Висенте Бласко-Ибаньес - Обнаженная Страница 18

Реновалесъ разбогатѣлъ, насколько художникъ можетъ только разбогатѣть. Въ это время онъ выстроилъ себѣ около парка Ретиро роскошный особнякъ, который завистливые люди называли его «пантеономъ».

Онъ испытывалъ страстное желаніе создать себѣ гнѣздышко по своему вкусу, подобно моллюскамъ, которые дѣлаютъ изъ собственнаго сока домъ, служащій имъ для жилья и защиты. Въ немъ пробудилась жажда пышнаго блеска и хвастливой, комичной оргинальности которые спятъ ъъ душѣ каждаго художника. Сперва онъ мечталъ воспроизвести дворецъ Рубенса въ Антверпенѣ съ открытыми балконами, служившими художнику мастерскими, и тѣнистыми садами, гдѣ цвѣли во всѣ времена года цвѣты, порхали птицы съ яркими перьями, похожія на летучіе букеты, и играли въ аллеяхъ газели, жирафы и другія экзотическія животныя, служившія великому маэстро моделями, въ его стремленіи писать природу во всемъ ея великолѣпіи.

Но мадридскій участокъ въ нѣсколько тысячъ квадратныхъ футовъ съ неплодородіемъ и чисто кастильской сухостью почвы, обнесенный жалкимъ заборомъ, скоро заставилъ Реновалеса отказаться отъ этой мечты. Въ виду невозможности завести у себя Рубенсовскую роскошь, онъ выстроилъ въ глубинѣ маленькаго сада нѣчто въ родѣ греческаго храма, предназначеннаго и для жилья, и для мастерской. На треугольномъ фронтонѣ высились три треножника въ видѣ жертвенниковъ, придававшихъ зданію видъ монументальной гробницы. Но во избѣжаніе всякаго недоразумѣнія у публики, останавливавшейся по ту сторону рѣшетки поглядѣть на зданіе, маэстро велѣлъ изобразить на каменномъ фасадѣ его лавровыя гирлянды, палитры, окруженныя вѣнками, а посреди этихъ наивныхъ и скромныхъ украшеній выгравировать краткую надпись золотыми буквами довольно. крупнаго размѣра: «Реновалесъ». Это было ничто иное, какъ торговое заведеніе. Внутри въ двухъ мастерскихъ, гдѣ никто никогда не работалъ, и которыя предшествовали настоящей рабочей мастерской, были выставленны оконченныя картины на мольбертахъ, покрытыхъ старинными матеріями, и посѣтители любовались театральною выставкою оружія, ковровъ, старыхъ знаменъ, висѣвшихъ съ потолка, витринъ съ разными красивыми бездѣлушками, глубокими диванами съ навѣсами изъ восточныхъ матерій, наброшенныхъ на копья, и столѣтними открытыми сундуками съ безконечнымъ множествомъ ящиковъ и отдѣленій, переливавшихъ матовымъ золотомъ отдѣлки.

Эти мастерскія, гдѣ никто не работалъ напоминали рядъ роскошныхъ пріемныхъ врача, который беретъ по сто песетъ за консультацію, или отдѣланныя въ строгомъ стилѣ комнаты знаменитаго, честнаго адвоката, который не открываетъ рта безъ того, чтобы не отобрать себѣ добрую часть состоянія кліента. Публика, ожидавшая пріема въ этихъ двухъ мастерскихъ величиною съ добрую церковь, гдѣ все дышетъ величественною тишиною старины, подвергалась въ нихъ необходимой подготовкѣ для того, чтобы согласиться на невѣроятно высокія цѣны, требуемыя маэстро за портреты.

Реновалесъ добился знаменитости и могъ спокойно почивать на лаврахъ, по словамъ его почитателей. И тѣмъ не менѣе маэстро былъ часто грустенъ, и душа его, озлобленная тайнымъ недовольствомъ, искала нерѣдко облегченія въ шумныхъ вспышкахъ гнѣва.

Достаточно было самаго пустяшнаго нападенія ничтожнѣйшаго врага, чтобы вывести его изъ себя. Ученики его полагали, что это дѣло возраста. Онъ такъ состарился отъ борьбы, что горбился слегка и выглядѣлъ на десять лѣтъ старше своего возраста.

Въ этомъ бѣломъ храмѣ, на фронтонѣ котораго красовалось въ славныхъ золотыхъ буквахъ его имя, Реновалесъ былъ менѣе счастливъ, чѣмъ въ маленькихъ квартиркахъ въ Италіи или въ жалкомъ мезонинѣ около цирка для боя быковъ. Отъ Хозефины первыхъ временъ ихъ брака осталась только жалкая тѣнь, а отъ Обнаженной, доставлявшей ему столько чудныхъ минутъ по ночамъ въ Римѣ и въ Венеціи – лишь воспоминаніе. По возвращеніи въ Испанію обманчивое здоровье и крѣпость молодой матери живо испарились.

Она худѣла, точно ее пожиралъ тайный внутренній огонь, отъ котораго таяли прелестныя округлости граціознаго тѣла. Подъ блѣдной, дряблой кожей сталъ обнаруживаться острый скелетъ съ темными впадинами. Бѣдная Обнаженная! Мужъ относился къ ней съ искреннимъ состраданіемъ, приписывая разстройство ея здоровья тяжелымъ заботамъ и труду, которымъ она подвергалась по возвращеніи въ Мадридъ.

