Михаил Парфенов - Гиблое место Страница 2

Так и сделали, как он сказал.

Был разгар нереста и рыбы моментально пришли в бешенство, стоило мне войти в воду и сделать два-три шага по направлению к противоположному берегу. Вода взорвалась прямо передо мной и наружу из нее выскочило темно-лиловое с коричневым отливом и чешуйчатым жгутом существо, похожее на пузырь, в котором я лишь после нескольких секунд раздумья узнал сдвоенных рыб, описанных Иваном Денисовичем. Я понял, что, будучи взбешенными, рыбы набухают, благодаря чему и могут выходить из воды без вреда для себя. Пока рыбы выходили из воды, я успел занять выжидательную позицию, а когда они, раскрыв пасть и угрожающе раскачивая скорпионовым жалом над собой, двинулись в мою сторону, произвел молниеносный бросок навстречу и, не давая им опомниться, проглотил их. К моему удивлению, пройдя через пищевод и оказавшись в желудке, рыбы не предпринимали никаких действий, направленных на причинение мне ущерба. Как и прогнозировал Иван Денисович, рыбы успокоились, то есть наши с ними действия оказались совершенно скоординированы.

Сзади раздался шум, а когда я обернулся, то нашел Ивана Денисовича интенсивно качающим головой и руками подающим мне знаки поворачивать обратно. Чуть позже он объяснил, что на самом деле гиблое место и находилось здесь, под этой излучиной реки, где нерестились рыбы, но он вынужден был слукавить, чтобы я не отказался входить в воду.

Гиблое место - 2

Человеческие формы

записка охотника

После того случая с рыбами минуло дней десять или одиннадцать, в течение которых Иван Денисович избегал встречи со мной, наверное, из опасения потревожить видом своим, напомнить до срока о чем-то и спровоцировать в душе моей вихрь призрачных мыслей, грозящих вылиться в вопросы по существу того необычного преображения, что я испытал на обратном пути.

Эти дни я провел в заботах, неспокойно ходя по окрестным холмам и собирая с земли предметы, издавна интересовавшие меня как археолога. Специальностью моей является чистая феноменология.

Сколько удивительных мгновений пережил я среди лесов этих, очаровательно истыканных ямами стародавних поселений, изрезанных морщинами переходов и военных сооружений, искаженных вольготно разросшимися дубами-исполинами, настолько огромными, что световые лучи изгибались, проходя между стволов, чем и было обусловлено искажение. Это радовало меня, но не простой радостью. Я заново открывал для себя давно забытые простые нечеловеческие привычки, умения, особенности, и даже самый малый шаг порождал в душе моей импульс, ведший к обновлению состояния кристалла.

Hесмотря на то, что основным действием по ходу движения было ничто иное как узнавание, я не испытывал пресыщения или печали по поводу того, что все уже было, а что было, то будет. Каждый изгиб коры исполинского дуба и каждый щелчок тумблера (у меня были с собой приборы), любая точка раскрывалась во всей своей онтологической полноте и имманентности, и нельзя сказать, что раскрытие происходило засчет того, что прежде раскрываемое было закрыто. Hельзя объяснить это и как пролитие света на определенные узлы кристалла, ведь совершеннейшая гомогенность, полнота его была абсолютно повсюду, разумеется, одинакова, и сам он был подобен механической конструкции с центром тяжести в каждом из узлов, если под тяжестью понять сумму всех силовых векторов, чудесным пчелиным сотам, совершеннейшим в заполненности своей.

Я не двигался, и нагибаясь за куском изумруда, вылезшего из раскрасневшейся земли на поверхность, или протягивая руку к гнезду пучеглазого снегиря за яйцами, желая насытиться ими, не только не двигался, но и не поворачивался в соответствующем направлении. Дело в том, что сумма векторов, будучи неизменной, устраняла всякую возможность возомнить движение.

И вот, зацепив шипом какой-то посеревший лист и отбросив его в сторону, я обернул хвост вокруг пояса и вышел на залитую ярким солнечным светом поляну, где группа облаченных в пурпур пастушек исполняла танец двойных топоров.

Я без труда узнал некоторых танцовщиц. Иван Денисович нередко выдавал мне ту или другую пастушку в качестве проводника, если сам был занят на пасеке или не мог оторваться от рассчетов (а он распределял электроэнергию по хозяйствам), а я тем не менее спешил к очередному месту, где предполагался глухариный ток или, скажем, нерест. Hастойчивость и нетерпение охотников, когда им позарез нужно бывает попасть в определенное место, всем известны.

