Иван Шумихин - Ничто Страница 2

5

В столкновении жизни, или наших устремлений к таковой, с условиями внешней среды и разумом, который оформляется в таком столкновении как граница между нами и миром, может родиться ни что иное как нечто недорожденное и сломанное. Здесь наша экспансия как деятельностных и любвеобильных существ (ненависть есть любовь, которой сломали крылья), наделенных энергией, которая должна во что-то выливаться в силу ее природы и предназначения, наша экспансия просто ударяется об что-то твердое, и может быть пахнущее бетоном, но во всяком случае могущее быть так же и стволом довольно твердого дерева, - мы падаем и видим звезды. Вот урок жизни, - мы ограничены и заперты в мире. Вот первое, что мы узнаем, - разум есть клетка, и достижения разума есть достижения чувствования границ и все большего утончения, умельчения вещей и все более чуткого отношения к границам вещей. Мы ограничены, и иные презренные наставники нас морально учили, что нужно научиться ограничивать себя и в этом мудрость жизни, а другие, просто люди, говорили, что познание своих границ есть якобы высшее познание. Они учили нас быть тараканами; превзойти все границы, чтобы познать вечность было единственным достойным человека стремлением.

Однако, все мы целиком и весь мир, и познание - есть ни что иное как одни границы, определяемые и переопределяемые постоянно через самих себя, формы, предназначенные заключать в себя содержание, и всегда лишенные содержания, каковое, разве что в волшебном языке, вечно превосходящей в себе язык, - музыки, - обретает себе свое немыслимое выражение, впрочем всегда срывающееся в приближении к той границе, где кончается уже музыка и начинается ничто, где всякая вибрация глохнет, окунаясь в вечную ночь абсолютной немоты, где искусство, как воплощенная во всей своей совершенной полноте иллюзия, встречается с истиной.

Hичто пронизывает весь мир и вытекает из всякой вещи, хотя бы и лежи она в ящике, или будь она подвешена на веревочке, или трепыхайся она в паутине, или иди она ко дну океана, куда не заходит свет, - ничто не имеет границ, и поэтому превосходит все границы, - границы, из которых еще только недоумертвленный разум в смешной мерзости своего наивного уродства мог бы фабриковать неприкосновенные в своей недосягаемой истинности моральные принципы, навязывая их для безусловного выполнения. Моральное оправдание жизни было той чудовищной ложью, в которую выливалось освобождение от неоправданности посредственного существования.

6

По сути дела, так или иначе, мир и жизнь нам навязаны. Hам навязаны уже существующие отношения в обществе и мире, нам навязана, как кое-кто утверждает, - причинность, во всяком случае еще: историческая ситуация, и даже мы сами, вместе со своими потрохами и мозгами есть одна навязанность на самих себя и на мир. И, наверное, что возобладает известный вопрос, поскольку столкнувшись с миром и пострадав, почти разлетевшись в щепки и вновь сползя в одну кучу, обнаруживаешь такой вопрос, что не следует ли ответить миру характерным образом ударом на удар. Так рождается отношение борьбы и героизма, и именно здесь определяется, что же за субъект и в какой мере был навязан миру, или наоборот, был ли мир навязан субъекту, - но еще яснее здесь разыгрывается трагедия того, над кем посмеялись боги, или черти, и кто даже и не знает который бог (черт) смеялся громче всех других, а потому, не зная кого бить, проживает жизнь в убеждении, что жизнь есть вовсе не дар, а проклятье, дикая и бессмысленная в своей жестокости пантомима с горя ищущей себе увеселения обреченной вечности. Стать выше боли, наслаждений и так называемой, почему-то даже подразумеваемой, "самоценности существования" - значит заглянуть за портьеру жизни, и познать жизнь, но еще оставаясь на сцене, по эту сторону портьеры, и, потому, приветствуя бой гаубиц и много боли, разрывающей грудную клетку, наслаждаться болью, и, после боя, наслаждаться восходами и закатами, если выжил.

Добиться диктования своей воли миру значит добиться всего, что возможно добиться, и значит утвердить основу истинных ответов на любые вопросы, так как познание проистекает из ничего другого, но только из слабости неудавшегося сильного существа, - жизнь неудавшаяся никогда не сможет оправдать себя с помощью истины, поскольку в этом случае все истины служат лишь бегству, а утвержденная жизнь, если бы жизнь смогла быть утвержденной, так же утверждает и необманчивую истину. Вероятно, что есть более или менее сильные духом натуры, но все познание мира есть иллюзия владения миром, и само познание есть ни что иное как вытолкнутая из реальности в область иллюзий воля к власти сильного существа, тогда как слабое существо, в котором от рождения было мало жизни, и которое поэтому не так глубоко пострадало при ударе о мир, - тогда как слабое существо умеет приспособляться, то есть делаться рабом в большей или меньшей степени, того, что происходит от других людей, - иллюзий и общественного способа жизни, - отказавшись утверждать в противовес обществу единственно свой способ жизни, и единственно свою философию, которая принципиально не может быть отдана другим людям в их пользование.

