Хозяйка тайги. Сказки сибирских лесов - Елена Жданова Страница 18

иной раз в хороводе появляется богиня незнакомой, простой девушкой. Поклонилась Лёле в пояс и не знает, что далее делать, а та присесть предлагает рядышком, рукой по скамье похлопывает. Подошла Красава, не сробела, на скамью опустилась. Обняла её Лёля, ровно подружка давняя, и стали они разговаривать, пересмеиваясь, легко и радостно. Часок где-то поболтали, потом Лёля встала:

— Пора мне, Красава, много ещё дел надо сделать. Иди спать, не бойся ничего.

С тем и растворилась в лунном свете. А девушка легла спать и до самой зорьки не просыпалась. Поутру прошла вся тоска, рассеялся морок[90]. И Красаву, как подменили. Улыбка с лица не сходит, зазвенел снова её голосок повсюду, на месте не стоит, работа в руках кипит, а усталости, как и нет вовсе.

Вскоре Свитень весточку прислал, жду, мол, приезжай, хочу познакомить с роднёй. Поехала Красава в гости в деревеньку к родне дальней, там и со Свитенем встренилась, с родом его познакомилась. После того и он с визитом к ним в избу пожаловал, испросил родителей позволения познакомиться с их дочкой поближе. Те ничего, уж разузнали всё заранее. Дали согласие на обручение. Через год и свадебку сыграли. Славную неделю гуляли!

А Свыдень больше не показывался никогда. Знамо дело, пустой он внутри, одна зависть да ненависть, потому как сам-то неспособен любить и дарить счастье. Бродит он по сей час, присматривается, как бы у кого сил отнять, пустоту свою заполнить. Токмо зряшное это дело, чужой любовью пустоту не скроешь, свою растить надо. А всё ж остерегайтесь, девушки, зорко смотрите сердцем и душою, потому как глаз да слух обмануть можно легко. Ну, ежели что, помните, что на защите вашей стоит всегда Лёля. Стоит только попросить её, морок рассеется, сгинет проклятый Свыдень.

Счастья вам и любви настоящей!

Чур, меня!

Лето в самом разгаре, травы пойменные[91] сочны, так и просятся в стожок. Лошадок в эту пору пасти одно удовольствие! С ватагой[92] мальчишек расположился на пригорке у реки Потапыч. К вечеру пригнали они табун, самым непослушным да резвым животным спутали передние ноги, а после кликнули собак да развели костерок. Картохи испекли, чаёк заварили и, знамо дело, завели разговор о том, что было и не было.

Тут щепка влажная попала в огонь, задымила, потом треск пошёл, искра стрельнула. Один из пацанят в сторонку метнулся, ойкнул:

— Чур, меня!

Остальные засмеялись. Потапыч потянул из кружки чай, задумчиво сказал:

— А ведомо ли вам, почто говорите так — чур, меня?

Мальчишки примолкли, головами мотают, не знаем, мол. А сами устраиваются поудобнее, потому как известно им, что после такого вступления Потапыч пососёт трубочку и поведает очередную байку. Так и вышло! Старик помолчал, вспоминая, и негромко заговорил.

Давно это было, сейчас небывальщиной кажется. На заимке лесной бедовал в однова старик Иваныч. Имени его никто уж и не помнил, привыкли по отчеству — Иваныч да Иваныч. Заглянул он как-то раз в начале лета в деревню, в гости к родне дальней. Своих-то близких всех похоронил, болесть морная покосила многих. И его семью не пощадила.

Ну, как водится, подарочек принёс, медку лесного душистого. К столу присел чайком побаловаться, узнать новости. Тут ему тётка Зарина и скажи:

— У соседей, слышь-ка, мальчонка-сиротка объявился, привезли намедни. Слабенький на здоровье, говорят, после болезни выжил, что твоих-то покосила позалони лонись[93].

Пожевала губами и продолжила:

— Больно на внучка твоего похож, на Стёпушку. Глазёнки смышлёные, головёнкой во все стороны вертит, да на ножки слаб и молчит.

Иваныч молча пошвыркивал[94] чаёк с блюдца — тётка лучшую посуду на стол ставила в его приход, уважала, вишь.

После обсуждения новостей дед вышел на крыльцо, обдумать всё в тишине. За оградой в траве копошился вихрастый белёсый шустрик — мальчишка лет шести. Иваныч не спеша подошёл поближе, увидел лицо ребёнка и вздрогнул, пробормотал:

— Чисто Стёпка!

Мальчишка, качаясь, длинно провыл:

— Ы-ы-ы-ы-ы-ы!

— Чего тебе, шалопутный, надобно? — выскочила на крыльцо соседка. — Какого рожна? Ребятёнок дополз до Иваныча и, ухватившись за штанину, стал подниматься.

— Чего сама-то, Михеевна, горло не бережёшь? — улыбнулся старик и, наклонившись, взял дитя на руки. Тот обхватил его ручонками за шею, прижался и затих.

— Навроде родня! Ишь, как прижался! — улыбнулась в ответ женщина.

Дед прокашлялся и, глядя в сторону, невнятно проговорил:

— Отдай ребёнка, Михеевна, он для вас лишний рот, а мне заместо всей семьи, отогреюсь при нём хоть чуток.

Та вскинула удивлённо глаза, открыла, было, рот, но ничего не сказав, захлопнула.

Постояла на крыльце и ушла в избу. Немного погодя вынесла узелок и, подавая, сказала:

— Коли чего надоть, пошить чего, связать, приходи, отказу не будет.

Иваныч в тот же день и уехал на заимку. Лошадёнку запряг скоренько, побросал, что тётка дала, мальчонку в телеге устроил.

— Куда ты на ночь глядя? — голосила Зарина. — Хошь переночуй!

Но где там! Стеганул лошадку, та и затрусила бодренько домой. На заимке и стали они вдвоём проживать. Иваныч внучка лесным мёдом с молоком поил, мёдом намазывал в баньке, когда парил. В речушке купал, плавать малой быстро наловчился, рыбкой нырял. А вскорости и по земелюшке затопотал твёрдо. К осени окреп мальчонка, румянец на щеках заиграл. Однажды поутру будит деда:

— Деда, вставай, солнышко уже взошло!

Иваныч очумел, молчал ведь, а тут вдруг заговорил да чисто так!

— Ты почто, пострел, — спрашивает внука, — молчал до сих пор?

— Так ты, дедуля, и не просил меня говорить!

Старик брови нахмурил, потом захохотал. И верно, не просил же!

Ещё пуще сблизились старый да малый. Иваныч, вишь, не таился, всё рассказывал, что ведал о тайге без утайки. Охотник он был знатный, секретов знал немерено. И места, знамо дело, богатые на зверьё, тоже. Однако ж осень рыжей лисой проскользнула, зима белой шубой укрыла лес. Зимой-то не больно весело целый день одному ребятёнку в избе сидеть, особливо когда холод за окном хозяйничает. А Иваныч иной раз уходил с утра до вечера — то силки ставить, то поохотиться. Кобелёк Задор с ним, ясно дело, на охоте бегал, а Стёпушка скучал. Но сроду не жалился на то. Наоборот приговаривал:

— Ты, деда, иди, за меня не бойся, я уж вовсе вырос!

Задумался о том дед и решил внучку дружка вырезать из берёзовой чурочки. И вышел у него славный