Ариан Дольфюс - Рудольф Нуреев. Неистовый гений Страница 17

По иронии судьбы именно в Париже Рудольф отказался подчиниться советским властям в июне 1961 года. И именно в Париже спустя двадцать с лишним лет эти же власти умоляли его вернуться в страну.

Нуреев безумно хотел увидеть свою мать, поскольку он знал, что дни ее сочтены43. Тем не менее он по-прежнему панически боялся вернуться в Советский Союз, и у него не было никакого повода доверять новоявленным кремлевским вождям. Федоровский, который, напомню, был советником Горбачева в Париже, все же начал вести переговоры с французским министром культуры и средств массовой информации Франсуа Леотаром.

Незадолго до этого, в июне 1987 года, Ив Мурузи, близкий друг Нуреева, делая репортаж для канала TF1 из Ленинграда, в прямом эфире спросил министра: «Что вы думаете о ситуации с Нуреевым?» Леотар ответил, что «надо найти гуманное решение его проблемы, касающейся встречи с матерью», и что возвращение звезды «может быть совмещено с официальными гастролями Парижской оперы в СССР».

Третьего октября 1987 года в доме Андре Томазо, тонкого знатока франко-советских культурных обменов, был организован дружеский ужин в честь премьеры «Лебединого озера» в постановке Нуреева на сцене Гранд-опера. На ужине кроме хозяина дома и виновника торжества присутствовали Жанин Ринге, Рэймон Суби (патрон Парижской оперы), Владимир Федоровский и поверенный в делах советского посольства. После завершения ужина трое русских уединились в небольшой комнате.

«Нуреев сначала отказался нам поверить, – вспоминает Федоровский. – Но его реакция была совершенно нормальной: он ставил знак равенства между сотрудниками советского посольства и сотрудниками КГБ. Он не сомневался, что мы хотим заманить его в ловушку»44.

Разговор натолкнулся на непонимание.

– Вы диссидент, которому пришлось многое выстрадать, – заявил Нурееву один из присутствующих. – У нас моральный долг по отношению к вам, и мы хотим вас реабилитировать. Ваш приезд будет очень способствовать нашей новой политике…

– Ну уж нет! – ответил Рудольф. – Я не диссидент. Я артист балета. И у меня одна-единственная причина вернуться в СССР – увидеться в Уфе с матерью.

– Но вы – личность политического масштаба, Рудольф, хотите вы того или нет! – возразил Федоровский.

– Вот уж точно, я никогда не был политиком и никогда не буду им. Я всего лишь хочу встретиться с матерью! – продолжал стоять на своем Нуреев.

«Рудольф не сомневался в том, что я его обманываю, – комментировал Федоровский. – По сути, в тот вечер он был чрезвычайно проницателен и проявил себя гораздо более тонким дипломатом, чем я!»45

Разговор длился более пяти часов.

«Мы пили белое вино, один бокал за другим. Вы ведь знаете русских: когда они пьянеют, они теряют осторожность. Рудольф воскрешал в памяти ту Россию, которую он помнил и которой ему не хватало. Он много говорил о себе, приводил доказательства своего сопереживания соотечественникам. На рассвете мы расстались добрыми друзьями»46.

Нуреев не хотел, чтобы его поездке придавалось политическое звучание, и Федоровский заверил его:

– Относительно прессы не волнуйтесь. Журналистам будет сказано: «Рудольф Нуреев хочет увидеть свою мать, и эта возможность ему предоставлена. Точка».

И все же у Нуреева был повод для беспокойства. Он по-прежнему был осужден, и ему по-прежнему грозило тюремное заключение. Так ехать или остаться? Известия от матери были неутешительными. Ему надо было поторопиться, чтобы застать ее в живых. Решившись наконец, он потребовал некоторых гарантий: виза на двое суток (всего на двое суток — он все еще боялся) и сопровождение двух человек: Жанин Ринге, которая способствовала его приезду во Францию, и Рок-Оливье Мэстр, высший чиновник Министерства культуры, близкий к руководству Парижской оперы. Условия Нуреева были с легкостью приняты. Чтобы дополнительно защитить себя, он скрепил своей подписью программу пребывания в СССР и отдал один экземпляр французским властям. Страшась самого худшего, он позвонил Джекки Онассис, чтобы попросить ее бить во все колокола, если вдруг случится самое худшее. Что же касается даты отъезда, то даже близким друзьям он сообщил о ней буквально накануне.

Эта поездка должна была носить сугубо частный характер. Никакой прессы, никакого телевидения – так захотел сам Рудольф. Но в жизни не всегда бывает так, как нам хочется.

