Джеральд О'Фаррелл - Великая мистификация. Загадки гробницы Тутанхамона Страница 17

Гарри Бертон, о котором шла речь в телеграмме, был англичанином, жившим во Флоренции и в 1914 году завязавшим контакты с Метрополитен-музеем. Он занимался раскопками в Долине царей с Теодором Дэвисом, а теперь стал работать с Картером в качестве фотографа. Сотни стеклянных негативов, сделанных им в последующие годы за то время, пока очищалась гробница, могут считаться лучшими фотографиями из всех, на которых запечатлены археологические исследования. Вообще предложения помощи поступали отовсюду, и Картер смог собрать настоящую команду тех, кто ему нравился и кому он мог доверять. Среди них были Артур Мейс, Коллендер, Перси Ньюберри (человек, впервые открывший Картеру египтологию), Алан Гардинер, Джеймс Брестэд, Уолтер Хаузер, Линдсей Фут Холл и Ричард Адамсон.

Такова официальная история открытия гробницы Тутанхамона.

VI

«Тутанхомания»

История, которая начинается словно сказка о пещере Аладдина, а завершается точно так же, как греческий миф о Немезиде, не может не захватить воображение мужчин и женщин…[103]

Когда Картер и Карнарвон 29 ноября 1922 года официально объявили об открытии входа в гробницу, они пригласили единственного журналиста — Артура Мертона, друга Картера и местного корреспондента лондонской The Times. Мертон создал этому событию именно ту рекламу, которую стоило. Согласно его сообщению, это было «самое сенсационное открытие столетия»[104]. Редакции других мировых газет, в особенности лондонских и каирских, пришли в негодование из-за того, что о столь значимом событии им пришлось читать у конкурентов, однако приняли эту корреспонденцию и перепечатали ее. У них не осталось выбора, а новость была слишком хороша, чтобы ее проигнорировать. Следует отметить, что средства массовой информации в те годы, может, и не так стремительно реагировали на события, как это происходит в наши дни, однако и тогда они ожесточенно конкурировали между собой. Когда у издателей появлялась новость, которая казалась им заслуживающей внимания, они использовали ее по полной программе. А история с открытием неразграбленной гробницы обещала стать таким лакомым куском, который будет привлекать внимание читателей на протяжении многих лет, поэтому всем хотелось урвать что-нибудь и себе[105].

Картер совершенно неожиданно для себя обнаружил, насколько тяжело бремя внезапно свалившейся на него славы. Нет никакого сомнения, ему нравилась мысль о том, что им будут восхищаться равные ему по социальному статусу коллеги; возможно, он даже надеялся получить рыцарское достоинство, однако другая сторона славы его никак не могла обрадовать. В особенности Картеру не нравилось иметь дело с праздной публикой, которая теперь путалась под ногами и отвлекала глупыми вопросами. По словам его коллеги Артура Мейса, «из-за всех этих волнений нервы у Картера сдавали, и у него непременно случился бы нервный срыв, если бы он не берег себя»[106]. До 1922 года широкая общественность никогда не проявляла особого интереса к археологии, которая, если не говорить о поисках сокровищ, всегда представлялась ей довольно сухой и малопонятной наукой. Но открытие гробницы Тутанхамона изменило все в одночасье. Тут читатели газет столкнулись с историей, которая им была понятна и интересна: мальчик-фараон, погребенный три тысячи лет назад в окружении бесчисленного количества золотых украшений и сказочных произведений искусства.

Описание обстановки, царившей вокруг гробницы, опубликованное в «Дейли телеграф», дает представление о том напряжении, в котором находился Картер в те дни.

Обстановка вокруг гробницы напоминает Дерби — день ежегодных скачек в Эпсоме. Дорога, ведущая к ущелью, окруженному горами, забита всевозможными повозками, колясками и вьючными животными. Проводники, погонщики ослов, торговцы древностями и разносчики воды — все отчаянно кричат и торгуются. Когда последний предмет был вынесен из коридора, корреспонденты газет бросились со всех ног через пустыню на берег Нила. На ослах, лошадях, верблюдах, в повозках они мчались вперед, чтобы первыми добраться до телеграфа и отправить свои корреспонденции[107].

