Денис Лукашевич - Эратийские хроники. Темный гном Страница 2

Однако, несмотря на все препятствия, мысли постепенно упорядочились, потекли ровным потоком, а в голове из разрозненных кусочков как мозаика стала складываться единая картина.

Гоблины. Длинноухие обычно не вмешиваются в дела людей, троллей и прочих светлых рас, потому что, как известно каждому, они приходились дальними родственниками побережным оркам, а значит, в их крови могла присутствовать и толика Тьмы. Нынче им то и дело приходилось доказывать, что на самом деле все обстоит иначе и более верных делу Свету проходимцев больше нельзя было найти. И хитростью гоблины могли уделать любого из Громадин — по крайней мере, они так сами считали.

Цверг стал перебирать в голове всех влиятельных и богатых гоблинов, которых он знал. Круг подозреваемых резко сократился. И первое место в нем занимал гоблин Джеремия Глазастый, он же — Глазастик. Пренепреятнейшая личность, однако, не стоило забывать, что и сам Шмиттельварденгроу не пользовался особым почетом, так что общаться приходилось. По крайней мере, из-за того, что он снабжал гнома выпивкой за те крохи, что удавалось стянуть у крестьян. Вспомнилось одновременно и то, как курьер от Джеремия — тоже, между прочим, гоблин — с подозрительным любопытством оглядывался в пещере цверга. Видать, примеривался, как сподручнее проникнуть.

- Ну что ж, Глазастик! – пробормотал цверг, все также буравя взглядом пустую бутыль. – Ты совершил большую ошибку, раз решил обворовать меня. А я ошибки не прощаю.

Гном поднялся из-за стола и спустился в замаскированный проход, ведущий в сокровищницу. Правда, от маскировки после нашествия гоблинов осталась лишь рваная циновка, зашвырнутая в угол. Сокровищница была неприятно пуста, лишь всякий хлам валялся по углам, который и стоило убрать уже давным-давно, да руки никак не доходили. Посеред сокровищницы на собственном пьедестале, грубо тесаном из массивного валуна, серого гранита с черными прожилками обсидиана, таинственно сиял Головоруб – монструозная секира, украшенная многочисленными барельефами демонических рож и черепов. Сиял он тоже своеобразно: от него не исходило никакого света, наоборот, казалось, он вбирал в себя свет от прогоревших факелов, напитывался тьмой. Ежели свет освещал, то этот наоборот, погружал окружающее в тесный сумрак. Рукоять из того же черного металла была отполирована до блеска многочисленными касаниями и снова просилась в руки, дабы испить крови врагов, как когда-то раньше. Лезвие покрывала густая вязь фигур, изображавших сцены самого изощренного насилия и смертоубийства, скалились отвратные рожи, выполненные с потрясающими искусством и реализмом. Рисунок стекал с лезвия и на рукоять, превращаясь в рубчатые выступы, удобные и для одноручного, так и для обоеручного хвата. Заканчивались рожи острым, чуть искривленным шипом, удобным для добивания уже поверженных противников.

Шмиттельварденгроу осторожно снял секиру со стены и взвесил в руках. Несмотря на размеры, она была невероятно легкой, а лезвие было все также остро, как в тот день, когда великий мастер Доннермагнустру выковал ее.

- Заждалась, дорогая моя, - шептал как живому существу цверг. – Ничего, скоро я дам тебе отведать сладкой крови моих врагов.

Гном поднялся к себе, отыскал в куче тряпок более-менее целый клетчатый плед и тщательно обернул им Головоруб. С помощью обрезка веревки он изготовил лямку и закинул секиру за спину. Сверху он накинул походный плащ, прорванный в нескольких местах и грубо зашитый кусками мешковины. Несколько ножей уютно устроились на поясе. Последний раз оправившись, цверг оглянулся назад в темный уютный зев родной пещеры. Почему-то появилось ощущение, что вернется он сюда не скоро, но сомнения были не свойственны Шмиттельварденгроу. Поэтому он, накинув капюшон, и, как уже век назад, когда он был молод, силен, а Головоруб только-только обживался в его руках, решительно шагнул наружу. А дождь продолжал лить как из ведра и вскоре скрыл плотную коренастую фигуру.

3.

Конечно же, Эратия не ограничивалась низменной плодородной равниной, что окружала Ведьмин Яр, и могла удивить чужестранца многими чудесами, например, белоснежными башнями златоглавного Торгмара, королевской столицы, оседлавшей излучину могучей Торы, или многоголосым портом в Умбриэне, где, если верить очевидцам, мачты причаливших кораблей торчали так часто, что напоминали лес, выросший в море. Однако, здесь Королевство вряд ли что могло предложить взыскательному взору: бесконечные заплаты чересполосицы, одинокие хуторы, небольшие деревеньки и мелкие, никому не нужные городки, оживавшие только во время осенних ярмарок. Здесь не проходили торговые шляхи, не велись яростные сражения Темных войн и не рождались великие царедворцы. И земля сия называлась по старинной традиции Левандией. Главным и крупнейшим поселением в Левандии числился городок на пару тысяч жителей Ведьмин Яр, получивший свое название из-за мутной старинной историей со зловредной колдуньей, благородным героем и, само собой, красивой принцессой, от которых, если верить истории, и происходил род баронов Левандийских — местных господарей. По некоторым версиям сразу от всех троих.

