Вадим Смоленский - На наш век хватит Страница 2

Он откинулся и довольно пошевелил щеками.

- Вот видишь! У тебя проблемы с английским. Почему бы тебе не брать у меня частные уроки? Я как-никак профессионал. По дружбе дорого не возьму. Идет?

- Да нет, спасибо, я как-нибудь сам...

Его щеки вдруг позеленели. Он подозревал самое ужасное и невыносимое. Обида полезла наружу:

- Так вот зачем тебе нужна эта чертова Дженни. Это ты у нее хочешь уроки брать, да? Hу, удружил...

- Да нет, что ты, Тони, нет... Она вообще не преподает, она программист на Фуджицу. Мне у нее надо забрать свою дискету.

- Ха! Программист! Да уж конечно, таким только и дорога, что в программисты. Глаз-то на них все равно никто не положит. Hу, разве что только какой-нибудь японец полоумный, для которого они, как для нас с тобой филиппинки.

К щекам постепенно возвращался природный цвет. Тони вновь чувствовал ко мне расположение. Он дружески меня облапил и, склонившись к уху, проникновенно произнес:

- Вообще-то ты хороший парень. Если тебе малы японские презервативы, могу поделиться с тобой американскими.

- Спасибо, Тони, - ответил я. - Оставь их себе. Японские мне в самый раз.

От удивления он так сильно втянул в себя щеки, что все скопившееся в них пиво хлынуло ему в желудок. Я с испугом подумал, что сейчас он станет совсем пьяным.

- Я был о тебе лучшего мнения, - сказал он. - Впрочем, это твои дела. В самый раз, так в самый раз. Одно знаю точно - ты должен быть активнее.

- Тони, вот чего я не люблю, так это когда мне говорят: "Ты должен!"

- Hу хорошо. Тебе следует быть активнее. Жизнь такая штука - по собственной охоте под тебя никто не ляжет. Этим надо серьезно заниматься.

Мы допили пиво, расплатились и вышли на улицу. Перед нами лежало рисовое поле, и в нем стрекотали лягушки. Hад полем висел месяц.

Покачиваясь, Тони подошел к краю поля и обдал лягушек горячей струей. Они замолчали.

- Плохо то, что городишко невелик, - произнес он задумчиво. - Все у всех на виду. Особо не развернешься. Я на твоем месте ездил бы в Токио на выходные. Хотя, с другой стороны, накладно... Почему бы тебе не подрабатывать в русской мафии? Я слышал, они здесь уже вовсю шуруют.

- Ты до дому-то доберешься?

- Постараюсь. Тут такси недалеко. А ты пешком?

Я кивнул. Он хлопнул меня по плечу.

- Еще раз тебе говорю: будь поактивнее. Жизнь одна, и ты рискуешь умереть, так ей и не насладившись. Если будут проблемы, можешь рассчитывать на любую помощь с моей стороны.

- Спасибо. Передавай привет Фумико.

- Передам. А ведь завидно тебе, признайся. Вот я сейчас приду, а она даже не спросит, где я был. Помяни мое слово - жениться можно только на японке. Хватит их еще на наш век.

- Хорошо, я так и сделаю. Hу, счастливо.

Как только его грузная фигура скрылась из виду, лягушки вновь принялись стрекотать. Было за полночь. Мама-сан считала выручку, черные клерки расставались наконец с галстуками, и бедняга лось поудобнее укладывал рогатую голову на мшистую кочку.

За дверью моей квартиры меня встретил красный свет, который разливался по прихожей, как по ванной фотолюбителя. Он исходил из лампочки на телефонном аппарате и означал наличие записи на автоответчике. Я щелкнул по кнопке, пленка отмоталась чуть назад, и зазвучал знакомый полушепот:

- Говорит Фумико, привет. Тони опять пришел совсем пьяный и сразу уснул. Он сказал, что видел тебя и что ты пошел домой один. До утра он точно не проснется, так что я сейчас заскочу к тебе на часок-другой. Жди.

Сообщение было оставлено пять минут назад. Еще через пять она будет здесь. Будет звонок в дверь и хрупкая фигурка на пороге. Будут тонкие холодные руки и прерывистое дыхание. Будут острые лопатки и мятный вкус на губах. Будут тени на скулах и колдовские раскосые глаза, неотрывно следящие за мной сквозь бахрому челки. Этот чертенок, эта оторва, худая как богомол и стройная как статуэтка, опять выпьет меня до самого дна, открыв тайники, которых до нее никто не открывал. И я снова не удержусь от расспросов, и снова выяснится, что она не ропщет, что она готова откармливать эти щеки до конца дней. И уже в который раз я подумаю, что их мне не понять никогда.