Агафонов Николай - Иоанн Дамаскин Страница 16

— Именно так я и думал, равви Соломон. Ведь эти истории так назидательны и интересны для познания истории Израиля.

— О, наивная простота, не познавшая тайн премудрости, — улыбнулся Соломон. — Такие рассказы может сочинить любой смертный. Но знай же теперь, что рассказы Писания — только покров для Божественных тайн, доступных разуму одних лишь посвященных.

При этих словах Соломон многозначительно поднял указательный палец вверх и продолжил свою речь:

— Сегодня я начну открывать тебе эти тайны, чтобы ты стал одним из нас — посвященных высшему познанию Божественной истины. Внимай же, ибо сейчас мы будем рассуждать о первой книге Торы, где говорится о творении мира. Из Писания ты знаешь, что Всемогущий Бог при сотворении мира употреблял три действа, обозначаемые словами «бара», «йацар» и «аса»[42]. Это означает, что мир был создан в трех сферах: сфере духа, сфере жизни и сфере земли. За этими тремя сферами находятся лишь тьма и зло. Адам был совершенным творением Бога, а потому вмещал в себя все три сферы творения. Ему, как совершенному творению, было определено Богом очиститься от всего плотского и обрести бытие в духе.

Бен Шеред слушал своего учителя затаив дыхание. В это время их беседу прервал приход молодого человека. Это был высокий стройный юноша атлетического сложения. Темно-русые густые волосы спускались до самых могучих плеч, напоминая гриву молодого льва. Округлый, гладко выбритый подбородок и тонкие черты лица не портили общей картины мужественности, и взгляд его чуть прищуренных карих глаз выдавал решительность характера. Он властно и презрительно оглядел иудеев. От Соломона не укрылось, что презрительность исаврийца была лишь напускной, в то время как промелькнувший в глазах юноши интерес к путникам был неподдельным. «В этом молодом человеке достанет хитрости и сообразительности в нужный момент», — подумал про себя иудей. Молодой исавриец, заметив, что его приход смутил евреев, приосанился и, придав себе важный вид, произнес:

— Кто вы такие? Может быть, вы соглядатаи проклятых агарян?

— О, благородный Лев! — воскликнул Соломон. — Ты же видишь, что мы всего лишь бедные евреи, гонимые жестокими сынами Измаила[43]. Здесь, в этих благословенных землях, мы ищем убежища. Своим уделом мы избрали постижение тайной науки и философии. Ибо только они способны возвысить дух человека над бренностью земного бытия и дать ему видеть будущее, сокрытое от глаз прочих смертных.

— Мне смешно слышать это из твоих уст, старик. Где уж тебе видеть будущее, раз ты не распознал моего имени. Меня зовут не Лев, а Конон[44].

— Я назвал тебя так, о благородный Конон, потому что увидел на твоем челе печать избранничества. Ибо еще при рождении тебе было предназначено стать царем ромеев. А поскольку лев — царь зверей, то тебе более приличествует имя Льва.

Конон расхохотался:

— Теперь я вижу, что евреи народ веселый. Как я, простой солдат, могу стать императором?

— Может быть, евреи и веселый народ, — согласился с живостью Соломон, — но только не я, вкусивший великие тайны бытия и магии. Ты все-таки сын солдата, да, судя по тебе, не такого уж простого звания. Но случалось, что и простой крестьянин становился императором. Василевс Юстин, дядя Юстиниана Великого, как известно, был бедным крестьянином. Чтобы избавиться от нужды, он прибыл со своим братом пешком в Константинополь. С собой у них не было ничего, кроме козьих тулупов да прихваченных из дома сухарей. А через несколько лет этот бедный крестьянин стал василевсом всех ромеев. И таких историй можно привести великое множество. Вспомни Писание. Великий царь Давид когда-то был всего лишь простым пастухом, а стал великим царем Израиля.

Конон был сыном офицера в чине гекатонтарха, командовавшего сотней солдат. Хотя Конона и озадачила догадливость иудея, угадавшего его происхождение, все же, стараясь не выдавать своего удивления, он с усмешкой продолжил разговор:

— Если ты предвидишь мое будущее царствование, то, может быть, подскажешь, как мне стать царем?

— Тебе не надо думать об этом сейчас. Время твое еще не пришло. Когда же оно придет, то случай сам подскажет тебе, как надо действовать. Но чтобы Бог послал тебе этот случай, ты должен клятвенно обещать, что исполнишь то, о чем мы тебя попросим, когда ты станешь царем.

— Если твои слова сбудутся, старик, то можешь смело просить от меня чего хочешь.

