Григорий Котилетов - Хроника Беловодья Страница 17

Днем они пропадали на восстановлении электростанции, а вечером восстанавливали лабораторию.

Дело потихоньку двигалось, электростанция дала ток, а профессор возобновил свои опыты. Но тут напомнила о себе трещина в стене. Время от времени она начинала вибрировать, с тенденцией к увеличению амплитуды колебаний. Каждый раз это продолжалось от пяти до десяти минут. Потом все прекращалось. Замеры показали, что трещина расширяется. Постепенно Португалов пришел к выводу, что производимые им работы провоцируют разрушение стены. Он решил сделать перерыв на несколько дней. И, действительно, за все это время стена ни разу о себе ни напомнила. Но стоило возобновить опыты, как уже вечером началась такая тряска, что из стены выпало несколько кирпичей. Это едва не стоило жизни Васи Залепухину, который, движимый мальчишеским любопытством и. пользуясь отсутствием профессора, расковырял стену дальше, пока не проковырял ее насквозь. И только каким-то чудом можно объяснить то, что влетевшая в образовавшуюся дыру тяжелая стрела не пробила Васину любознательную башку, а только оцарапала ухо. Вася выбежал наружу, задвинул засов и стал ждать профессора. Он показал профессору стрелу и спросил — Что это?

— Стрела. — ответил Португалов.

— Как у индейцев?

— Как у индейцев.

— Эти люди живут за стеной?

— Не всегда. — ответил Португалов. — Они появляются там время от времени. На твоем месте раньше работал другой лаборант, Михель. Тогда стены еще не было. Туда можно было ходить. Михель пошел туда, и его там убили. А нам следует найти более безопасное место.

18

Безопасным местом оказались руины еще одной башни, под которой имелся точно такой же подвал. Она стояла на самом берегу реки, совсем рядом электростанцией, так, что переезд сюда сулил определенные преимущества. Португалов опять сходил в фабком, получил разрешение и за два месяца с помощью Васи перетащил лабораторию. Воды здесь, правда, не было, за ней приходилось ходить к реке, но это не имело ровно никакого значения, водопровод в городе не работал. До ближайших домов было довольно далеко, и ночами тут бывало жутковато. Вся надежда была, в случае чего, на охрану электростанции. Португалов периодически наведывался в старый подвал, проверяя состояние стены. Но теперь здесь все было тихо. Заделанные дыры и трещины более не подавали признаков жизни. Но было подозрение, что на новом месте все начнется сначала, как только серия опытов будет продолжена.

Португалов подумывал договориться с фабричными, чтоб в лаборатории поставили караул, однако с одной стороны, он неясно представлял, какие доводы следует ему привести, для того, чтобы его просьба выглядела убедительной. С другой — невыносима была мысль о постоянном присутствии посторонних людей во время работы. Кроме того, было и еще одно соображение.

На фабрике Португалова, конечно, уважали, однако среди городских обывателей за ним прочно утвердилась репутация помешанного. Впечатление от его бедственного возвращения было слишком сильным. Два революционных года не смогли выбить из крепких щигровских голов прежних понятий о приличиях. Профессор представил, какие разговоры пойдут по округе, когда станет известно о чудесах, происходящих в подвале, а что чудеса будут, он не сомневался, и отказался от своей мысли. Оставалось уповать только на себя и на свое везение. Да еще на Васю Залепухина.

Поэтому, когда в лабораторию были протянуты провода с электростанции, и все было готово к началу работ, Португалов еще две недели медлил. За это время он со своим юным помощником собрал кирпичи, в изобилии валящиеся вокруг и мирно заплывавшие землей. Выковыривая их из глинистого грунта Вася все удивлялся, почему местные не пустили их в дело. Загадку разъяснил монтер Коля Перецветов. Оказывается, место это с незапамятных времен почиталось за нехорошее. И ни один из жителей соседних домов не рисковал тут появляться после наступления темноты. Потому и брать ничего отсюда не решались, чтобы не навести порчу на свой дом. Это суеверие вполне устраивало Португалова, однако в рассказе монтера его заинтересовали некоторые детали. Так Коля называл имена людей, которые пропали тут бесследно, при чем клялся, что двоих из них знал лично. А один, Минька Лазечник, сгинул, буквально, у него на глазах. Случилось это лет десять назад, когда Коля был еще сопливым пацаном. Они заигрались на берегу до сумерек и уже собрались было возвращаться домой, как Миньке взбрела блажь забежать за башню И все. Словно растворился. Его искали, но так и не нашли. В конце концов, решили, что мальчонка оступился с обрыва и утонул. Коля и сейчас был уверен, что этого не могло быть. — Ну, как бы он мимо меня проскочил? Это ведь я на обрыве стоял. Да кто меня тогда слушал. А хоть бы и слушали, все равно, ведь вокруг башни и внутри все обыскали. У-у-у, любили его родители. Так-то за ним убивались. Три дня по реке невод таскали. Да где уж там.