Ради нея мечталъ онъ добиться славы и богатства и окружить ее желаемымъ комфортомъ. Основою ея болѣзни было нравственное огорченіе, приведшее къ неврастеніи и черной меланхоліи. Бѣдняжка несомнѣнно страдала въ Мадридѣ, гдѣ она вела до замужества сравнительно блестящій образъ жизни, а теперь была обречена на жалкое существованіе бѣдной женщины въ убогой квартирѣ, стѣсненная въ деныахъ и занимаясь часто даже черною работою. Она жаловалась на непонятныя боли; ноги ея подкашивались, она падала на стулъ и просиживала такъ часами, рыдая безо всякой причины. Пищевареніе ея разстроилось; желудокъ цѣлыми недѣлями отказывался иногда отъ всякой пищи. По ночамъ она металась по постели отъ безсонницы, а съ первыми лучами солнца была уже на ногахъ, дѣловито бѣгая по всему дому, перерывая каждый уголъ и ища предлога для ссоры то съ прислугою, то съ мужемъ, пока она не падала отъ безсилія и заливалась слезами.

Эти домашнія сцены огорчали художника, но онъ выносилъ ихъ покорно и терпѣливо. Къ прежнему чувству любви присоединилось теперь нѣжное состраданіе къ ея слабому существу; отъ прежней красоты остадись только глубоко впавшіе глаза, сверкавшіе таинственнымъ огнемъ лихорадки. Бѣдняжка! Нужда привела ее въ такое состояніе. Мужъ испытывалъ даже угрызенія совѣсти при видѣ ея слабости. Ея судьба была подобна жизни солдата, пожертвовавшаго собою ради славы генерала. Реновалесъ одержалъ побѣду въ жизненной борьбѣ, но разстроилъ жизнь любимой женщины, не вынесшей тяжелаго напряженія.

Кромѣ того онъ не могъ достаточно нахвалиться ея материнскимъ самоотреченіемъ. Утраченное здоровье перешло черезъ ея молоко къ Милитѣ, привлекавшей своимъ крѣпкимъ сложеніемъ и яркимъ румянцемъ всеобщее вниманіе. Жадность этого сильнаго и мощнаго созданія въ грудномъ возрастѣ истощила организмъ молодой матери.

Когда художникъ разбогатѣлъ и устроилъ семью въ новомъ особнякѣ, онъ былъ преисполненъ наилучшихъ надеждъ и увѣренъ, что Хосефина воскреснетъ теперь. Врачи утверждали, что перемѣна къ лучшему должна наступить очень быстро. Въ первый же день, когда мужъ съ женою обходили вдвоемъ комнаты и мастерскія новаго дома, съ удовольствіемъ разглядывая мебель и всѣ старинные и современные предметы роскоши, Реновалесъ обнялъ свою блѣдную куколку за талью и склонился къ ней, прикасаясь бородою къ ея лбу.

Все это богатство принадлежало ей – особнякъ съ роскошною обстановкою, деныи, оставшіяся у него, и тѣ, что онъ собирался еще заработать. Она была полною хозяйкою въ домѣ и могла тратить, сколько ей заблагоразсудится. Реновалесъ собирался работать изо всѣхъ силъ. Она могла теперь блистать роскошью, держать собственныхъ лошадей, возбуждать зависть прежнихъ подругъ, гордиться виднымъ положеніемъ жены знаменитаго художника, имѣя на то несравненно больше права, чѣмъ другія, получившія путемъ брака графскую корону… Довольна она теперь? Хосефина отвѣчала утвердительно, слабо покачивая головою, и даже встала на цыпочки, чтобы поцѣловать въ знакъ благодарности бородатаго мужа, баюкавшаго ее нѣжными словами. Но лицо ея было печально, а вялыми движеніями она напоминала поблекшій цвѣтокъ, какъ будто никакія радости на свѣтѣ не могли вывести ее изъ состоянія тяжелой грусти.

Черезъ нѣсколько дней, когда первое впечатлѣніе сгладилось, въ роскошномъ особнякѣ возобновились тѣ приаадки, что постоянно случались при прежнемъ образѣ жизни.

Реновалесъ заставалъ ее въ столовой, всю въ слезахъ, причемъ она никогда не могла объяснить причины ихъ. Когда онъ пытался обнять и приласкать ее, какъ ребенка, маленькая женщина сердилась, точно онъ наносилъ ей оскорленіе.

– Оставь меня! – кричала она, устремляя на него враждебный взглядъ. – He смѣй трогать меня. Уходи.

Иной разъ онъ искалъ ее по всему дому, тщетно спрашивая у Милиты, гдѣ мать. Привыкши къ ея постояннымъ припадкамъ, дѣвочка, со свойственнымъ всѣмъ здоровымъ дѣтямъ эгоизмомъ, не обращала на нихъ ни малѣйшаго вниманія и спокойно продолжала играть своими безчисленными куклами.

– He знаю, папочка, – отвѣчала она самымъ естественнымъ тономъ. – Навѣрно, плачетъ наверху.

И мужъ находилъ Хосефину гдѣ-нибудь въ углу въ верхнемъ этажѣ, либо въ спальнѣ у кровати, либо въ уборной. Она сидѣла на полу, подперевъ голову руками и устремивъ въ стѣну неподвижный взглядъ, словно видѣла тамъ что-то таинственное, скрытое ото всѣхъ остальныхъ. Она не плакала теперь; глаза ея были сухи и расширены отъ ужаса. Мужъ тщетно пытался развлечь ее. Она относилась къ нему холодно и равнодушно. Ласки мужа не трогали ея, какъ будто онъ былъ чужой, и между ними не существовало ничего, кромѣ полнѣйшаго равнодушія.