Vladimir - Unknown Страница 19

Тот лежал в дрейфе, чтобы дать возможность своим артиллеристам вести прицельный обстрел нашей подлодки. Впрочем, машину он предусмотрительно не стопорил. Однако и его подвела самоуверенность. Он не рассчитывал, что на борту обманутой им германской субмарины обретается такой бывалый и хитрый рыжий немецкий лис, как мой старший помощник Шульц. На мостике британца увидели пуск торпеды и судорожно попытались сманеврировать, дав ход вперёд. В результате третий выстрел, пристрелявшегося было по нам, их орудийного расчёта благополучно ушёл в молоко. Наша же семиметровая электрическая крошка на скорости 25 узлов вписалась в борт парусника, как раз в районе чадящей короткой трубы. Не иначе зашла в гости прямо к паровой машине.

Зрелище было адское. Чудовищной силы сдвоенный взрыв 280-ти килограмм тротила и английских паровых котлов на расстоянии в нескольких кабельтов почти контузил меня и находившихся на палубе моряков. Перед нами бушевал огонь, смешанный с дымом и белесыми клубами пара. Когда ветер слегка прояснил горизонт, парусника мы больше не наблюдали. Море было усеяно горящими и дымящимися обломками. Всё, что осталось от незадачливого охотника за У-ботами.

Я очень уважал старика Тима Шульца, своего сорокалетнего рыжего, хотя уже с серебристыми проблесками седины старшего помощника. Шульц был нормальный мужик и бывалый вояка. Его пару раз прочили на командирскую должность, но он всякий раз отказывался. Мотивировал он свой отказ от командирства своеобразно. Мол, не чувствует в себе капитана.

Мне же под большим секретом в клубе подводников за очередной бутылкой мадеры он как-то поведал свою странную историю. Какая-то старуха цыганка из странствующего цирка в юности гадала ему по руке и нагадала, что будет он моряком и дослужится до капитана корабля, но его первый капитанский рейс будет для него и команды роковым.

На деревенского парня это гадание произвело сильное впечатление. Он ещё и моря то не видел, но был уже суеверен, как бывалый корсар. Я тогда улыбнулся про себя и счёл эту байку безвредной причудой старого моряка. Почему старого? Да просто Шульц в шестнадцать лет в одних длинных кожаных шортах с широкими подтяжками сбежал из своей тирольской деревни, бросив на братьев и родителей стадо дойных баварских коров в тридцать голов и дедовскую сыроварню в придачу. Выбрал он для побега вечер праздника Октоберфест, когда и гости и хозяева, уговорив не одну бочку крепкого деревенского пива, заснули богатырским сном. Женщины разошлись по домам, как и большинство мужчин, в основном пожилых. На дворе стояла осень шестнадцатого года. Молодые и здоровые баварские мужики кто воевал, а кто уже успел сложить голову на восточном, западном ещё бог весть каком фронте. Несколько, вернувшихся с войны инвалидов по слабости здоровья быстро напились допьяна и были уведены, а кто и унесён своими крепкими деревенскими жёнами по родным дворам.

Лишь с десяток юнцов, товарищей Тима почили за длинным столом, разместив рыжие и белобрысые головы между тарелок с жареными сардельками, свиными ножками, тушёной капустой и огромных кружек с недопитым баварским.

Мальчишкам исполнилось по шестнадцать лет, и они впервые приняли участие в празднике. Кое-кто удобно устроился у ног своих товарищей, благо длинная скатерть, до земли свисающая со стола, создавала приятную иллюзию полотняного алькова. Холода ещё не настали, и серьёзной простуды можно было не опасаться. Шульца пиво не интересовало. Он бредил морем, а точнее безбрежным и бездонным, как небо океаном. В десять лет он прочёл привезённые дядей с ярмарки “Остров сокровищ” и “Робинзона Круза”. В одиннадцать он договорился со стариком учителем, у которого была неплохая домашняя библиотека, и помогал ему по хозяйству, работая в доме и огороде. За это он получил доступ к книгам учителя и пропадал у него вечерами напролёт, читая, как говориться, запоем. “Двадцать тысяч лье под морями “ бородатого француза Жюль Верна совершенно пленили юного Тима. Он с жаром пересказал книгу друзьям. Те выслушали его с интересом и, наверное, в благодарность дали своему приятелю прозвище Наутилус. Тим не обиделся и даже со временем привык гордиться своим вторым именем.

