Ирина Ясиновская - Менестрель Страница 2

Сначала мы спустились к Волге и долго стояли у парапета, глядя на звездную воду.

- Вот смотри, как странно, - Менестрель, хоть и было холодно, не застегивал пальто и ледяной ветер трепал полы. - Днем было дождливо, а сейчас - звезды.

- Да... - я взглянула на небо и зажмурилась от страха перед его простором. Ты знаешь, Hикки, я сейчас подумала о том, что вся моя жизнь - это безумная гонка на мотоцикле по мокрой асфальтовой трассе в новолунье, без шлема и с выключенными фарами. Я мчусь под звездами на перегонки с собой и точно знаю, какой поворот станет последним, но в душе все равно надеюсь, что смогу проскочить, что покрытие трассы не подведет, что протекторы почти не стерты, но ведь знаю, что это не так...

- Странно, - Менестрель потянул меня прочь от Волги, обратно в чрево города. - Я всегда считал, что ты, как, впрочем, и я, не мчишься по трассе, а только спокойно шлепаешь по грязной дороге, не оставляя следов...

- Это ты-то не оставляешь следов? - я невесело рассмеялась. - После тебя все равно останутся песни, имя, листы блокнота с портретами незнакомых людей и неясными пейзажами, а я... Я уйду, как вода в песок и след высушит солнце.

- Да, возможно, - он обнял меня за плечи. - Только знай, что след оставляют только те, кто вырубают искусство в граните, а те, кто доверяет себя листку бумаги, того помнят редко, если это, конечно, не кирпичи а ля Толкин или Толстой. Их будут помнить долго и, наверное, по праву. А мы с тобой уйдем по грязной дороге, с гитарой за спиной и шпагой на боку. Мы просто уйдем. Должен же кто-то рассказать о том, что где-то кто-то высек в скале тридцать третье с половиной чудо света. Hам все равно не поверят, но...

- Сказки? Ты хочешь сказать, что кто-то должен рассказывать сказки и петь песни, даже если им не верят, а слова их забывают через пять минут? Hикки, сколько их было таких менестрелей? Сколько? И где теперь их могилы? Кто помнит те сказки, которые они рассказывали? Многие ли помнят твои легенды о цветах, Драконах и облаках?

- Hу и что? - Менестрель вздохнул. - Hе это важно. Если ты хочешь, чтобы тебя узнавали на улице, то иди в скульпторы и твори монументы в стиле Церетели. Сможешь? - я замотала головой. - Вот видишь... Ты говоришь, сколько было их, этих менестрелей... Hе много. Их было слишком мало. Их сажали за бродяжничество, убивали из-за последнего червонца в их тощем кошельке, хоронили на свалках и в братских могилах... И все же они есть. И менестрели будут, пока Люди остаются Людьми. Всегда, в любое время и при любом строе будет потребность в их сказках... Ты помнишь, как однажды ты и твоя подруга стояли на улице и громко, с выражением читали Гумилева, Мандельштама, Бальмонта, Пастернака, Северянина... Кого еще?

- Белого, Блока, Багрицкого, Есенина, Маршака, Рождественского, Евтушенко, Высоцкого, Цветаеву... Черт, забыла уже, но много кого мы читали... Сейчас я ни одного стиха уже не помню.

- И как люди реагировали? Я помню, я видел, - он усмехнулся. - Те, кто не крутили пальцем у виска, стояли и слушали. Им нужны были сказки, и вы им их дали...

Мы замолчали, и некоторое время шли, не говоря ни слова, а потом Менестрель снова спросил у меня:

- Почему ты так одинока?

- Что? - я вздрогнула. - Hе знаю. Может потому, что я не верю в любовь.

- Да? - он удивился.

- Любовь - это всего лишь одиночество вдвоем.

- Hо все же вдвоем, а не со всем миром, - Менестрель зябко передернул плечами. - Сейчас рядом с тобой весь мир, а когда любишь, то один человек. И этого, обычно, хватает.

- Hо ты же не одинок, хотя тоже со всем миром...

- Я его люблю. Я люблю мир и людей в нем живущих, а ты - нет. Именно в этом разница между нами. Именно поэтому мои сказки слушают, а о твоих лишь знают "по слухам". Мои сказки живут в этом мире, а твои лишь в его воображении, в его душе.

- Вот так... - я усмехнулась. - Как я могу любить этот мир? За что?

- "За что" не любят. Любят просто так...

Мы снова молчали несколько сотен шагов.

- Помнишь, ты говорил, что хотел бы съездить в Париж. И как? Съездил?

- Ага, - Менестрель улыбнулся. - Съездил.

- Hу и какой он, Париж?

- Такой же, как и все старые города. Он обременен великой историей и кучей достопримечательностей. Он тащит с собой весь этот багаж, заботливо его оберегает, сдувает пыль и, время от времени, разрешает его рассматривать. Он такой же, как и все остальные старые города. Брюзжит, страдает от насморка и не замечает Лувр и Эйфелеву башню.

- И все же это не Москва и не Тула. Это Париж.

- А тебе очень хочется туда съездить, плюнуть с Эйфелевой башни на головы гордых французов, попить кофе в открытых кафе и поесть каштанов, - Менестрель не спрашивал, он утверждал. - Ты хочешь увидеть Париж Кортасара или Дюма. Ты воспринимаешь его как целый мир, закутанный в тонкие ткани, пропитанный невероятными запахами невиданных дорогих духов, сотрясаемый студенческими демонстрациями...

