Машадо Ассиз - Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974 Страница 19

Глава LIV

МАЯТНИК

Я возвращался домой, смакуя поцелуй Виржилии. Бросился в постель, но сон бежал от меня. Я слышал, как пробили все ночные часы. Прежде, когда я не мог уснуть, постукивание маятника раздражало меня. Су­хое, мерное, неторопливое тиканье, казалось, уноси­ло мгновения ускользавшей жизни. Воображение рисо­вало мне сатану, сидящего между двумя большими мешками — мешком жизни и мешком смерти. Са­тана бросал монетки жизни в мешок смерти, пригова­ривая:

Одной монеткой меньше...

Одной монеткой меньше

Одной монеткой меньше...

Одной монеткой меньше...

Примечательно, что, если часы останавливались, я заводил их снова: мне хотелось непрестанно слушать томительное тиканье, считать потерянные мною секун­ды. Многие творения человека обречены на смерть; часы будут существовать вечно, и последний из лю­дей, прощаясь с дряхлым, остывающим солнцем, взглянет на часы, чтобы узнать точное время своей смерти.

В ту ночь я не испытывал ни досады, ни скуки — я был счастлив. Восхитительные фантазии толкались в моем мозгу, подобно тому как благочестивые кумушки толкаются в день процессии, чтобы получше разглядеть одетого ангелом певчего. Не потерянные, но выигранные мгновения-монетки слышались мне в тиканье часов. А потом я вообще перестал что-либо слышать, ибо дух мой, этот коварный озорник, вылетел в окно и понесся на легких крыльях к дому, в котором жила Виржилия. На подоконнике ее окна мой дух встретился с духом Виржилии, они весело поздорова­лись и принялись болтать. Мы не могли уснуть, воро­чаясь в своих постелях, усталые, озябшие, а эти бездельники как ни в чем не бывало повторяли на подоконнике старый диалог Адама и Евы.

Глава LV

ДИАЛОГ АДАМА И ЕВЫ

БРАЗ КУБАС                                   .   .   .   .   ?

ВИРЖИЛИЯ                                   .   .   .   .   .

БРАЗ КУБАС                                   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

ВИРЖИЛИЯ                                   .   .   .   .   .   .   ?

БРАЗ КУБАС                                   .   .   .   .   .   .   .

ВИРЖИЛИЯ                                   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   ?   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

БРАЗ КУБАС                                   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

ВИРЖИЛИЯ                                   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .  

БРАЗ КУБАС                                   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   !   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   !   .   .   .   .   .   .   .

ВИРЖИЛИЯ                                   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   ?

БРАЗ КУБАС                                   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   !

ВИРЖИЛИЯ                                   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   !

Глава LVI

ПРИШЛА ПОРА

Черт побери! Кто растолкует мне причину случившейся перемены? Когда-то мы с Виржилией были знакомы, подумывали о свадьбе, а потом холодно, спокойно расстались; тогда мы равнодушно относились друг к другу. Я немного обиделся, и все. Но прошло несколь­ко лет, мы встретились, протанцевали один-другой тур вальса — и вот уже страстно любим друг друга. За это время, правда, красота Виржилии достигла совершенства, но, в сущности, мы остались все те же, и я, например, не стал ни привлекательней, ни остроумней. Кто растолкует причину столь разительной перемены?

Причина тут вот какая: пришла пора. Несколько лет назад было еще рано; каждый из нас созрел для любви вообще, но не для нашей любви; а это вещи разные. Любовь невозможна, если любовникам не при­шла пора любить друг друга. Я понял это года через два после первого поцелуя. Виржилия стала жаловаться мне на какого-то франта, преследовавшего ее своим вниманием.

— Так некстати! — сердито проговорила Виржилия, состроив гримасу.

Я вздрогнул, посмотрел на нее: ее возмущение было искренним; тут мне пришло в голову, что сам я, воз­можно, не раз вызывал когда-то подобную гримасу на лице Виржилии; и я задумался о пройденном мною пути. И я был некстати; но пришла пора — и я кстати.

Глава LVII

СУДЬБА

Да, сеньор, мы любили. Теперь, когда против нас были все человеческие законы, теперь мы по-настоящему любили друг друга. Мы были слиты воедино, словно души, представшие в аду великому Данте:

Di pari, сото buoi, che vanno a giogo[46].