У Наутилуса давно созрел план побега. Он выменял у друзей за дедовский охотничий нож три старинных серебряных талера 1802-года с полустёртым чеканным профилем короля Саксонии Фридриха Августа. У короля была массивная челюсть и легкомысленная девчоночья косичка, однако приятная тяжесть серебра внушала уважение. Времена стояли голодные и прихваченные с собой смышлёным деревенским парнем пяток больших кусков солёного шпика и пара кругов домашнего сыра были ценнее денег. Так он довольно быстро по железной дороге добрался до Гамбурга, расплачиваясь с машинистами паровозов деревенскими харчами.

Из документов у Шульца была выписка о крещении из деревенской кирхи, выманенная у выпивохи викария за пару бутылок шнапса и две дюжины яиц. Плюс вполне солидное свидетельство об окончании шести классов классической средней школы с синей круглой печатью. На печати раскорячился коронованный и на вкус Тима, довольно скудно оперённый имперский орёл.

В Гамбург Тим-Наутилус прибыл во всё тех же кожаных шортах-ледерхозе с защипками и широкими подтяжками, грязно белых гольфах, лишь раз выстиранными за время пути, и тирольской шляпе с утиными перьями. Не дать не взять Д’Артаньян тирольский у которого где то по дороге издох верный конь. Вдобавок, недостаточно укрытые шортами ноги путешественника, стали всё чаще синеть от холода, особенно ближе к вечеру.

Старик еврей, старьёвщик, не слишком торопился поменять кожаные шорты Тима на нормальные штаны и рубашку. Лишь когда парень достал из глубокого кармана заветные талеры, старый заметно подобрел и, тряхнув сивыми пейсами, выдал Шульцу рабочие штаны чёртовой кожи с крепкими брезентовыми наколенниками, серую нательную рубаху с длинными рукавами и даже драный, но вполне тёплый свитер из бурой верблюжьей шерсти. Экипировав, таким образом, Наутилуса старьёвщик, наверное, растрогался от собственной щедрости и на прощание сунул мальчишке в руку, завёрнутую в газету большую горбушку серого хлеба. Горбушка была посыпана крупной солью и хорошенько натёрта чесноком. Тим, ничего не евший уже вторые сутки, вгрызся в этот бедняцкий обед с едва сдерживаемой жадностью. Голод превратил для него кусок грубого, чёрствого хлеба в настоящее царское лакомство.

В порту после расспросов он поднялся на борт старого и ржавого, но настоящего морского судна. Кряжистый боцман с мясистым и багровым, как у Санта-Николауса47 носом, недолго поговорив с ним, приказал поднять сорокакилограммовый мешок с углём и, взвалив поклажу на спину, сделать несколько кругов по палубе. Да не просто шагом, а вполне себе живой, радостной трусцой. Деревенская закалка не подвела. Через пять минут моряк остановил раскрасневшегося, взмокшего от пота Тима и удовлетворённо хмыкнув, объявил мальчишке, что тот принят на борт в качестве юнги. Счастливый Шульц отправился в матросский кубрик. Так началась его длинная морская жизнь.

После того памятного рандеву с британским охотником за нашими подлодками прошло всего пара дней, как мы получили с берега зашифрованную радиограмму. Это была довольно стремительная для штабников реакция на наше донесение о потоплении английского судна-ловушки. Радист четверть часа повозился с новеньким “Тритоном”48, дешифруя текст РДО, и вскоре я читал чуть скошенные вправо тёмно-синие строчки. Радиограмма, хотя и была явно связана с нашей дуэлью со злосчастным парусником, но не предназначалась лично нашему борту. Это был приказ для всех подлодок кригсмарине за подписью самого Дёница.

Командующий подводным флотом приказывал всем командирам У-ботов, находящимся в боевом походе использовать передвижение в надводном положении исключительно в длительных переходах и в условиях пустого моря, когда при хорошей видимости не наблюдается ни один надводный объект. Адмирал под угрозой военного трибунала, приказывал прекратить “псевдо-гуманную, а на самом деле устаревшую и опасную практику предупреждения экипажей неприятельских, так называемых невоенных судов” о предстоящем обстреле и потоплении. Тем более, категорически запрещалось проводить какие либо спасательные мероприятия, после затопления судна или транспорта. Последний пассаж вполне ясно намекал на наше приключение с транспортом “Лакон” и был не чем иным, как отцовским ворчанием “Перископа” адресованным лично мне. Закончив читать РДО, я позвонил старпому на командирский мостик и спросил его, чист ли горизонт. Тот ответил утвердительно. Тогда я пригласил старину Шульца на несколько минут к себе в каюту, оставив, в порядке исключения, на мосту опытного второго офицера. Рыжий Шульц постучал и несколько грузновато, по-медвежьи ввалился в каюту. Я налил нам по рюмке трофейного Камю и на вопросительный взгляд старпома пояснил: