту тему: Пашка для Нины был второй любимой темой для болтовни. Первой был театр.

- Нормально, - ответила Нина рассеяно, - Маринка уехала, так что я сегодня ночую у него.

Лаврович тут же пожалел о своем вопросе. Он знал о связи Пашки и Нины с первого дня, и недоумевал (иногда даже вслух) как можно изменять такой восхитительной женщине, как Марина. Да еще и со Смоленской! Да еще и практически открыто! Хотя Пашка всегда любил приправить обычную жизнь острыми ощущениями, выбирая самые быстрые машины и истеричных и неуправляемых женщин в любовницы.

- Я слышал о письмах, - Лаврович попытался сменить тему, - тех, в которых тебе предлагалось стать проституткой. Расскажешь или это тайна?

Он улыбнулся было, но осекся, увидев Нинино выражение лица.

- Откуда ты знаешь?! – воскликнула она, ставя бокал на низкий стеклянный журнальный столик. От резкого движения вермут перелился через край и растекся по столешнице, заставив Лавровича поморщиться. Он не любил, когда с его красивыми вещами обращаются так небрежно.

- От Заваркиной, - опешил он и поспешил уточнить, - от старшей. От Анфисы.

Нина уставилась на лужу вермута на столе, шепча какие-то проклятия.

- Вот же ж сука! Трепливая тварь! – услышал Лаврович, - а я еще, дура, справедливость пытаюсь ради нее восстанавливать. Дура! Дура! Дура!

Последние слова Смоленская выкрикнула громко, уже подскочив с дивана и обуваясь.

- Что ты хотела мне рассказать? – только и успел спросить озадаченный Лаврович.

- Забудь! – крикнула Смоленская и с силой захлопнула за собой дверь.

Воцарилась тишина, на этот раз вполне комфортная. Умиротворяющая.

- Точно. Дура, - подтвердил Лаврович со знанием дела. Он снял со стойки легкий, но мощный лэптоп, который тут же проснулся и приветливо заморгал зелеными лампочками.

Лаврович присел на диван, с которого только что, как курица с насеста, слетела великая режиссерша, и уткнулся в монитор. Одним пальцем пролистывая свою почту, он откинулся на спинку дивана. Другой рукой он с силой потер шею.

Скоро. Скоро прибудет его запоздалое тихое счастье. Все к этому идет. Надо только извиниться за тот раз. За первый раз, когда Алиса Заваркина оказалась целиком и полностью в его власти.

Глава четвертая. 2010 год. Котел с обреченными душами.

- Вставай! – раздался голос над Нининым ухом, - ты проспала экзамен!

Нина Смоленская резко вскинула голову и широко распахнула глаза. Ей потребовалось не меньше тридцати секунд, чтобы понять, где она находится.

Спальня Пашки и Марины. Нина впервые была здесь.

Павел Проценко собственной персоной сидел рядом и насмешливо глазел на нее. Нина, чертыхнувшись, подскочила на кровати и схватила свой телефон. Было семь утра.

- Дурак, - обиделась она, быстрым движением вытерев сонную слюнку с подбородка, - времени еще полно…

Она расслабленно стекла на постель и смежила веки. Павел, увидел, что она снова засыпает, толкнул ее в бок.

- Давай, вали отсюда, скоро Маринка вернется. Жалко, что она теперь не ездит в долгосрочные командировки… Вот было времечко…

Павел сладко потянулся, а Нина поняла, что ей придется значительно сократить свои утренние ритуалы-побудки.

- Мы не успеем позавтракать? – жалобно спросила она.

- Неа, - откликнулся Павел и, наклонившись, нежно поцеловал ее в макушку.

Нина обожала такие неожиданные нежности. Их отношения она оценивала, как наполненные страстью, огнем и вдохновением: они, как люди темпераментные, часто ссорились, потом бурно мирились, в основном в постели, не отводя время под облизывания и поглаживания, как это принято у обычных пар. Однако, ее женское естество иногда требовало маленьких подтверждений привязанности.

Она улыбнулась, наблюдая, как Павел поднимается с кровати. За последние годы, проведенные на руководящей должности в бизнес-центре при Строительной Академии, он сильно располнел, и то, что раньше было здоровым щенячьим жирком, превратилось в довольно солидное пузо. Нетренированные руки поплыли, ляжки превратились в бабьи,  некогда тонкое красивое лицо украсилось румяными щечками. Нина, помешанная на фитнессе и здоровом образе жизни, часто, подолгу и с удовольствием критиковавшая чужие тела, не желала замечать выпирающих несовершенств своего любовника. Она любила его таким, какой он есть. Без условий. Его карие глаза по-прежнему завораживали ее, а вальяжные манеры и некоторая распущенность, сохранившаяся с разудалой юности, вызывали желание понравится и покорить. И это спустя столько лет!