Джед МакКенна - Во сне: теория заговора Страница 2

Судя по следам на дороге, так далеко забирались только машины с самыми мощными протекторами. В какой-то момент дорога развернулась на 180 градусов и в течение двадцати минут мы преодолевали ряд подъемов и спусков. Когда мы поднялись на вершину последнего из них, я посмотрел вниз и за голыми деревьями увидел то место, откуда мы вышли: за все это время и с таким трудом мы преодолели метров сто. Вот здесь я и понял: пара километров, посчитанных навигатором, годились для ворона, летающего напрямик, а нам по извилистой дороге идти было куда дальше.

Что было неплохо. Мне нравится ходить пешком, а Майя терпит это. Некоторые склоны были высоковаты для нас обоих. У меня не было воды, а Майя пила из маленьких ручьев, струившихся на каждом повороте. Где-то парой километров ниже виднелись несколько домов, но выше них попадались только приколоченные к деревьям знаки «Прохода нет» и «Участок продается». Из досок объявлений и журналов по недвижимости я знал, что в этих местах большим спросом пользуются высокогорные поместья с хорошими видами, искусственными водоемами и неровными полями для гольфа, но мы забрались слишком высоко. Там всюду хорошие дороги и асфальт. Сомневаюсь, что роскошные лексусы и хромированные хаммеры, на которые я насмотрелся внизу, вообще когда-нибудь забираются в такие места.

Было уже и правда поздновато, до темноты оставался примерно час, а у меня не было телефона, так что если мы ошиблись с дорогой, то у нас неприятности. Я не беспокоился, но осознавал наше положение. Может, развести костер? Нет. Сколько времени займет спуститься к ближайшему дому? Два-три часа, а может и дольше, если действительно стемнеет. Я был легко одет, и под одежду уже проникал влажный холод. Майя была породы бордер-колли, выведенной в горах Шотландии, так что она меня переживет. Станет ли она есть мою плоть? Надеюсь, да, но только если это будет действительно голод, а не желание слегка перекусить, и еще я надеюсь, что она подождет, пока я умру.

Заморосил такой тонкий дождь, что я его едва заметил в нежном тумане, и мне не пришлось даже набрасывать на голову капюшон. Дальше мы просто взбирались сквозь угрюмый лес, но изредка в тумане попадались разрывы, и я могу смело сказать, что если бы не облако, в котором мы стояли, вид сверху был бы замечательный.

Наконец мы добрались до места, где дорога заканчивалась круговым разъездом с двумя дорогами. Одна была заросшей гравийкой без разметки, другая начиналась двумя каменными столбами и открытыми железными воротами. Почтовые ящики остались в нескольких километрах внизу. Мы пошли по пути железных ворот и прибыли на место за несколько минут до наступления темноты. Это было шесть месяцев назад, когда мы с Майей нанесли Лизе пятидневный, как мы тогда думали, визит.

^ ^ ^

Другая дорога вела к домику, который тоже принадлежал Лизе. Вот здесь мы и живем теперь с Майей. Это дыра в лучшем смысле этого слова. В первые же дни, сообразив, что проведу здесь какое-то время, я занялся разными улучшениями и теперь это место идеально подходит для нас с Майей. В сотне метров ниже стоит дом Лизы, и он действительно представляет из себя что-то особенное. Это большой, роскошный дом треугольной формы с террасами и зоной отдыха под навесом, полный мебели, с баром, кухней и камином, а от вида на открывающиеся один за другим отроги Голубого хребта перехватывало дыхание и замирало сердце. Интерьер дома был безумно хорош: девятиметровой высоты окна с исполинскими видами из них и хозяйская спальня наверху с окнами в другую сторону, откуда тоже открывались виды. Лиза сказала, что полюбила эту местность во время нашего путешествия в Вирджинию десять лет назад. Ей не нравилась долгая дорога наверх, но виды и уединенность того стоили.

^ ^ ^

Дни начинаются неспешно, с разжигания огня, приготовления кофе и легкого завтрака, а потом мы с Майей отправляемся гулять. Тропинок в окрестностях немного, так что поначалу мы пользовались звериными тропами и ручьями и прорубали себе дорогу, но в конце концов нашли путь на другую сторону горы, где к ней примыкает лесной заповедник со множеством тропинок и пожарных просек.