В субботу 14 ноября 1987 года Рудольф Нуреев поднялся на борт самолета «Эр Франс», вылетающего в Москву. «Он был охвачен страхом гораздо больше, чем обычно, когда летел самолетом, – рассказывала Жанин Ринге. – В московском аэропорту его встретил рой западных журналистов, осаждавших просьбами прокомментировать это историческое возвращение. Руди, натянутый как струна и находившийся в полной боевой готовности, на корню пресекал все „политические“ вопросы и ограничился тем, что по-английски, по-французски и по-русски сказал: „Я очень рад, и причина моей радости в том, что скоро я увижусь с матерью и сестрами“47. Затем он сел в машину французского посольства. Было 14 часов 30 минут. В сопровождении брата и сестры Романковых, друзей его юности, специально приехавших из Ленинграда, Рудольф и два его «ангела-хранителя» покатили по Москве.

В 22 часа старенький аэрофлотовский «Туполев» взял курс на Уфу. Из-за разницы во времени в столице Башкирии было уже два часа ночи. В аэропорту Нуреева ждали сестра Разида с двумя сыновьями, двадцатипятилетним Виктором и восемнадцатилетним Юрием, а также двадцативосьмилетняя Альфия, дочь Лилии. «Это была странная встреча, – вспоминала Жанин Ринге. – Не было ни слез, ни каких-либо бурных эмоций. Только букет цветов, как обычно в России, и поцелуи»48. Разида оставила своего брата в отеле «Россия» и сказала, что утром они поедут к матери.

После встречи с Фаридой Рудольф был мрачен и ничего не хотел рассказывать своим друзьям. Затем он предложил им прогуляться по городу. В старом районе Уфы, где еще сохранились деревянные избы, он немного ожил. Но волнующего узнавания не произошло. От дома, где он провел свое детство, ничего не осталось, на его месте возвели многоэтажное бетонное здание. По странному совпадению в школе, где он учился, теперь работала школа танцев; войти внутрь не удалось, потому что было воскресенье. Нуреев хотел навестить своих муз, Удельцову, Войтович и Воронину, но никого из них не оказалось дома. Зато удалось попасть в уфимский театр. Нуреев поднялся на сцену, испытывая сложные чувства: он начинал здесь еще статистом и вот вернулся, но уже совсем в другом качестве.

После театра (он был в нем днем) Рудольф собирался пойти на мусульманское кладбище проведать могилу отца, но в последний момент передумал: слишком много снега… и в любом случае, пора возвращаться.

Подробности встречи Нуреева с матерью стали известны позднее. Прежде всего он был поражен бытовыми условиями своей семьи. В двух крохотных комнатах проживали пять человек: Фарида, сестра Нуреева Лилия, у которой к этому времени было совсем плохо с головой, и Альфия, дочь Лилии, с мужем Олегом и сыном шести лет.

Во время небольшого застолья, организованного Альфией, все были очень смущены. Никто не знал, о чем говорить.

Фарида в застолье не участвовала. Разида ввела брата в комнату матери. Рудольф увидел маленькую старушку, лежавшую в постели, морщинистую и слабую; говорила она с большим трудом. Понадобилось время, чтобы он оправился от увиденного. Разида спросила мать, узнает ли она своего сына, и Фарида еле слышно прошептала:

– Разве такое может быть?

Рудольф не разобрал и вопросительно посмотрел на сестру.

Та объяснила:

– Мама думает, что у нее галлюцинации.

Около часа Рудольф оставался у изголовья матери, он смотрел на нее и пытался разобрать невнятное бормотание. Выйдя из комнаты, он был удручен – ему казалось, что мать его не узнала. Когда Разида спросила у Фариды, поняла ли она, кто к ней приходил, Фарида кивнула:

– Да, это был Рудик.

Но Рудольф не поверил сестре.

В итоге приезд в Уфу обернулся драмой. Нуреев надеялся хоть немного отогреться душой, но вместо этого получил занозу в сердце. КГБ сделал все, чтобы исковеркать его жизнь.

Глава 5

Танцовщик, не похожий ни на кого

Где бы я ни оказался, я везде чужак.

«Когда Нуреев оказался на Западе, это была как бомба, брошенная в мир балета», – сказала однажды Нинетт де Валуа1.

От энергичной ирландки, основательницы Королевского балета, не так просто дождаться похвалы. Но, открыв этого молодого, ни на кого не похожего танцовщика, она очень скоро поняла: публика будет покорена. И действительно: Нуреев совершил революцию в мире классического балета, отбросив все существующие правила и традиции.

«Западные артисты, как это ни грубо звучит, танцевали ногами, от бедер до стоп, верхняя часть тела в танце почти не участвовала. Когда пришел Нуреев, мы обнаружили, что он танцует всем телом», – это тоже слова Нинетт де Валуа2.