Неизв. - i_166602c1f3223913 Страница 19

удалось нащупать нашу батарею, и вот через несколько минут он уже

пристрелялся к ней. Он шлет снаряд за снарядом; шрапнель рвется одна

возле другой, и железный град рассыпается во все стороны, неумолимо

разнося в клочья все, что попадается ему на пути. Гудят «чемоданы» и с

оглушительным грохотом ударяются о стальные тела наших орудий, коверкая, ломая и глубоко вбивая их в развороченную землю. Кругом валяются убитые

и раненые; один за другим падают защитники, и только одно орудие еще не

выведено из строя, только один человек остался для его обслуживания. Это

– Иосиф Швейк, запасный рядовой 91 го пехотного полка, бесстрашно

поспешивший гибнущей батарее на помощь. Вражеские снаряды, жадно ища

новой добычи, с воем налетают, разрываются справа, разрываются слева, ложатся то немного впереди, то немного позади, но – о, невероятное

счастье! – не попадают в него. Это и есть «последний человек при

орудии!» И кто среди этого воя и рева, в этом бешеном, смертоносном

вихре, в этом аду, где в каждую долю секунды может наступить смерть, не

лишится рассудка, и чье сердце не перестанет биться, тот является

человеком, которому по праву принадлежит великое, несмотря на свою

краткость, и звучное, как медный колокол, имя «герой»!

– Поэтому «последний человек при орудии» давно уже служит излюбленным

сюжетом великих художников баталистов,^*7 <#t7>* – закончил

вольноопределяющийся Марек. – Этот сюжет нашел свое воплощение в

означенном рядовом Иосифе Швейке, который осуществил таким образом наяву

предание о таком герое. Это он последним стоял у своего орудия, невзирая

на смертельную опасность; это он заряжал, наводил, стрелял, снова

заряжал и так далее. Невозможно было его одолеть, невозможно как для

Смерти, так и для русских… И ныне большая серебряная медаль «за

храбрость» украшает его грудь.

– Это совсем как с канониром Ябуреком, – восторженно отозвался Швейк, –тем самым, который под Кениггрецом стоял у пушечки и то и дело заряжал.

Послушай, вольноопределяющийся, мне кажется, ты начинаешь

заговариваться. Если бы при Кеннггреце этот Клам Галлас не сел в калошу, мы непременно одержали бы победу – такие у нас там были хорошие солдаты!

А ты слышал, что план этого сражения выработал для австрийского

генерального штаба… прусский генеральный штаб? Некий господин капитан.

Геппнер узнал об этом и, когда не мог переплыть Эльбу, застрелился. Но

он написал своей жене, как обстояло дело, и потому его императорское

величество приказал лишить ее пенсии. Тогда она сперва бросилась на

улице на колени перед его лошадьми и простерла к нему руки, чтобы он

допустил ее на аудиенцию, а потом ее отправили в сумасшедший дом, потому

что она хотела облить императора серной кислотой…

– Швейк, придержи язык то, – посоветовал ему Марек. – Ведь ты же не

знаешь, кто тебя слушает.

– А пускай слушает, кому охота! – обиженным тоном возразил Швейк. – Она

хотела обезобразить его величество, чтобы он больше не нравился

Елизавете. А та ведь и так от него сколько раз бегала, пока господин

Лукени не заколол ее в Женеве напильником. Вероятно, он вообще был зол

на красивых женщин… А у русских, знаешь, штыки тоже похожи на

напильники… Ну, а государь то наш еще долго мог бы жить с ней в

ненарушимом супружеском счастьи и согласии.

Суматоха в лагере мало по малу затихла; солдаты улеглись спать; в

соседней палатке кто то рассказывал;

– Нам следовало пойти к кашевару, чтобы он нам по крайности хоть кости

дал поглодать. Надо было пойти и сказать: «Боже ты мой, какими мы должны

были бы быть подлецами, если бы нам не хотелось жрать! Ведь живем же мы

тут, как скотина, дуем одну воду, и даже не с кем здесь любиться».