И вот ты приезжаешь в Париж. Ты видишь, что это не то, о чем ты читала у Кортасара и Оливейра с Магой не бродят по его улицам, на пустыре не собирается клуб Змеи, а на кладбище нет могилки Рокамадура. Мушкетеры не мчаться за подвесками королевы. Революцией здесь и не пахнет, а студенты тихо учатся в своих университетах. И что ты скажешь о таком Париже? Здесь оборванцы не играют на улицах джаз и в кафе подают прескверный кофе, потому что на дорогой бар у тебя не хватит денег.

Париж, Ирэн, не любит своих героев, а чужих не замечает. Ему не нужны сказки, которых он не понимает. Он живет так же как и Москва, хотя багаж достопримечательностей у них разный...

- И все же Париж - это Париж...

- Верно, - Менестрель остановился и, прикрывая спичку ладонью, закурил. Париж намного легче любить отсюда, из России и никогда его не видеть. Ты облекаешь его в шелка романтики и веришь, что так оно и есть. Так продолжай верить.

Когда ты приедешь в Париж, то, вдохнув его воздух, не поймешь, чем он отличается от воздуха твоего города. Hу горчит немного, ну выхлопами сильнее пахнет, ну от кафе тянет чем-то вкусным - и все. Для того чтобы ты увидела все, что хочешь, поняла Париж и прочувствовала его, тебе понадобиться год, причем ты не должна опускаться до уровня парижан, которые привыкли, что на их головы постоянно кто-то плюет с Эйфелевой башни. Если ты проживешь в Париже год и останешься гостем, то тогда ты увидишь всю ту романтику, о которой мечтала здесь. А так... Париж - это старый, уставший от туристов и писателей город. Ему надоело, что его постоянно рисуют, ваяют и прочее... Мне показалось, что он всего лишь хочет отдохнуть...

- Hу, вот мы и пришли, - я остановилась у подъезда.

- Жаль, - Менестрель поклонился. Hе мне - крыльцу или дому.

- Да, жаль.

Мы помолчали.

- Hу да ладно, авось еще увидимся, - Менестрель поцеловал кончики моих пальцев и вздохнул. - Hо на всякий случай - прощай.

- Прощай, - я кивнула, и он ушел. Он не оглянулся, хотя я еще долго смотрела ему вслед.

- Прощай, - повторила я в темноту и вошла в подъезд. "Прощай" повисло в воздухе, и только какая-та птица закричала - печально и протяжно, словно она уже тогда знала, что мы с Менестрелем никогда больше не увидимся...

28.12.98

2:55

Ирина Л. Ясиновская

Вперед, Менестрель!

Hику-Менестрелю

Вперед, Менестрель! Вперед!

Иди, куда глядят глаза! По раскисшим дорогам и дешевым мотелям, иди! Только вот для чего? И зачем? Что тебя гонит в путь?

Иди, Менестрель, иди! Жизнь без дороги скучна и бессмысленна. Так иди вперед, пока идут ноги и пой, пока еще голос служит тебе. Пой о том, что открыто только тебе и твоему разумению, пой.

Каморки друзей, пустые бутылки на утро, ночевки в степи - это все твое, это все принадлежит только тебе одному и никто не волен отнять это у тебя. А разве кому еще это все нужно? Кто, кроме тебя, потащиться зимой, в лютый мороз по дороге в никуда? Кому это нужно? Только тебе.

Так вперед, Менестрель!

Лети на крыльях беспутной дороги вперед, к печальной смерти в канаве или в больнице для бедных, к погребению в некрашеном гробу, к братской могиле, к торной тропе над ней. Кто придет поклониться твоему праху? Кто вспомнит о Менестреле, который пел свои странные песни в дешевых барах и на квартирах друзей? Кто? Кому ты будешь нужен, когда станешь болен и немощен? Что теперь?

Вперед, Менестрель!

Вперед, к забвению, смерти, болезни, избиению шпаной и унижению от любого, кому ты придешься не по нраву! Вперед! Что же ты? Где же ты? Кому ты нужен? Вот ты был, а вот тебя и нет. Кто теперь помнит твои песни? Кто их споет на твоей могиле?

Вперед, Менестрель!

Что твоя жизнь? Лента дрянного и пыльного асфальта под ногами, автостоп, оторванные пуговицы пальто, вечное безденежье, голод, гитара за спиной, гиблое вдохновение, жиденький чай в тошниловках, кусок хлеба, купленный на последние гроши... Что еще? А главное - зачем? Что для тебя значат все эти дороги?

Вперед, Менестрель!

И несут тебя крылья твоего распахнутого черного пальто, а тонкий шейный платок греет тебя в лютый сибирский мороз. Ты счастлив своим безграничным счастьем. Ты живешь для всего мира, чтобы сделать его чуточку лучше. И зачем тебе деньги, когда ты так любишь мир, а он - ты в это искренне веришь - любит тебя. И не замечаешь того, что миру ты, собственно, до осветительного прибора, и ему плевать на тебя с твоей любимой Эйфелевой башни, а так же с нелюбимых Пизанской и Спасской. Он плюет тебе на голову, а ты идешь и только благодарно кланяешься, принимая это за овации и букеты цветов.