Виталий Каплан - Масть Страница 17

И доведённый до исступления истинный дворянин выписал мне соответствующий вексель. Разумеется, в сей бумаге ни слова не было о карточной игре, а говорилось лишь о том, что господин Скудельников обязуется выплатить господину Уточкину восемь тысяч триста сорок рублей ассигнациями, некогда взятые им в долг. Для верности я попросил поставить свои подписи свидетелей – что те с огромным удовольствием и сделали, за исключением юного Половникова, сообразившего, что лучше ему в истории этой не мелькать.

– Пора мне, – поднялся из-за стола Павел Иванович. – Ехать надо, чтобы засветло на постоялом дворе в Медном остановиться. Ты не кручинься, Терентий, на обратном пути загляну, раскинем вновь картишки, может, и отыграешься. Сам видишь, фортуна то целует, то кусает… а то и вновь целует.

И, расплатившись с половым, московский гость направился к выходу. Разумеется, путешествовал он не в собственном возке – мы бы с дядюшкой замучились напускать морок на стольких людей, заставлять их увидеть несуществующих лошадей, кучера и лакея. Нет, куда разумнее, если господин Уточкин проделает путь из Москвы в Петербург на перекладных. Потому у трактира ждал уже его нанятый тарантас, щедро оплаченный извозчик тронул с ходу, и только стук колёс напомнил выбравшемуся на крыльцо секунд-майору о случившемся.

Для верности я и впрямь доехал до Медного, отпустил извозчика возле постоялого двора, а потом, улучив удобный момент, скользнул в Сумрак, не спеша дошёл до заранее присмотренного пустыря, где дядюшка открыл мне ведущие прямиком в Контору Врата. Путь занял больше часа и особого удовольствия не доставил. Видать, воображение моё разыгралось, и представилось мне, будто иду я в колонне каторжников, коих гонят на вечную работу в Сибирь. На ногах моих тяжкие кандалы, правая рука, как и у прочих разбойников, прикована к длинному стальному пруту, и в лицо лупит сырой осенний ветер. Хотя, может, и весенний… поди отличи, когда снизу грязь, а сверху муть…

– Что ж, полдела сделано, – ухмыльнулся дядюшка, выслушав мой доклад. – Теперь обождём пару недель, чтобы совсем уж никаких подозрений не вызвать. Заодно понаблюдаем за Скудельниковыми. Не наделали бы глупостей…

Глава 11

Сдала Прасковья Михайловна, сдала! Ещё недавно, когда мы с дядей Яником ходили смотреть Алёшку, та пребывала в полном соку, пятьдесят четыре года никак в ней не угадывались, испускала она флюиды власти и уверенности. Теперь же это была самая настоящая старуха – прорезались морщины, поблёкли глаза, щёки уже не заливало былым румянцем.

Ну, ещё бы! Редко кто с лёгкостью перенесёт подобные укусы фортуны. Сперва – дотла проигравшийся муж, затем семейная сцена, во время коей Терентия Львовича разбил удар, и поныне он лежит в спальне бревно бревном, мычит и ходит под себя. И наконец – строгий господин Мураведов, стряпчий графа Аркадия Савельевича Розмыслова. Лет ему, стряпчему, немногим за тридцать, но голова почти вся лысая, на тонком носу – очки в английской оправе, бледные губы, пожалуй, и не знают, что такое улыбка… а глаза под очками как две льдинки: бесцветные и скучные.

Личину мы с дядюшкой обсуждали долго. Поскольку пользоваться лишней магией было бы опрометчиво, приходилось действовать сугубо человеческими средствами. Уж коли нельзя применять даже простейшее заклятье Подчинения, приходится уповать на лицедейство. Приехавший из столицы стряпчий должен быть холоден, неумолим, олицетворять собою бездушный закон и не оставлять секунд-майорше ни малейших лазеек. А значит, образ нужен совершенный. Образ – и умение в нём играть.

– По уму следовало бы мне самому сходить, – заметил дядюшка, – тут ведь посложнее дело, чем Терентия вчистую разуть. Прасковья и поупрямее, и бабье чутьё у неё дополняет нехватку ума. Но не пойду. Не мальчик уже, справляйся сам. А я буду на Тихой Связи, если что, подскажу.

И вот сейчас мы с Прасковьей Михайловной сидели в гостиной, стыл в моём стакане свежезаваренный чай, сиротливо стояли нетронутые хрустальные вазочки с вареньями – вишня, земляника, малина, клюква. Белели на столе привезённые господином Мураведовым бумаги.

– Извольте убедиться, госпожа Скудельникова, – тон у стряпчего был малость скучающий, – вот заёмное письмо на имя дворянина Павла Ивановича Уточкина, написанное вашим супругом две недели назад в публичном месте и заверенное подписями свидетелей. Вот долговое обязательство господина Уточкина моему патрону, графу Аркадию Савельевичу, согласно которому господин Уточкин в счёт уплаты своего долга передаёт графу право на взыскание денежных обязательств Терентия Львовича. Документ сей, как видите, тоже заверен подписями достойных уважения свидетелей. Посему граф Розмыслов имеет полное законное право взыскать с вашего супруга восемь тысяч триста сорок рублей ассигнациями. Вот моё свидетельство от графа, в коем подтверждено, что являюсь я стряпчим у него на службе и что поручено мне должную сумму с Терентия Львовича взыскать. Имеете ли, госпожа Скудельникова, сомнения по части бумаг? Желаете ли оспорить их подлинность? По закону вы такое право имеете, но не советую. Суд с лёгкостью установит истинность всех представленных документов, а судебные издержки лягут на вас. Немалые издержки, замечу…

– Я женщина простая, – промокнула глаза батистовым платочком Прасковья Михайловна, – в крючкотворствах этих не разбираюсь. За что ж мне горе-то такое! – вскричала она. – За что, Господь, караешь?

– С этими вопросами, госпожа Скудельникова, обратитесь к своему духовному отцу, – возразил стряпчий, – а мне хотелось бы знать, намерен ли Терентий Львович оплатить положенную сумму, или же придётся графу обращаться в суд с ходатайством об аресте всего движимого и недвижимого имущества. Напоминаю вновь о судебных издержках.

Браво, Андрюша, – прошелестел по Тихой Связи дядюшка. – Насчёт судебных издержек это ты хорошо загнул. Это для старухи весомый довод.

– Да вы ж знаете, – жалко скривилась Прасковья Михайловна, – что Терентия Львовича разбил удар, и пребывает он в бессознательном состоянии. Доктор говорит, что следует уповать на Господа…

И плечи её затряслись, слёзы покатились по серым щекам.

На мгновение мне даже стало её жалко, но тут же я подумал, что случись, к примеру, господину Уточкину проиграть секунд-майору всё своё состояние – и Прасковья Михайловна была бы столь же тверда, как я сейчас. Таковы люди – взывают к милосердию, будучи сами неумолимы, просят пощады, сами не будучи расположены никого щадить, источают свои слёзы, до того вызывая чужие.

– Закон говорит, что в случае смерти или недееспособности должника обязательства по распоряжению его имуществом и выплате причитающихся долгов переходят к его наследникам, – сухо произнёс господин Мураведов. – То есть именно вы, Прасковья Михайловна, должны выдать мне упомянутую ранее сумму. Под расписку, в присутствии нотариуса и свидетелей.

– Да где ж мне такие деньжищи взять? – снова ударилась она в слёзы. – Мы с Терентием Львовичем люди бедные, на чёрный день ничего, почитай, и не отложено.

– Это меня не волнует, что и на какой день у вас отложено, – заявил я. – Мой патрон требует, чтобы упомянутая сумма была уплачена не позднее первого дня мая сего года. После чего он обратится в суд о взыскании. Что же касаемо вашей бедности, то когда Терентий Львович в карты с господином Уточкиным играл, было же ему что ставить. Два имения, Белый Ключ и Сосновка, городской дом, пять лошадей, пятьдесят три души крепостных людей… и это помимо домашней обстановки. Фамильные драгоценности опять же…

– Карточные долги не считаются! – собравшись с духом, выпалила Прасковья Михайловна.

– Не считаются, – кивнул господин Мураведов. – Только разве в сих бумагах сказано хоть слово о карточной игре? Согласно документам, господин Уточкин дал в долг господину Скудельникову многократно упоминаемую между нами сумму денег. Зачем они, деньги эти, господину Скудельникову понадобились, бумага не сообщает. Равно и о том, из каких таких соображений господин Уточкин решил дать ему в долг. Точно так же согласно бумагам, господин Уточкин, взяв в долг деньги графа Розмыслова, расплатился с ним обязательством вашего супруга. Вновь ни слова про карты. Уж не знаю, что между господином Уточкиным и графом Аркадием было, с чего один другому оказался должен… тут можно строить догадки, но никакой суд во внимание оные не примет, ибо не подтверждены они бумагами.

– Но все ж видели в трактире, как они в карты играли! Все ж видели! – бросилась в атаку Прасковья Михайловна. – Найдутся свидетели!

Дави! – прошелестел в мозгу бесцветный голос дядюшки. – Дави и пугай, как условлено.

– Не согласны? Обращайтесь в губернский суд. Только учтите, что должник либо лицо, на которое переходит долг, при отказе от уплаты или при невозможности оной могут быть заключены под стражу, а имущество их оценено следствием и взято в казну… из казны же будут сделаны выплаты заимодавцам… Объясняя же по-простому, замечу: не заплатите долг – Терентий Львович в острог сядет… если к тому моменту будет ещё пребывать на сем свете. Если же преставится – садиться в острог придётся вам, Прасковья Михайловна. А что вы там насчёт свидетелей в трактире толковали – так это чушь. Никто в вашу пользу свидетельствовать не станет, ибо никакой им в том нет корысти. И более того, свидетели, поставившие свои подписи на сей бумаге, – прихлопнул я ладонью вексель Терентия Львовича, – подтвердив ваши слова, оказались бы законопреступниками. Пойдут ли они на такую жертву ради вас?