Но кроме сокровищ мир желал увидеть, как же выглядит в действительности гроб фараона, и узнать, есть все же в нем или нет мумия, которую исследователям так отчаянно хотелось найти. Как сообщалось, по всей Америке, куда бы вы ни поехали — в отелях, поездах и т. п., - только и было разговоров, что о фараоне и его сокровищах[108]. В те дни в полном соответствии с традициями их профессии, освященными временем, журналисты и комментаторы могли придумывать и преувеличивать столько, сколько им хотелось, чтобы их рассказ стал максимально интересен читателям. И они в полной мере этим пользовались. Сухие исторические факты внезапно ожили, преломляясь через романтическую историю жизни юного царя и его двора. Здесь же, кстати, пригодились и рассказы о том, как Картер с Карнарвоном протиснулись в отверстие в стене, и дыхание замерло у них в груди при виде ослепительной красоты, обнаруженной ими, и от осознания величия тех тайн, с которыми они соприкоснулись. Словом, воображение целого мира работало круглые сутки без перерыва на сон и на отдых.

Более того, рассказывая историю об отверстии в плите, закрывавшей вход в гробницу, и сознательно нагнетая напряжение читателей повествованием о том, что в первый день им было неизвестно, что скрывается за стенами передней, Картер и Карнарвон тысячекратно укрепляли могущество создаваемого ими мифа.

Подобно многим современным спортивным и кинозвездам, внезапно оказавшимся в центре внимания публики, Картер вдруг обнаружил, что за ним повсюду ходят толпы репортеров в надежде найти какую-либо новую грань в этой истории. Причем потенциальная сенсация совсем не обязательно имела хоть какое-то отношение к археологии или Древнему Египту. Его бомбардировали письмами и телеграммами, в которых содержались поздравления, предложения помочь в работе, просьбы прислать что-нибудь «на память». Словом, Говард Картер мог умело сочинять истории и создавать мифы, но он оказался не готов к той популярности, которая обрушилась на него благодаря этим мифам.

Гробницу осаждали толпы народа, а ежедневная дорога на работу и обратно превратилась для археологов в сущее мучение. Многие просто желали поглазеть на событие, разворачивавшееся у них на глазах, с тем чтобы потом хвастаться друзьям, что они лично «там побывали». Вдобавок постоянно появлялись так называемые «официальные» представители. Никем не приглашаемые, они размахивали всевозможными разрешениями от различных министерств, во все вмешивались и в целом доставляли одни неприятности. А к этому еще надо добавить газетчиков и сотни фотографов-любите лей, которые вились возле входа в гробницу в надежде сделать удачные снимки, чтобы впоследствии выгодно продать их дома. Мертон из «Таймс» попробовал как-то утихомирить эту орущую и суетящуюся толпу, но одному человеку это было, явно, не под силу. И посреди всего этого сумасшествия Картер попытался организовать работы по извлечению находок из гробницы. В таких, прямо скажем, не простых условиях даже элита журналистского сообщества начала возмущаться. 14 марта в «Таймс» появилось письмо, написанное сотрудниками Метрополитен-музея, египетской экспедиции и помощником хранителя музея А. Мейсом. В нем говорилось:

Общественность должна научиться сдерживать свое любопытство до тех пор, пока археолог не будет готов сделать объявление о результатах своего исследования, тогда и в той форме, в какой сочтет нужным… Давайте оставим в покое мистера Говарда Картера и его помощников, с тем чтобы они могли довести до конца благородное дело спасения для нас этих чудесных сокровищ. И давайте уважать их решение общаться с публикой, когда это им угодно, и самим выбирать форму, в какой следует сообщать о результатах своих открытий[109].

Это заявление осталось гласом вопиющего в пустыне. Те зеваки, которые не могли попасть в гробницу, сидели у входа под палящими лучами солнца, путаясь под ногами у рабочих Картера. Стало еще хуже, когда он внезапно обнаружил, что туристические агентства по всему миру начали предлагать клиентам туры, которые предусматривали «осмотр гробницы»[110]. Словом, жизнь становилась все тяжелее, и для Картера это сделалось первым кошмаром. И чем хуже становились условия работы, тем более раздражительным становился Картер. Теперь он часто выходил из себя и отказывал десяткам людей, каждый день пытавшимся сделать его фото «на память», когда археолог шел на работу или домой. Гостям, среди которых было много художников, и обществом которых Картер обычно наслаждался, теперь приказали убираться. Нам никогда теперь не узнать, попытались бы они с Карнарвоном как-то иначе обставить открытие гробницы, если бы заранее представляли все последствия, но это была та цена, которую им приходилось платить за свой огромный успех.