Пожарский-2 - Владимир Олегович Войлошников Страница 18

Князь Пожарский! В твоё и твоего рода вечное владение, — ага, похоже во всяких судах-приказах не только одежда, ещё и обращения старинные действуют, — по долговой повинной переведены пять деревень, с людьми и угодьями, о чём владетельные грамоты составлены. Вотчины сии свободны ото всех прежних письменных крепостей, и от межников, и от сродников. Государевой печатью сие заверено и моим личным свидетельством подтверждено, — он протянул мне пачку бумаг. — И не забывай, князь, что октябрь — срок уплаты налогов. Будь здоров.

Дьяк взгромоздился в ожидающий экипаж и отправился восвояси в свете фонарей.

Подъехала машина от Муромцев. Но с перегрузкой ждали, покуда не доставят недостающее серебро. Потом грузились.

Тем временем старшие Салтыковы с основной частью охраны испарились. Присматривать за окончанием выгрузки и принимать бумагу, что вира серебром получена полностью, остался младший Салтыков, Павел. Смотрел он на меня угрюмо, но зубатиться не стал.

— Старшим передай: газеты завтра жду, — мстительно напомнил я и хлопнул по борту Муромского грузовика: — Езжай!

— Дмитрий! — рядом остановился шикарный экипаж, за рулём сидел Илюха: — Давай ко мне! До дома тебя подкину!

— У меня человек ещё.

— И человек пусть назад садится! У меня шестиместный.

— Ваша светлость, неудобно, — попятился Талаев.

— Поехали! — прикрикнул на него Илья. — Будешь стесняться да рядиться — пришибут по дороге, и вся недолга! Сегодня как на войне, садись!

По-моему, накаляющаяся обстановка вызывала у Илюхи только азарт. Мы с ветерком домчали до особняка Пожарских, где на заднем дворе обалдевшие Пахом с Фёдором и дворником укладывали в подобие поленницы серебряные плашки.

Вдоль забора прогуливался патруль из шести человек. Это то, что на виду, я так понимаю.

— Патрули будут дежурить, пока совет родов их не отменит, — многозначительно сообщил Илья (видимо, назначенный посредником между серьёзными главами родов и мной). — Со стороны Фонтанной тоже.

Ну… Так-то неплохо…

— Лишь бы в этих патрулях засланцев не было, — озадачил Илюху я, — а так — всё нормально, пусть ходят. Зайдёшь? Или у вас все подняты по тревоге?

— Пока только по усиленной боевой готовности, — скроил суровую мину Илья. — Извини, должен идти.

— Бывай тогда. Спасибо большое от меня, бате особенно.

— Да ты чё! Он за прадедовы чоботы себя обязанным считает.

О! Говорил же я, долго легенда об озарении отрока Ильи не продержится.

— Ну, до завтра!

— Увидимся.

Такая разбитость вдруг накатила, если честно, просто убийственная.

— Чего с серебром делать-то будем? — растерянно спросил у меня дядька, топчущийся рядом с серебрянным штабелем. — Куда энтакую кучу-то девать?

— В банк положим, — устало предложил я.

— В какой банк? — не понял Пахом.

— А в тот, который самый лучший процент по вкладу даст. Ты, дядька, завтра с утра объявление в газетах подай: князь Пожарский разместит вклад в размере шестидесяти талантов серебра в том банке, который предложит лучшие условия. И всё. К вечеру нам телефон предложениями оборвут.

— Так украдут, за ночь-то?..

Тут засмеялся Кузя:

— Ну ты, дядя, дал! У меня украдут?

— Всё, — сдулся я, — пустите меня лечь, а то я прямо тут упаду. Голова чумная уже…

ВЫТЯНУТЬ ИЗ ТЬМЫ

Утром, вопреки всякой логике, я проснулся на два часа раньше обычного. Вышел в сад. Свежо, птички пересвистываются.

Поверх штабеля серебряных плашек выразительным кацбальгером* лежал Кузя.

*Katzbalger — «кошкодёр» (нем.) —

короткий ландскнехтский меч

для «кошачьих свалок» (ближнего боя)

с широким клинком

и сложной гардой в форме восьмерки.

— Чёт рано ты, бать, подскочил.

— Сам удивляюсь. И сна, главное, ни в одном глазу.

За мной на крыльцо вышел Пахом:

— И не спится вам!

— А сам-то!

— Так я дед…

Кузя деловито облетел ценный ресурс:

— А что, раз дядь-Пахом проснулся — пошли в Академию пораньше. Что-то у меня вчера сложилось такое ощущение, что от дуэли той лично тебе в магическом плане, бать, никакого толку.

— А ну, проверим, — я открыл чемоданчик с измерительной плашкой, приложился. — М-да, росту-то почти и нет. За два дня по единичке…

— Вот и я говорю. Тебе энергиями лично оперировать надо. В тот раз, когда ты с моей помощью сам у этого придурка ману из раны собирал и сам её вливал — вот ощутимый прирост был! И, смею заметить, во мне сейчас изрядно известной тебе энергии, которую хорошо бы использовать.

— И у меня даже есть мысль, как это сделать не просто эффективно, а ещё и полезно. Но для этого всё равно сперва к Святогору надо, я почти пустой.

— Тем более, пошли пораньше!

— Что, даже чаю не попьёте? — ворчливо спросил Пахом.

— Пожалуй, нет, — решил я. — Пошли, Кузя. Проверим мою теорию.

Кузьма влетел в дом, выскочил человеком, мы бодрым шагом пронеслись до Академии, подпитались в музее и направились в госпиталь. По дороге я излагал свою концепцию:

— Смотри. Ты боевых ран всяких видел предостаточно.

— Так.

— Бывают сами по себе раны опасные, и зародыш смерти в них большой — но чистые. А бывают…

— А-а-а! — понял Кузя. — Это ты про те, на которые мелочь глазу неразличимая собирается, радостно человека жрёт, и всё становится ещё хуже?

— Вот именно! А эта мелочь, между прочим — тоже живая. И если её энергией смерти накрыть…

— Ничего себе, бать, ты задачи ставишь! Это ж какая ювелирная точность нужна!

— Ну, не всё же мне тренироваться, где-то и тебе. А то кое-кто у нас тут нос задирать начал.