Обычно мы возвращаемся через несколько часов, оба слегка уставшие. Я готовлю нам еду, и мы еще часок валяемся. Потом, если у нас нет никаких дел — а обычно их нет, — во второй половине дня я немного пишу. Первые три или четыре месяца, проведенные здесь, по нескольку часов в день я работал лесорубом. Между нашим домиком и основным домом расположено одиннадцать крытых и открытых мест для разведения огня, так что попав сюда впервые, мы отправились в город, где купили кучу устрашающего вида приспособлений для распилки деревьев: двадцатидюймовую цепную пилу и десяток принадлежностей к ней. У Лизы есть старый трактор с древокольной подвеской, доставшийся вместе с домом, так что мне удалось организовать целую операцию по заготовке дров.

Вот чем мы занимались после обеда в те мягкие зимние месяцы. Майя на самом деле не слишком хорошая помощница. Ее не интересовала вся эта суета, и она предпочитала наблюдать за ней с расстояния. Мне не приходилось валить много деревьев, потому что лес был завален уже упавшими, разной толщины. Все, что нужно было сделать, — распилить, расколоть и складировать. За два первых месяца я обеспечил дровами каждый из очагов, не выходя за границу сорока лизиных акров территории. Оставшись без работы, я загрустил и научился складывать круглые поленницы высотой два с лишним метра, так что на пятачке три на три метра могла поместиться вся древесина, обработанная за неделю, и теперь по участку было разбросано несколько таких поленниц.

— Здесь больше дров, чем я сожгла бы за десять лет, — сказала Лиза, когда увидела, чем я занят.

— Знаю, — ответил я, — но я привязан к действию.

— Будешь и дальше заготавливать дрова?

— Я привязан к действию, — сказал я.

— Тогда, полагаю, нам понадобится кострище побольше, — сказала она.

Над этим пришлось поработать. Я очистил и выровнял площадку в лесу между домами. С помощью каменщиков, выполнивших самую тяжелую работу, я построил трехметровый круг из валунов, вокруг которого выложил из каменных плит патио, где расставил кресла-лежаки и пластиковые столы из переработанных молочных упаковок. Это был большой проект и на него ушло шесть недель и несколько тысяч лизиных долларов. Иногда мы с Лизой зависали здесь и пили вино у большого костра, а иногда только я и Майя.

Еще до того, как мы поселились в домике, я перечитывал кое-какие романы Джона Ле Карре про времена холодной войны, что приводило к чтению каких-то вещей сталинской эпохи, а потом гулаговских вещей Солженицына и Шаламова. Когда становилось невмоготу, я принимался за юмористов, которых давненько не читал — Перельмана, Вудхауза, Вуди Аллена, Ринга Ларднера и других. Когда становилось чересчур легко, я переключался на чтение пьес, не помню почему. Это было примерно в то время, когда я попал сюда и, вероятно, я играл с идеей жизни как театра абсурда, что сподвигло меня на чтение «Театра абсурда» Мартина Эсслина, что подтолкнуло к чтению или перечитыванию Бекетта, Ионеску, Жене, Стоппарда, а потом Альби, Сартра и Пинтера. Я пришел к заключению, что все пьесы делятся на две категории: «В ожидании Годо» и все остальные.

^ ^ ^

Моим первым проектом в домике была пьеса под название «Федалла». Персонаж Федаллы в книге «Моби Дик» представляет Мистического Другого: древний, огнерожденный аспект самого Ахава, который, в свою очередь, является персонификацией темной стороны души Мелвилла, а она, в свою очередь, — отражение нашей собственной души. Вкратце, Федалла — это персонификация фигуры проводника, олицетворяющего собственную борьбу читателя с его собственным белым китом или что-то вроде этого.

Пьеса с одним героем, одной сценой и в трех частях описывала бы одну долгую ночь с Германом Мелвиллом в кабинете его загородного дома, известного как «Наконечник стрелы», где он не щадя сил создает свой шедевр и одновременно разрушает самого себя. Ночью в моем домике было довольно легко представить себе Мелвилла в его кабинете. Я пользовался только свечами и огнем очага, пока писал сотни страниц заметок и покрывал секции стены проиндексированными карточками и черновыми набросками.

Идея побуждала к очень динамичной сценографии. Свет, звук и зловещие тени на стене преобразили бы тихий кабинет Мелвилла в палубу «Пекода», безумную погоню и кровавый вихрь убийства, и даже более того — в бурлящий, вспенивающийся разум Мелвилла/Ахава. Бушующей снаружи грозе подражали бы похожие штормы внутри комнаты и внутри человека. Мелвилл смещался бы от холодной вдумчивости автора к жгучей мании истерзанной души, корчащейся в агонии затянувшегося самозаклания, и все это в одной темной комнате в одну темную штормовую ночь. Что-то типа того.