Бьернстьерне Бьернсон - Свыше наших сил (1 часть - 1883, 2 часть Страница 2

Клара. Да, да! И вы все были такие усталые. Поду­май только: дети еще спят! С семи до семи! Вот что значит юность!

Ханна. Да, им это необходимо. А я вообще сплю очень мало — всего несколько часов. Сейчас я не испытываю никакой усталости.

Клара. Нет, это другое. Знаешь, все, кто весной, во время белых ночей, приезжает к нам, на север, испытывают нервное возбуждение, страдают бессонницей... Но скажи мне: правда, дети славные?

Ханна. Да, такие наивные и милые. Но они не похожи ни на тебя, ни на Санга; вот разве только глаза. Это я сразу заметила.

Клара. Ну, рассказывай, рассказывай все!

Ханна. Если бы они были похожи на тебя или на Санга, я сразу узнала бы их. Правда, я ведь и вас обоих видела только молодыми. Я обратила внимание на них, когда они появились на палубе, и потом следила за ними, хотя они ехали в другом классе.

Клара. У них не было средств на лучшее, бедненькие!

Ханна. Да... я не узнала их. Однажды утром я была в каюте. Дети ходили мимо меня на палубе: им хотелось согреться. Каждый раз, как они проходили мимо, я обращала внимание на их глаза: такие знакомые глаза! Вдруг какие-то морские птицы пролетели очень близко и пронзительно закричали. Ракел испугалась и стала отмахиваться, сильно вытянув руки. Этот жест я сразу узнала, и глаза — у нее ведь глаза Санга.

Клара. И ты сразу же подошла к ним?

Ханна. Конечно! Я подошла и спросила: ваша фамилия — Санг? Отвечать им не пришлось. Теперь уж я была уверена, что это — они. Я — тетя Ханна из Америки, — сказала я. Ну и все мы расплакались.

(Обе сестры плачут.)

Клара. Ракел написала тебе и просила приехать ко мне? Ведь правда?

Ханна. Да! И за это я буду вечно благодарна ей! Какая она у тебя милая! Я сразу же увела их в первый класс; ее укутала в большую шаль, чтобы она согрелась, а ему дала плед.

Клара. Милая моя Ханна!

Ханна. Но ты слушай дальше. В заливе дул свежий ветер. Мы плыли под скалой, голой и мрачной. Множество чаек кружилось над нами с громкими криками. Было так холодно. Мы прошли много миль и не видели на берегах ничего, кроме голых гор, скал и убогих домишек. Вот он, наш север! — подумала я. — Здесь выросли эти бедные замерзающие дети. Да... Я никогда не забуду этой минуты. Ужасно!

Клара. Да нет же! Вовсе не ужасно!

Ханна. Ах, Клара! И ты вот лежишь больная! Помнишь, какой ты была тонкой, какой веселой и беззаботной?

Клара. Да, да! Но об этом после. Я никак не могу найти слов, чтобы объяснить и рассказать тебе все. Ах, боже мой!

Ханна. Но почему же ты все-таки не обратилась ко мне? Ты же знаешь, что я имею средства... Я могла бы помочь тебе, не допустить, чтобы ты... чтобы... ты так переутомилась.

Почему ты не написала правды? Ты все скрывала от меня. Ракел первая написала правду.

Клара. Да, да, конечно. Иначе и не могло быть.

Ханна. Но почему?

Клара. Если бы я тебе написала правду, вы все бросились бы помогать мне. А я не хочу, чтобы мне помогали. Мне невозможно помочь.

Ханна. Но... значит ты притворяешься перед

Клара. Конечно... я все время притворялась... и пе­ред всеми. А что мне оставалось делать?

Ханна. Ничего не понимаю. Все это как-то странно!

Клара. Ханна! Ты вот сказала «переутомление»... Ты сказала, что могла бы не допустить этого, помочь мне. А скажи, способен ли человек в состоянии изнеможения просить о помощи или оказывать сопротивление?

Ханна. Но ведь это случилось не сразу?

Клара. Ах, ты сама не знаешь, что ты говоришь!

Ханна. Так объясни мне, если можешь.

Клара. Нет. Так сразу я не могу... Но после, может быть, объясню.

Ханна. Начнем вот с чего: ведь ты не разделяла прежде его веры? Может быть, в этом причина?

Клара. Ах, это длинная история. Суть совсем не в том. У нас ведь разные натуры... но и не в этом суть. Будь бы Санг таким, как другие люди, — ну, возмущался бы, старался бы проявить власть, — тогда, может быть... Но еще задолго до того, как мы с ним познакомились, вся его сила, — а сила у него есть, в этом ты можешь мне поверить, — вся его сила была отдана его делу. Затем она превратилась в любовь, в самопожертвование. Нельзя себе представить ничего более прекрасного! Знаешь! В этом доме я не слышала ни одного грубого слова. Здесь ни разу не произошло ни одной так называемой «сцены». А ведь уже скоро двадцать пять лет как я замужем. Он всегда светится праздничной радостью. У него ведь все дни в году — праздник.

