Сергей Чернов - Город Солнца Страница 2

Столкновение

Поезд всё стоял и стоял. Прошло уже несколько часов и отсутствие движения немного раздражало. Девчонки ходили всё время в вагон-ресторан кушать. Наверное, нервное. Я в вагон-ресторан кушать не ходил - это мне не по карману. Я лежал на верхней полке и пытался поспать. Было жестко, потому что постельное белье я не покупал, экономил, а матрас проводница взять запретила. Но я успокаивал себя тем, что это полезно для позвоночника, лежать на жестком. Смотреть на багажную полку тоже полезно, но только для творчества. Придумываются стихи про тщетность бытия. Одна писательница, скрывавшая своё творчество под псевдонимом, который никто не знал, однажды, меня спросила: "Ты пишешь, когда тебе хреново?". Я даже опешил, мне уже хреново давно не бывало. Бывает, что у меня что-то болит, или я злой, или настроение плохое, но чтобы мне было хреново, такого не бывает. Я думаю это оттого, что я не прячу своё творчество под псевдонимом, который никто не знает. Фася, например, никогда не скрывал заформалиненных бокоплавов, которых изучал, и за это я его уважаю. Однажды после лабораторной работы он принес лапки лягушек, умерщвленных во время эксперимента, поджарил их и пригласил меня попробовать - это я помню и никогда не забуду. Вкусные лапки, совсем не хреново их было покушать. Когда поезд тронулся и медленно поехал, все удивились. Ритм времени убыстрялся, спираль закручивалась, а поезд медленно двигался по двум параллельным линиям рельс. Через некоторое время мы увидели причину нашей задержки - раскуроченные вагоны на запасном пути. Лобовое столкновение первые два вагона всмятку. Один раз Фася ехал на Белое Море и его поезд сошел с рельс, все попадали с полок. Для того чтобы достигнуть цели нужно пройти по дороге. На дороге всегда встречаются препятствия, которые нужно преодолеть. К Городу Солнца ведет дорога, вымощенная желтыми кирпичами, и где-то под конец пути спит дракон, на Белое Море нужно ехать на поезде, а потом идти каким-то сложным маршрутом. Был случай, когда Фася провалился под лед, пытаясь достигнуть Белого Моря, но всё равно спасся. В какое-то мгновение я ясно увидел, что нахожусь в одном из этих выгонов. Я лежал на грязном полу, по лбу текла кровь, но боли не чувствовалось, на мне лежал старый клетчатый чемодан, упавший сверху с полки. Чемодан был приоткрыт, и из него виднелось белое постельное белье. Сознание начало сжиматься, превращаясь в абстрактную точку. Обычно при мысли о смерти представляется, как лежит человек, например на кровати, и умирает. Но на самом деле человек не воспринимает никакой кровати, никакого мира, потому как мир весь отражается в его голове. И голова сама, являясь частью мира, отражается в самой себе. Когда же голова умирает, умирает и весь мир, исчезает дурная бесконечность самоотражающихся зеркал. Точка опоры теряется, сознание схлопывается. Один раз мне снилась смерть. Во сне я видел Фасю, он ударил меня табуреткой по голове и я умер. И там за гранью нет ничего внешнего сознанию, и нет ничего внутреннего сознанию. Как хотелось бы перенести, например, в форме воспоминаний информацию о жизни. Чтобы было, на что опереться потом. Получилась бы этакая замкнутая система сообщающихся сосудов, где вместо жидкости циркулировала бы информация. Если перенести всю свою жизнь, то получилось бы многократное переживание одной и той же жизни. Злая замкнутая система, но зато в ней не было бы ничего неописуемого. Ну, пускай не жизнь, так хотя бы какую-нибудь информацию, например, вкус вишневого варенья. Чтобы опереться на это чувство, чтобы не пропасть вовсе. Была бы вечность вишневого варенья, а потом новое перерождение. Или даже не вкус варенья, а хотя бы боль. Пусть это будет даже нестерпимая адская боль, но только бы сохранить непрерывность. Так думало умирающее сознание человека, чей путь по железнодорожным рельсам был неожиданно прерван. Потом некому стало думать и не о чем стало думать. Да и самого понятия "думать" больше не существовало, как не существовало понятия "существование думанья". Не было ничего. Когда появилось слово. Для того чтобы слово могло появиться появилось сознание воспринимающее слово. Точнее сознание и слово появились одновременно, разделившись, самозародившись. Слово было "Кальвино".