Однако кругом не заметно было ни покоя, ни умиротворяющей тишины летнего

вечера. То и дело доносилось грузное грохотанье орудий, прокладывавших

себе дорогу через ручьи и реченки, тарахтенье обозов и топот пехоты и

кавалерии, безостановочно проходивших мимо всю ночь. Все это напоминало

об опасностях, ждавших наших воинов впереди. Поэтому поручик Лукаш, ложась у себя в палатке на охапку сена, ответил Швейку на вопрос, не

будет ли назавтра каких приказаний:

– Пока что нет. Бог весть, что будет с нами завтра… Ты знаешь, Швейк, что нам предстоит сейчас самое тяжкое? Придется расхлебывать кашу такой

горячей, какой нам ее подадут. На это Швейк решительно возразил: – Никак нет, господин поручик, я того не знаю. А только холодная каша, господин поручик, никуда не годится, потому что сало в ней тоже

застывшее, и очень она тогда уж вязнет на зубах и на языке. Манную кашу

я не особенно люблю, а пшенную – так даже ненавижу, и только на

гречневую с салом я горазд. Так что, дозвольте доложить, господин

поручик, что утром видно будет, какую кашу заварят нам русские!

Примечания

1 <#c1>. Aqua Fontana – по латыни: ручьевая вода, Н2О – химическое

обозначение воды.

2 <#c2>. Звездный.

3 <#c3>. Известный французский астроном, особенно прославившийся

популярными сочинениями по астрономии.

4 <#c4>. Спиритизм – вера в существование духов умерших, е которыми

можно общаться через посредство специально одаренных людей – медиумов.

5 <#c5>. Военные экспедиции, которые снаряжалась в XI–XIII веках по

призыву пап под флагом борьбы с «неверными» – магометанами, а в

действительности – для захвата восточных рынков.

6 <#c6>. Легкое женское утреннее платье.

7 <#c7>. Художники, пишущие картины на военные темы.

Глава V. Вперед! Вперед!

Ванек К. Похождения бравого солдата Швейка. Окончание.

Глава V. Вперед! Вперед!

Большую роль на войне играет систематическое и постепенное притупление

всех чувств солдата и одурманивание его ума всякими надеждами.

Если оторвать среднего обывателя, будь то ремесленник или торговец, от

его семьи, от его занятии или привычного образа жизни, вот так, как

мальчишки вынимают молодых скворцов из гнезд, и отправить их прямехонько

на фронт, где им через двадцать четыре часа пришлось бы уже очутиться

перед неприятелем, то могло бы случиться, что в одно прекрасное утро пол

армии болталось бы на соснах в лесу или на сливовых деревьях вдоль

шоссе. Ибо солдаты сами повесились бы с отчаяния, не будучи в силах

перенести ужас такого быстрого перехода.

Поэтому действуют постепенно; одно следует за другим, и доза мало помалу

усиливается – точь в точь, как принимают мышьяк, начиная от одной пилюли

в день.

Сперва – грязь казармы, подлость офицеров и скверное обращение под

обманчивой маской заботливости, гнусная еда и отвратительные койки; затем ужасная теснота в набитых до отказа вонючих вагонах, изнеможение и

усталость от усиленных переходов, и с каждым днем новая надежда, что

завтра все это кончится, что, авось, не придется попасть в бой и что ни

с кем ничего плохого не случится…

Надежда на то, что «завтра все кончится», не позволяет солдатам

взбунтоваться или покончить с собою; а то, что жизнь становится все

более скотской и превращается в ад, содействует тому, что солдат

перестает бояться смерти и становится равнодушным к опасностям. Такое

душевное состояние Гавличек, величайший чешский писатель XIX века, выразил следующими словами: «Что? Я – австрийский подданный? Что же со

мной может произойти еще более скверного?»

Вот почему, когда господа офицеры собрались на совещание, конные

ординарцы прибывали один за другим, а телефонисты сматывали провода, солдаты швейкова батальона построились в ряды так же тупо и покорно, как

бараны перед воротами бойни.

Никто не говорил ни слова, и все стали вдруг страшно скрытны; а когда

вдруг впереди, совсем близко, часто часто загремели пушки, так что земля

дрожала под ногами, и немного спустя за ними загудели и тяжелые орудия, каждый только побледнел и увидел, как менялся в лице и его сосед.

Тревоги не били – не к чему было ее бить. Солдаты сами взвалили себе на

плечи ранцы, и всех охватила одна мысль: «Потом, когда побежим, я его

брошу; мучиться с ним я не буду». Потом капитан Сагнер скомандовал: «Смирно!» – влез на пустой боченок и начал говорить речь.

Он напомнил солдатам о том, что они присягали до последней капли крови

защищать полковое знамя, и особенно подчеркнул, что славная австрийская

армия отбросила русских почти до прежних государственных границ; еще

несколько метров, и русские на коленях запросят мира. Он заклинал солдат

не бояться; он проведет их сквозь железные стены, и пусть они сохранят

славу «железного» полка, который никогда не отступал, но всегда