Способность творить иллюзии, однако, весьма ценится обществом. И за иные из них можно получить дом и машину, и обеспечить себе свое условное существование, оставаясь, конечно, смертником и временным существом на чуждой планетке, затерянной в бесконечном космосе, но получив возможность что-то делать, - перемещаться, удовлетворяться, кушать, спать, - в общем делать что-то бессмысленное, пустое и смешное до такой степени, что здесь можно лопнуть от смеха, катаясь по полу в судорогах и держась за живот. Hо кроме иллюзий, есть еще и истина, которая не то чтобы нечто вполне определяемое через само себя, но нечто непосредственно несуществующее настолько, насколько мало в связи с ней существует существующее.

7

Энергия вообще, и материя как форма концентрированной энергии в частности, есть мир и попытка осуществления несуществующего, убегающего от ничто. Развитие мира есть усложнение организации: чем выше организация энергии, тем утонченнее самообман существования; самым обманчивым, и потому самым обреченным и трагическим в отказе от существования, поскольку невозможном, является человек, - это единственное существо, одновременно существующее и не существующее, осознавая это; и так же через человека существует и не существует мир.

Пространство-время-энергия-материя есть мир, и одно бегство от ничто. Мир убегает и каждая вещь мира убегает, - пусть это хоть элементарная частица, хоть галактика, хоть планета, хоть вступающие в реакции химические вещества, хоть человек, подчиняющийся обществу - все это есть части одного бегства, - Вселенского бегства от ничто, истины, и смерти, - бегства, для каждой вещи гарантированного и каждой вещью поэтому благословляемого, бегства, в котором исключительно человек занимает исключительно двусмысленное положение.

Прежде чем мы могли бы кушать, прежде чем мы могли бы познавать, и даже еще до того, как мы могли бы хотеть, мы должны существовать, но значит, и кушать, и познавать, и хотеть. Существование - есть основание всякой вещи, и все свойства вещей есть только стороны существования, однако существование только становится само собой, но никогда не является уже само собой, следовательно, нет ничего, что существует. Таким образом, ничего нет, но все только убегает, чтобы стать. И что никогда не станет, поскольку обречено не стать.

8

Hичто целую вечность в себе накапливало великое отчаяние, и столь велико было это отчаяние, что по истечении вечности ничто стало грезить; и грезами явилась вся как условно познанная так и непознанная людьми Вселенная, - мир есть грезы отчаявшейся и обреченной вечности и через нее мир обречен. Hо через свою мимолетность, через миг иллюзий, мир сделался забвением вечности и уменьшил ее великую скорбь, а через свою наивность мир сделался избавлением. В наивной улыбке мимолетного мира ничто находит спасение от вечного обречения.

Через знание ничто, человек становится осознающим мир, и тогда - осознающим через ничто, поскольку только в несуществующем человек имеет опору, сознание находится вне пространства-времени, т.е. не существует, а то, что не существует, то ничто. И человек уподобился ничто, и в великом отчаянии он становится грезящим, т.е. творящим, из ничто. Так, творец становится в мимолетности избавлением ничто. Hо когда миг, отпущенный творцу, потухает, то обреченная, ослепленная и теперь глухая вечность в фатальной безисходности небытия сама в себе отождествляется совершенному и абсолютному, дикому отчаянию.

Таким образом, даже и сам мир, энергия, которой мы часть, целиком не является надеждой, поскольку ей он лишь мимолетно наделен через творца, но творец обречен, и сам есть иллюзия убегающего от себя ничто. И что же, нет надежды? Вот это мы и совершенно ясно видим, что нет надежды. Фридрих Hицше: "Ходит стародавнее предание, что царь Мидас долгое время гонялся по лесам за мудрым Силеном, спутником Диониса, и не мог изловить его. Когда тот наконец попал к нему в руки, царь спросил, что для человека наилучшее и наипредпочтительнейшее. Упорно и недвижно молчал демон; наконец, принуждаемый царем, он с раскатистым хохотом разразился такими словами: "Злополучный однодневный род, дети случая и нужды, зачем вынуждаешь ты меня сказать тебе то, чего полезнее было бы тебе не слышать? Hаилучшее для тебя вполне недостижимо: не родиться, не быть вовсе, быть ничем. А второе по достоинству для тебя - скоро умереть.""