Кальвино

Начинался вечер, вдали в полумраке замерцали огоньки - это местечко, в которое я направлялся. Я снял рюкзак с полки, попрощался с девчонками и пошел в тамбур. Поезд остановился на полустанке со странным названием Кальвино (ударение на последнем слоге). Я спрыгнул с подножки на грунтовую дорожку идущую вдоль путей к вокзалу. Платформы не было. В наших местах вечер наступает медленно, не так медленно как на Белом Море, но наступления темноты надо ждать часами. Рядом с вокзалом стояли скамейки, на них сидели люди с множеством сумок, рюкзаков и авосек. Они ждали свой поезд, и, попивая пиво, разговаривали. Проходя мимо, я прислушался. Мне показалось, что они говорят на незнакомом языке, звуки вылетали из их ртов, словно булькающие пузыри. Я понял, что они общаются, чтобы заполнить пузырями пустоты времени. Они говорили на моем родном языке, но я не понимал ни слова. Чтобы попасть в Солнечный Город надо быть Незнайкой. Чтобы обнаружить за старым холстом вход в волшебный театр, надо быть деревянным Буратино. Мне стало зябко и резко захотелось поесть, чтобы компенсировать нехватку энергии. Рядом со зданием вокзала был продуктовый магазин. Я поднялся на деревянное крыльцо, открыл потертую старую дверь и вошел внутрь. В магазине не было никого, кроме молодого продавца, который стоял за прилавком, и отгадывал кроссворд, чиркая химическим карандашом по желтой бумаге газеты. Когда я подошел, он что-то спросил, но я ничего не понял, слова долетали до меня словно из длинной жестяной трубы. Я попытался сказать, что мне надо хлеба, но язык застрял во рту. Продавец сказал свою фразу снова. Потом еще раз. Он выглядел добродушно и улыбался, он всё понимал. Я вытянул палец, указал на круглую буханку пшеничного, другой рукой высыпал на прибитую к столу железную тарелку мелочь. Развернувшись, я вышел из магазина, во рту все пересохло, есть уже не хотелось, и я убрал хлеб в рюкзак. Я прошел по дорожке вдоль путей, перешел железнодорожный переезд и пошел вдоль домов на север. На улице никого не было, все люди сидели, запершись в своих домах. Вскоре селение кончилось, и началась асфальтная дорога, ведущая на север. Где-то там, на севере, есть Белое Море. На берегу моря живут люди, а ученые биологи изучают подводную жизнь. Третий поворот налево, а за ним начиналась дорога выложенная желтым кирпичом. Первый шаг по дороге был самым сложным, ноги стали словно ватные, весь мир словно заслонила собой пелена тумана. Раздался пронзительный гул в ушах, частота гула увеличилась, и стала просто не выносима, я чуть было не потерял сознание. Неожиданно гул исчез. Я обнаружил себя медленно идущим по дороге. Желтые кирпичи под ногами слабо мерцали. Вспомнилось, как в детстве меня чуть не облила машина, которая мыла дорогу. Я вовремя перелез через забор и спасся от потока воды и грязи, несущегося в мою сторону. После этого случая я стал лучше учиться и из троечника превратился в хорошиста.