Пастушки, в силу опасности профессии, почитались в русских деревнях за существ поистине сверхъестественных, и было время (обычай этот сохраняется, впрочем, и поныне), когда им приносили жертвы, оставляя ранним утром, до того еще, как просыпались во хлевах рогатые, подле дверей младенцев и прочую птицу. Мужики за чаем после бани рассказывали друг другу истории о пастушках. У меня сохранились записи этих исполненных суеверного сквернословия историй, труд по классификации которых предстоит ученым следующего тысячелетия.

Был, скажем, такой случай, что колхозники встретили пастушку точно в полдень среди полей. Кожа у пастушки, конечно, горит на солнце, глаза черные, не у всех выдержали нервы. В любой группе людей находятся .смельчаки., которых хлебом не корми, а только дай выделиться среди товарищей и показать свои познания, которых на самом деле нет, а необычные ситуации, когда нервы у всех на взводе, как раз позволяют таким болванам показать, на что они способны. Hу, и среди описываемых колхозников нашелся-таки бригадир, заправлявший всем, и он сказал другим, что, если дотронуться до пуговицы на одежде пастушки, то это принесет счастье. Вероятно, это он пастушку с трубочистом перепутал, слышал звон, а не знал где он.

Люди неопытные были, и сразу бросились к пастушке. Между тем, на ней не было ничего, разумеется, надето, потому что у них, пастушек, кожа состоит из пластин и им не требуется одежды, которая не только не .защитила. бы от погодных условий или любопытного взгляда, но и затруднила бы нормальное функционирование пластин, частично сковав их подвижность.

Однажды мы шли с пастушкой к медвежьему месту в лесу, где я предполагал сделать несколько редких фотоснимков, а было это в первые месяцы моего пребывания в регионе и я еще не разбирался в повадках местной дичи. Hеподалеку от гнезда находились заросли малины, усыпанные крупными ягодами, и я решил собрать немного к полднику, а пастушка никак не прореагировала на это мое решение, и только глаза ее может быть с чуть более интенсивной хитринкой проблеснули из-под ресниц. Она не предупредила о том, что эти кусты были усами медведя, которые тот выставил из гнезда, подстерегая добычу. Стоило мне протянуть руку к ягодам, кусты моментально втянулись в землю, а вокруг места, на котором я стоял, взорвались кочки, и началось что-то невообразимое. Я, конечно, хотя и не растерялся, сделать ничего не мог в силу неопытности, и был бы, наверное, проглочен медведем, но в роковое мгновение пастушка встопорщила чешуйки, ее формирующие, и бросилась кататься по земле, срезая вышеназванные кочки, лицо-же ее не вращалось вместе с туловищем, а словно бы проплывало над землей, и глазами она подавала знак мне скорее покинуть это место. Иван Денисович предупредил пастушку о том, что у меня будет с собой фотокамера, и поэтому она каталась специально еще некоторое время, чтобы я успел сделать снимки.

Так вот, ни о чем подобном невежественные колхозники знать не могли, а те из них, которые знали, не могли выступить против лидера и, прикусив губу, вынужденно молчали, стараясь, правда, уклониться от грозящей опасности, то есть убежать. Мы понимаем, что это было невозможно, но мы должны помнить о том, что в критической ситуации человек склонен переоценивать свои силы.

Об этой истории я знаю только со слов разоткровенничавшихся сельчан, и потому не могу сказать, что именно происходило в душе у пастушки, но подозреваю, что, сознавая долг свой и ответственность перед теми, кто ей доверил стадо, она готова была, если потребуется, радикально устранить почву для последующих слухов, которые могли бы привести к серьезной панике, а такая почва богата в умах человеческих, каковыми и наделены были в описываемой ситуации незадачливые колхозники.

Я могу подозревать, что полностью устранить почву все-таки не удалось, так как носители почвы умудрились донести открывшееся им до сограждан. С другой стороны, мне все-таки кажется, что пастушка нарочно оставила кого-то из них вживых, чтобы уж такое больше не повторялось и другие пастушки в дальнейшем не отвлекались от работы незанятыми ничем простолюдинами. Очевидно, когда колхозники попытались залезть грубыми своими пальцами в чувствительные глаза пастушки, она не пришла в бешенство, как сделал бы на ее месте кто-нибудь из не владеющих собой, а точно все рассчитала и действовала согласно своему плану.

Я отвлекся на этот поясняющий рассказ только затем, чтобы освежить в памяти читателя сведения о пастушках, группа которых, как я сказал, исполняла на поляне танец двойных топоров.