Ханна. Боже, как ты любишь его!

Клара. Мало сказать, что я люблю его. Без него меня не существует. Ты вот говорила о каком-то «противодействии»? То есть, это я говорила... иной раз мне приходится оказывать противодействие... когда это становится свыше наших сил...

Ханна. Я ничего не понимаю.

Клара. Сейчас я тебе объясню. Скажи мне кто может противостоять доброте, простой доброте? Чистому подвигу во имя ближних? Чистой, простой, благостном радости? И как можно противиться, когда его детская вера и его сверхъестественная сила увлекает людей?

Ханна. Ты говоришь — сверхъестественная сила?

Клара. A разве ты об этом не слышала? Разве дети тебе не рассказали?

Ханна. О чем?

Клара. Если Санг о чем-нибудь горячо молится, он получает то, о чем просит...

Ханна. Ты хочешь сказать, что он творит чудеса?

Клара. Да.

Ханна. Санг?

Клара. Неужели дети не рассказали тебе об этом?

Ханна. Нет.

Клара. Странно.

Ханна. Мы с ними об этом не говорили.

Клара. Но, значит, они не... Ах, они, вероятно, просто думали, что ты знаешь об этом. Ведь Санг — «пастор-чудотворец», это знает вся страна. Да, да, они просто думали, что ты это уже знаешь. Они ведь очень скромные, правда?

Ханна. Но неужели он творит чудеса? Чудеса?

Клара. Разве с первого взгляда на него ты не заметила чего-то необычного, сверхъестественного?

Ханна. Мне самой, пожалуй, не пришло бы в голову это слово, но теперь, когда ты сказала... Да, он производит впечатление чрезвычайно... как бы это выразиться... чрезвычайно одухотворенного человека... Да, он действительно производит странное впечатление. Будто он чело­век не от мира сего, не такой, как все...

Клара. Ну вот, ведь правда?

Ханна. Да, это правда.

Клара. Знаешь, я иной раз лежу сведенная судорогой, прижав руки и ноги к груди... Я бы показала тебе, как, но я боюсь: как бы это опять со мной не случилось. Так вот, я лежу по целым дням, пока его нет, и не могу двинуться. Ты не можешь себе представить, как это ужасно! Однажды он уехал в горы. Ах, эти поездки в горы! И, знаешь, я пролежала в таком состоянии целых восемь дней! Но как только он подошел к двери, и я увидела его, и он посмотрел на меня, я сразу почувствовала, как сведенные судорогой руки и ноги расслабляются, а как только он подошел и прикоснулся ко мне, я уже лежала вот так, как сейчас,— спокойно вытянувшись. И так всегда. Это повторяется! Не успеет он войти в комнату, как прекращаются судороги.

Ханна. Удивительно!

Клара. А знаешь ли, что верующие, страдавшие ка­кой-нибудь болезнью, выздоравливали, когда он приходил помолиться вместе с ними. Таких случаев сотни.

Ханна. Действительно выздоравливали?

Клара. Совершенно выздоравливали! Да, а что ты на это скажешь? Больные, к которым он не мог прийти,— а у нас тут такие огромные расстояния,— так вот: больные, к которым он не мог прийти, получали от него письмо, что в такой-то день и в такой-то час он будет молиться именно о них и что в это самое время они должны тоже молиться... И, знаешь, в их болезни с этого самого часа наступал перелом. Это правда. Я знаю много случаев! Множество случаев!

Ханна. Удивительно! Но об этом ты никогда не писала!

Клара. Я ведь всех вас знаю! Неужели ты думаешь, что я стала бы делать его предметом ваших обсуждений и сомнений!

Да, вот еще. Здесь есть вдова пастора. Тебе следовало бы ее увидеть! Она живет недалеко от нас. Самая почтенная женщина, какую я знаю. Когда Санг приехал сюда, она была расслабленной: уже пятнадцать лет передвигалась с большим трудом. А теперь — вот уже двадцать пять лет как она без всякой помощи ходит в церковь каждое воскресенье. А ведь ей почти сто лет!

Ханна. Он исцелил ее?

Клара. Только тем, что молился и заставил ее также молиться. А молиться он умеет! Уж поверь! Так случилось и с Огот Флурвоген. Это было совсем удивительно: она умерла на наших глазах. Мы видели своими глазами, что она мертва! А Санг одной рукой взял ее за руку, а другую руку положил ей на грудь, как бы отогревая сердце, и, вообрази, она начала дышать. Теперь она живет вместе с вдовой пастора в двух шагах от нас. Я могу так вот лежать и рассказывать, рассказывать — без конца. Его слава распространилась и здесь, и по всей стране, среди многих тысяч верующих. И слава эта растет так, что теперь у нас нет ни одного дня покоя.