— Чтобы сбылось мое предсказание, ты должен дать эту клятву не здесь, а в храме, перед алтарем, — указал Соломон на стоящий невдалеке храм.

— Так ведь для тебя, кроме Соломонова храма, который теперь разрушен, никаких других храмов не существует. Зачем же тебе моя клятва в христианском храме, который для вас, иудеев, не имеет святости?

— Храм Соломонов когда-нибудь мы восстановим, — усмехаясь, пробормотал себе в бороду последователь каббалы и тут же громко добавил: — О мудрый Лев, рассуди сам, ведь клятву даю не я, а ты. И потому здесь более важно, чтобы прежде всего храм был свят для дающего клятву.

Конон ненадолго задумался, а затем спросил:

— А что ты у меня попросишь как царя?

— Пусть тебя это не тревожит, моя просьба для царя вполне выполнима, а для государства и твоих подданных полезна.

— Уж не потребуешь ли ты, — засмеялся Конон, — чтобы я обрезался по иудейскому обычаю?

— Что ты, — замахал руками Соломон, — в нашу веру я тебя обращать не собираюсь.

— Ну, раз так, — беспечно махнул рукой юноша, — остальное меня мало волнует. Тем более что от обещаний я ничего не теряю.

ГЛАВА 3

День ото дня престарелому Сергию Мансуру становилось все хуже. Его супруга, кроткая и смиренная Миропия, день и ночь не отходила от одра больного. И сама за это время вся сникла и постарела, словно торопилась под конец жизни своего любимого мужа уравняться с ним годами. Она молча часами сидела возле него, и взгляд ее, полный любви, выражал молитвенную скорбь и печаль о предстоящей разлуке.

Обычно Сергий лежал с закрытыми глазами, лишь изредка приоткрывая веки, так же молча глядел на свою жену. При этом взгляд его, как человека, стоящего у последней черты, за которой открывается великая тайна бытия, был глубок и спокоен. Уставшая от болезней тела душа великого логофета ждала смерти как избавления от бремени земного бытия.

Иоанн, на котором теперь были все дела Дамасской логофии[45], каждую свободную минуту заходил в покои отца и сидел рядом с матерью у его ложа. Нареченный брат Косма еще год назад был отпущен отцом в Иерусалим на поселение в лавру Саввы Освященного. Иоанн тогда тоже просился у отца отпустить его в монастырь вместе с Космой. Но отец запретил сыну даже думать об этом. Разумом Иоанн понимал, что престарелых родителей бросать нельзя, но его душа все же страстно жаждала монастырского жития. Только увлечение литературными трудами приносило Иоанну подлинную радость. Вдохновленный примером Андрея, епископа Критского, он в эти годы сам пробовал писать тропари и каноны. Затем, увлеченный идеей собрать все богословское наследие Церкви в единую книгу, много времени проводил в библиотеке над рукописями. Теперь же, с болезнью отца, Иоанн отложил все свои литературные труды и старался подольше побыть с больным отцом, осознавая, что это последние часы их общения.

В один из таких дней, когда они с матерью сидели у постели отца, в покои зашел бледный и взволнованный домоправитель Софроний и доложил, что в дом великого логофета прибыл халиф. Вскоре двери покоев распахнулись, и вслед за телохранителями вошел сам Абд-аль-Малик. Больной попробовал было приподнять голову от подушек, но она тут же обессиленно опустилась назад. Иоанн заботливо подложил под голову отца подушки повыше и тут же удалился с матерью из покоев, почтительно поклонившись халифу.

Халиф грузно опустился на мягкий пуфик у ложа больного.

— Ты верой и правдой служил мне много лет, — заговорил он, всматриваясь в осунувшееся лицо своего министра, — а теперь ты уходишь от меня, — тяжко вздохнув, добавил он.

— Бог всем положил свой предел. Было время, и я отдавал отчет тебе, владыке земному, о том, как наполняется твоя сокровищница серебром. Теперь настало время дать мне отчет Небесному Владыке, как собирались в душе моей сокровища, которые ни моль, ни ржа истребить не могут. — Сказав это, Сергий снова устало прикрыл глаза.

— Скажи мне, Сергий ибн Мансур, что я могу еще сделать для тебя за твою верную службу?

Сергий какое-то время молча лежал, не открывая глаз, затем, собравшись с силами, снова заговорил:

— О, добрый мой господин, мне ничего уже не надо в этом суетном мире скорбей. Но у меня остается моя семья, и я вверяю ее Милосердному Богу и твоему высочайшему покровительству.

— Не беспокойся, мой верный слуга. В твоем сыне я вижу достойного преемника своего отца. Как ты служил мне, так и сын твой будет служить еще моим сыновьям, ибо и мне не много осталось жить на земле.