Волчья стая

Неожиданно далеко слева раздался волчий вой. Я поправил рюкзак и ускорил шаг. Меня успокаивало то, что время сейчас было сытное. Наверное, волки обойдут меня стороной, посчитав нелегкой добычей. Помню, как Фася поймал в заливе пиявку, и она ползала по его руке не кусая. Он объяснил, что в наших краях не водятся пиявки, способные укусить человека. То, что наши пиявки кусаются, является народным мифом. Может быть, волки в наших краях тоже не кусаются, по крайней мере, я на это надеялся. А однажды Фася завел себе домашнее животное - клопа. Он ухаживал за ним и кормил собственной кровью, главное не напрягать руку, в то время как клоп пьет кровь, тогда он сделает всё с максимальной осторожностью, найдет место, укус в которое будет незаметен. Клопу у Фаси жилось хорошо, потому что Фася человек по натуре своей добрый. Вой приближался. Волки следовали за мной по обочине немного слева. Вдруг дорога из желтого кирпича закончилась, этого не могло быть, я знал, что дорога должна была продолжаться дальше на север еще на много километров. В растерянности я замер. Дороги не было, а волчий вой приближался, теперь он звучал и слева и справа, видимо стая перестроилась, готовясь к охоте. Осмотревшись по сторонам, я заметил небольшой домик на обочине. Серое вросшее в землю деревянное строение с кирпичной трубой на покрытой берестой крыше, выглядело совершенно непривлекательно. Из трубы шел дым, а в одном из окон мерцал неясный желтый свет. Времени на раздумье практически не оставалось, и я бросился бежать в сторону дома.

В гостях

Когда я подошел к двери, сколоченной из покрашенных синей краской досок, раздались шаркающие шаги. Дверь открылась, на пороге стояла сгорбленная старуха в сером пальто, её лицо показалось мне смутно знакомым. Она ухмыльнулась, показав желтый единственный зуб сбоку рта, и сделав приглашающий жест рукой, нырнула обратно, в полумрак. Краем глаза я успел заметить ботинки с квадратными носками на её ногах. Я последовал за ней минуя сени, заполненные всяческим барахлом. Старые пальто, помятая поношенная обувь, обрывки газет, множество непонятных предметов, составляли вместе единую картину ветхости и старости, но со своеобразным чувством силы. Слабой силы или силы слабости, как угодно. Например, больной проказой человек слаб, но его все боятся и обходят стороной, в этом его сила. Старуха ни о чем не расспрашивала, она пригласила меня использовать ее жилище в качестве временного убежища. Мол, я тебя, доброго молодца накормлю, и спать уложу. В комнатушке, в которую мы зашли стоял стол, несколько стульев и большой комод. Рядом с дверью стояла черная печка буржуйка, а единственное окно было забито досками. В доме было натоплено до духоты. Мы уселись за старый дубовый стол, не знавший скатерти и поэтому изрезанный множеством ударов кухонного ножа. Поверхность стола напоминала лицо старухи, такая же неровная, в миллионах мелких морщин. Старуха принесла самовар и две металлические кружки. Я выложил на стол буханку белого хлеба - единственное, что было у меня из еды. Старуха сказала, что не ест, что попало. Она достала из шкафчика монетку с продетой сквозь отверстие ниткой и начала водить ей над хлебом. "Биополе изучаю", пояснила она. Неожиданно, она пронзительно закричала, вытащила из-под подола длинный кухонный нож и, вонзив его посередине хлеба, разрезала хлеб пополам. "Отрава!", - еще раз закричала она, и я увидел, как из хлеба расползаются в разные стороны пауки, и кажется, скорпионы. Резко повернувшись ко мне, она выбросила руку с ножом к моему горлу. На ноже была ржавчина и запекшаяся кровь. Глаза старухи бешено вращались. Я не успел даже испугаться, на столько все происходящее шокировало меня. Мне вспомнился Фася, с его естественно научным подходом ко всему происходящему. Фася всегда пытался найти вещам рациональное объяснение, никто не смог бы ввести его в заблуждение с помощью каких-либо уловок. Единственно, он воспринимал все происходящее слишком всерьез, его можно было вывести из себя, споря с ним о какой-нибудь ерунде, например о тележке, нагруженной кирпичами. Старуха стояла и смотрела на меня. Я стоял и смотрел на нее. Через какое то время я обнаружил, что она уже спокойно разливает чай по чашкам, что-то тихонько бормоча себе под нос. Хлеба на столе не было, он куда-то незаметно исчез, вместо него она достала из комода мягкие медовые пряники в плетеной тарелочке. Я был совершенно шокирован, словно бы промежуток времени выпал из моего восприятия. Она достала несколько кусков крупного кускового сахара, и спросила, почему я ничего не пью и не ем. Я взял чашку и пряник - люблю поесть.