Как не раз упоминал сам Глазастик, обретался он в Ведьмином Яре, что размещался в десяти милях к северу от пещеры Шмиттельварденгроу. Топать было далеко, поэтому цверг, не мешкая, зашагал по направлению к городу по размокшей от дождя дороге. Или вернее — тропке, разбитой телегами и самотканой крестьянской обувкой. Осенний ливень вымыл из окружающего все краски, оставив лишь различные оттенки серого, что, на самом деле, не шибко мешало цвергу: он, как и все представители его народа, с трудом различал цвета, да и то самые яркие и отчетливые. Например, цвета крови. Уж ее оттенки цверг различал отлично.

Вдоль дороги выстроились в ряд деревья, тоскливо покачивавшие голыми ветвями. Опавшие листья уже давно лишилась своих сверкающих драгоценных цветов и превратились в грязно-серое месиво, отвратительно чавкающее под ногами. Вокруг простирались унылые поля, заканчиваясь у горизонта голубой полоской леса. Кое-где курились сизые дымки редких хуторов и деревень. Эратийская осень уныла, как и всякая осень средней полосы.

Пару раз цверг встречал по дороге крестьянские телеги, запряженные флегматичными тарквиниями. Возницы не обращали никакого внимания на одинокую фигуру, закутанную в плащ, и проезжали мимо, благо незнакомец не просился на подводу и не клянчил медяк на прокорм. Шмитт продолжал идти, пропуская телеги, груженные брюквой и свеклой и опустив глаза к земле. Иногда он бормотал под нос проклятия, тряс кулаком и выкрикивал проклятья, вызывая испуг у случайных прохожих. Те старались обходить незнакомца стороной: кто знает, что у юродивого на уме. Авось, и напророчествует чего дурного...

Что-то блеснуло в бурой дорожной грязи. Гном остановился и, запустив в грязь толстые заскорузлые пальцы, извлек золотую монету с гордым профилем древнего императора. Довольная ухмылка промелькнула на сумрачном лице цверга.

- Ой, а шо вы там нашли, сударь? – раздался прямо над ухом хриплый мужской голос. – Дык енто ж монета, цельного злата. Думается мне, сударь, та самая, шо я потерял по прошлой недельке! Ну ведомо, сударь, как оно бывает: напился, пальцев не чувствуешь — в руках не то, что монета — кружка не держится!

- Истинно так! - Грубый смех еще троих поддержал бывшего обладателя золотого.

Шмиттельварденгроу медленно повернулся, все еще скрывая лицо в тени капюшона.

Заявленный обладатель монеты не выглядел тем, кто носит в кармане столь крупные номиналы. Даже более того, при взгляде на него становилось ясно, что и медяк он видят лишь по большим празднествам да во время пьяного угара. Кореша его были ему под стать.

Ничего особенного: обычные деревенские мужики с дубинами наперевес, крепкие, но трусоватые и ленивые. К тому же и беглые, судя по тому, как они оглядывались по сторонам. У главного к тому же лицо было расщеплено ударом кнута, искорежевшего и без того, судя по всему, безобразную физиономию. Остальные могли похвастаться не меньшими увечьями, хотя ни у одного не было столь живописных. Шмиттельварденгроу громко прочистил горло и с оттяжечкой харкнул прямиком на ногу главному — ражему детине с перекошенной шрамом физиономией.

- Да ну. - Цверг опустил руки и спрятал их под плащ.

Главарь гнусно ухмылялся редкими гнилыми зубами и поигрывал здоровенной палкой. Цверг едва доходил ему до солнечного сплетения.

- Слышь ты, коротышка! Гони сюда монету и вали отседава, пока мы не сделали тебя еще короче. Будешь паинькой, - он окинул фигуру Шмитта оценивающим взглядом, задержался на секунду на все еще крепких, хоть и изрядно стоптанных сапогах и пошевелил в грязи пальцами босых ног, - оставим при обувке.

Сообщники согласно заржали, увлеченно тряся лохматыми бородами. Шмиттельварденгроу тяжело вздохнул и молча скинул капюшон, открывая на всеобщее обозрение серокожее лицо и глаза с ярко-красными радужками. Разбойники как по команде перестали улыбаться и испуганно уставились на гнома.