Открывашка и пробой - Павел Смолин Страница 15

собираются, на стройки, лесоповалы, шахты да грузчиками работать ездят. Обычно даже платят, — усмехнулся. — Ну и по-мелочи — огород там кому вскопать, урожай собрать помочь. А так, в основном, на пособия жить приходится — и то с трудом выгрызли, в восемьдесят пятом, когда как-то многовато преступлений стало — жрать-то что-то нужно? Оборотня милиции поймать сложно, а свои его не выдадут — у нас тут друг за друга горой стоять приходится, иначе сожрут и выплюнут. И ты теперь один из нас, Андрей. Чтобы ты там не думал, но в Липках тебя никто не обидит — здесь обычных людей больше, чем оборотней живет, и никто не жалуется.

— Ладно, — кивнул я.

— Я Валентину не оправдываю, — продолжил он. — Но ей тяжко пришлось — сам подумай: сначала маму жуки на ее глазах на части порвали, потом — из обычной школы выгнали, оборотням-то в них учиться нельзя, — развел он руками. — А там — друзья и подружки, которые ее сразу бояться начали. Была нормальная жизнь, а стала — оборотническая. Отец уехал, а ей к нему — никак, нет ни у той общины, ни у нашей столько денег. Жестоко, но мы вот в прошлом году электричество протянули — лучше всем стало. А стоит это дешевле, чем ее одну в Скандинавию переправить — вот ты бы что выбрал?

— Хорошо всем, а не одному, — пожал я плечами.

Вру — я бы Валентину сплавил при первой возможности!

— В городе и деревнях окрестных нас многие в лицо знают, — продолжил он. — Едем по улице, а сзади дети бегут: «Волки едут, волки!», — грустно ухмыльнулся. — Взрослые не орут, но стараются подальше держаться. Какая реакция у подростка-оборотня на такое отношение может быть?

— Такая же? — предположил я.

— Такая же! — подтвердил он. — Подрастет — поймет и простит, мы все однажды понимаем и прощаем. А по весне она в соседней деревне пенсионерке одной вреднючей огород подрядилась вскопать. Работу сделала, а та орать начала — криворукая мол, придется все перекапывать теперь. Не заплатила, — развел руками. — Валя разозлилась и трансформировалась.

— Порвала? — спросил я.

— Только платье и сапоги, — покачал он головой. — Просто чтобы до дома быстрее добежать, поплакать, — горько вздохнул. — Но закон нарушила — оборотням перед обычными людьми трансформироваться нельзя, приравнивается к угрозе жизни.

— А почему не в тюрьме тогда? — спросил я.

— Свидетелей не было, а мужики, когда узнали, ночью следы замели, — ответил он. — Когда следователи из города приехали, остались только слова пенсионерки и Валины слезы — мы ее научили, что говорить надо. Пенсионерка та — известная всему району скандалистка и кляузница, веры ей у следствия нет совсем — даже оборотню верят больше, у нас в Липках-то шестой год ни одного правонарушения. Но у Валентины теперь испытательный срок. А в прошлый понедельник закон приняли, по которому оборотни не пять лет в армии служат, а все пятнадцать. А это, Андрей, почти верная смерть — нас в самые горячие места отправляют, время для подхода основных сил выигрывать. Валька-то храбрая, не боится, но все равно девке обидно — всю молодость с жуками воевать будет, демобилизуется «старой девой», а оборотням и так семью строить непросто. Все это, само собой, не дает ей право на тебе отыгрываться, — строго добавил он.

— Она и не отыгрывается, — снова соврал я.

То же мне благодетель — сейчас на волчицу наорет и уйдет, а я-то с ней останусь.

— Хорошо, что не отыгрывается, — смирился он и открыл чемодан, вынув оттуда привычного вида тонкую тетрадку с зеленой бумажной обложкой. — Помоется — передай, чтобы больше не забывала. Хорошо, что мне по пути, так бы пришлось ей завтра двойку ставить.

Приняв тетрадку с аккуратно выведенным «для домашних работ по русскому языку», увидел «нашу» фамилию — Штырковы. Запомним.

— А у вас отдельная школа получается? — спросил я.

— Отдельная, — указал он направо по улице. — Пятеро учеников и двое преподавателей — Вадим Андреевич точные науки преподает, я — естественно-научные и гуманитарные, — немного подумав, он спросил. — А ты школу-то успел закончить?

— Наверное да, — кивнул я. — Аттестат есть, ни одной тройки.

— Какой ты молодец! — похвалил меня Константин Владимирович и поднялся на ноги. — Пойду я, время позднее. А ты оптимизма не теряй — это самое главное! Валька к тебе привыкнет, еще подружитесь, а там, глядишь, и свадьбу вашу сыграем! — подмигнув, он заржал и пошел к калитке.

Да я скорее на змее подколодной женюсь, чем на этой!!!

Глава 6

Мылся я на чистом автоматизме — думал про разговор с Константином Владимировичем. Валентина у нас получается очень трагичная, а я должен терпеть и пытаться подружиться. А мне типа легко — выдернули из уютной квартирки, сломали весь план на жизнь, заперли в лаборатории, а потом выпнули в волчье логово. Удачи тебе, пацан, ждем через год в военкомате!

А какие альтернативы? Сбежать и попроситься в детдом? А кто гарантирует, что там будет лучше? И возьмут ли вообще? Я же типа отработанная «открывашка». Бюрократия — ей вообще на всё плевать, человек для нее — статистическая единица, которую при необходимости нужно как можно быстрее «провернуть» через шестеренки механизма. Армейский лейтенант мне уже все объяснил — сбегу отсюда, скорее всего отдадут на воспитание другим оборотням. Грёбаный замкнутый круг, выйти из которого получится только естественным образом — в армию.

А Константин Викторович вообще правду говорил или нет? У меня две картины мира теперь в голове: одна — официальная, другая — оборотническая. В какую верить? А зачем вообще верить? Нужно приспосабливаться — сделать-то я все равно ничего не могу, а жить хочется. И жить, по возможности, как можно лучше.

Сполоснув после себя тазик, повесил его на стену и принялся одеваться, вспоминая последнюю на сегодня (очень на это надеюсь) встречу с Валей — когда она вышла из бани, я вручил ей тетрадку, получив в ответ холодный вопрос:

— Нажаловался?

— А на что мне жаловаться? — пожал я плечами. — Своя комната, вкусная еда, воздух свежий — не жизнь, а малина.

И Валентина с разочарованной миной — не хочет раб нарываться — ушла в дом.

Вернувшись мыслями в здесь и сейчас, я вышел из бани и повесил старенькое белое полотенце — в шкафу еще два, желтое и синее, но тоже старые — на веревку сушиться. Подумав, перевесил — теперь рядом с Валиным висит. Маленькая, трусливая, совершенно никчемная гадость. Достойная раба! Перевесив полотенце снова, я похлопал ладонями по распаренным щекам и пошел в