Впрочем, сравнение с волами не совсем удачно; мы более походили на других животных, не столь медли­тельных, но проказливых и хитрых. Так началось наше странствие по запретным тропам; куда-то заведут они нас? Недели три я с некоторым страхом задавал себе этот вопрос; затем предоставил судьбе решать его. Бедная судьба! Где ты теперь, неутомимая распоря­дительница человеческой жизни? Уж не собираешься ли ты сменить лицо и кожу, манеры, имя, и — кто знает? — может быть... На чем же мы остановились? Ах да — на запретных тропах. Итак, сказал я себе, будь что будет. Наша судьба любить друг друга, иначе как же объяснить вальс и все остальное? Виржилия рассуждала так же. Однажды она призналась мне, что испытывает угрызения совести; я усомнился в ее любви. И Виржилия, обняв меня своими ослепительными руками, прошептала:

— Я люблю тебя. Такова воля неба.

Это не были слова, брошенные на ветер, нет. Виржи­лия верила или почти верила в бога. Она, правда, не слушала мессу по воскресеньям и в церковь ходила только по большим праздникам, если были свободные места на скамьях для избранной публики. Но каждый вечер, ложась спать, Виржилия молилась, сонно и не очень истово, но молилась. Она боялась грома; во время грозы, заткнув уши, она бормотала подряд все известные ей молитвы. В ее спальне помещался прелестный резной алтарь палисандрового дерева высотой в три вершка, на котором стояли три статуэтки святых. Все это держалось в тайне от ее приятельниц — Виржилия клеймила святошами всех сколько-нибудь верующих знакомых дам. Одно время я подозревал, что Виржилия стыдится своей набожности, что ее вера — явление того же порядка, как, например, нижняя фланелевая сорочка, которую потихоньку носят на всякий случай. Впрочем, я, наверное, ошибался.

Глава LV11I

ПРИЗНАНИЕ

Вначале я страшно боялся Лобо Невеса. Какая наив­ность! Он обожал свою супругу и не стеснялся вслух расхваливать ее в моем присутствии; его Виржилия — совершенство, кладезь редких достоинств, как она умеет принять, одеться и как притом скромна, добродетельна. Но на этом его излияния не прекращались. Щелка его доверия ко мне стала со временем распахнутой настежь дверью. Как-то раз он признался, что его гложет червь тайной неудовлетворенности: он жаждет славы. Я стал утешать его, наговорил ему кучу лестных вещей; он слушал меня с благоговением, какое внушает нам несбыточная мечта, с которой мы никак не решаем­ся окончательно расстаться. Честолюбие Лобо Невеса не в состоянии было взлететь, оно устало бесполезно взмахивать крыльями. Он поверял мне свои огорчения, неудачи, обиды, которые ему приходилось молча пере­носить, возмущение, которое он вынужден был подав­лять. Политика, по его словам, была сплетением интриг, зависти, вероломства, корысти и тщеславия. Ясно было, что он переживает приступ ипохондрии; я, как мог, пытался вернуть ему веру в свои силы.

— Это не так просто,— грустно сказал Лобо Не­вес.— Вы и представить себе не можете, через что мне пришлось пройти. Я занялся политикой ради собственного удовольствия, ради семьи, отчасти ради честолюбия. Мне казалось, этого достаточно, чтобы сделаться государственным деятелем. Но я ошибался. Раньше я смотрел на политический спектакль из зри­тельного зала — что за чудесное зрелище! Какие декорации, какое искусство, какая живость, блеск в игре актеров! Я начал; мне вручили бумагу, которая... Впрочем, я только напрасно утомляю вас своим брюзжанием. Но были в моей жизни такие часы, дни... О, там не известны ни постоянство чувств, ни благо­дарность, ничто... ничто...

Он замолчал, глубокое уныние читалось в его оста­новившемся взоре; он, видимо, ничего не слышал и не чувствовал, кроме боли, которую причиняли ему его горькие мысли. Некоторое время спустя он встал и протянул мне руку, говоря:

— Простите мою смешную выходку; - мне не дает покоя одно неприятное дело.

Он мрачно рассмеялся.и взял с меня слово никому не рассказывать о том, что между нами произошло. Я стал его уверять, что не произошло ничего особенно­го. Тут явились два депутата и видный государственный человек. Лобо Невес радушно принял их. Сначала его радушие было несколько деланным, вскоре, однако, оно стало вполне естественным. Через полчаса вы бы не колеблясь решили, что перед вами — самый счастливый человек на свете; он весело болтал, шутил, смеял­ся, и все смеялись.