Португалов спросил, а не помнит ли Коля чего-нибудь необычного, сопутствовавшего исчезновению дружка.

— Было. — твердо сказал Коля. — Было. Поверишь ли, Мечислав Янович, свет был. Знаешь, так словно где дверь приоткрыли и полоска света из-под нее, шире, шире. А потом, раз, и сошла на нет, словно прихлопнули. Только если это дверь была, то уж больно большая.

— Свет какой? Как от прожектора? — спросил Португалов.

— Нет, тусклый такой, вроде как зеленоватый, и не так, чтоб от лампочки, а просто, у башни посветлело, потом шире, шире, и до самого берега.

19

Профессор долго бродил с Колей по развалинам, но ничего нового от него больше не услышал. После этого разговора он выпросил себе командировку в Утятин, сославшись на нехватку каких-то необходимых для нормальной работы динамо-машины деталей. И там, после долгих поисков, нашел историка Кондакова, того самого, который доказал, что природное название щигровцев — щигровитяне. По сравнению со Щигровым в губернском городе было голодно. Так что Португалов не раз похвалил себя за предусмотрительность, заставившую его захватить с собой ржаной каравай, выпеченный на фабричной пекарне, и бутылку самогона. В отдельном полотняном мешочке у него были огурцы и помидоры, таинственным путем добытые Васей Залепухиным, которого Португалов взял с собой, для расширения кругозора и в награду за отличную работу. Кондаков гостинцам обрадовался, но еще больше обрадовался тому, что его знания кому-то понадобились. И не кому-то, а настоящему ученому, продолжавшему свою славную деятельность на благо России, несмотря на разруху, голод, холод… Вообще, историк выражался довольно витиевато. Жил он в ветхом флигеле, стоящем во дворе губнаркомпроса. Португалов не был уверен, что правильно запомнил название этого учереждения. А Вася, по живости характера, безбожно перевирал любое незнакомое слово, длиннее семи букв, так что в его интерпретации, название это звучало, как имя какого-то ассирийского военноначальника, и всякий раз по-новому.

На какой должности состоял Кондаков, Португалов тоже не понял, единственно, это было связано с просвещением и, очевидно, считалось не слишком важным. По сравнению с пайком получаемым Кондаковым, фабричный паек Португалова выглядел просто королевским. Городские власти выделили ему землю под огород, но до него Кондаков так и не добрался, ибо стал стар и дряхл. Из родни у него была только дочка, но она еще полгода назад уехала на юг к мужу, воевавшему в Добровольческой армии. Кондаков надеялся, что после взятия Утятина белыми он сможет получить от нее какую-нибудь весточку. — Старики — говорил он Португалову, закусывая самогон огурцом, — не имеют права надеяться на многое. Например, я не надеюсь пережить эту зиму. Ради Бога, не жалко. Но одну надежду я могу себе позволить. Пусть это будет письмо от Вари. Я надеюсь его получить.

— Это хорошая надежда. — убежденно сказал Португалов и чокнулся со стариком, за то что бы она сбылась. Добрый Вася, которому по малолетству не наливали, промокнул глаза рукавом сатинетовой рубахи. Кондаков посмотрел на него державинским взглядом уставших от жизни глаз и поднял руку, благословляя.

Узнав, что именно интересует Португалова, историк сказал, что упоминания необъяснимых исчезновений и появлений в местных летописях встречаются довольно часто. И, действительно, многие из них относятся к Щигрову, который гораздо древнее Утятина. — До конца четырнадцатого века Щигров был стольным градом княжества, пока князь Володимер Олелькович не перенес свой двор в Утятин. — рассказывал Кондаков, иногда вставая, чтоб достать из книжного шкафа нужный фолиант. Ну, жития местных святых мы трогать не будем, хотя и в них можно почерпнуть немало интересного, но вот Святиловская летопись, единственная, в которой описывается разорение Щигрова Батыем, прямо говорит о людях незнаемых, невесть откуда появившихся в тылу, осадившей город, орды. Бысть сеча зла. Множество поганых было порублено, а кого и греческим огнем пожгли.