Осип Мандельштам: ворованный воздух. Биография - Лекманов Олег Андершанович Страница 2

Только два примера из множества напрашивающихся. Первый пример: разоблачая мемуары Николая Чуковского, которые в целом действительно грешат неточностями и передержками, Надежда Яковлевна с возмущением пересказывает включенный в них эпизод: «Николай Чуковский <…> пишет, например, что О. М. был похож на Пушкина, и знал это, и пришел одетый Пушкиным на костюмированный вечер. На Пушкина он похож не был, имени Пушкина всуе не упоминал и в Пушкина не рядился»[16].

Все дело, однако, в том, что эпизод, запечатленный Н. Чуковским, встречается и в других воспоминаниях, в частности, в мемуарах Д. Слепян, которой мы не имеем оснований не доверять: «Вспоминаю, как среди костюмированных появился Осип Мандельштам, одетый “под Пушкина” в цветном фраке с жабо, в парике с баками и в цилиндре. Он был тогда <…> очень популярен, и в тот вечер в одной из переполненных гостиных я увидела Мандельштама, который, стоя на мраморном подоконнике громадного зеркального окна, выходившего на классическую петербургскую площадь, в белую ночь читал свои стихи. Свет был полупригашен, портьеры раздвинуты, и вся его фигура в этом маскарадном костюме на этом фоне, как на гравюре, осталась незабываемой, вероятно, для всех, кто при этом присутствовал»[17].

Понятно, почему портрет Мандельштама в роли Пушкина не мог радовать Надежду Яковлевну – подобное переодевание было очень к лицу герою мифа о чудаке-поэте. Но поскольку такое событие действительно имело место, приходится признать, что мифический Мандельштам все же чем-то напоминал своего реального прототипа.

Сохранилось, впрочем, еще одно описание костюмированного вечера в бывшем Зубовском особняке на Исаакиевской площади, принадлежащее Людмиле Миклашевской. Вот оно: «Мандельштам спокойно и важно вошел в зал во фраке. Крахмальная манишка подпирала его острый подбородок, черные волосы встрепаны, на щеках бачки. Не знаю, кого он хотел изобразить – Онегина? Но, увы, ничего, кроме слишком широкого для него фрака, он, видимо, раздобыть не мог, на ногах его были защитного цвета обмотки и грубые солдатские башмаки, но гордое и даже надменное выражение лица не покидало его»[18].

Если поверить Миклашевской, выйдет, что Мандельштам переоделся вовсе не в Пушкина, а в Евгения Онегина, персонажа своих давних и известных многим присутствовавшим «Петербургских строф» (1913):

А тогда нужно будет признать, что вдова поэта все же была права, и Мандельштам «в Пушкина не рядился».

Второй пример – может быть, еще более выразительный, хотя столь же спорный. Читатель мемуаров Надежды Яковлевны наверняка помнит мастерскую сценку, изображающую престарелого Валерия Брюсова, который не желает благодарить американскую благотворительную организацию (АРА), в голодные советские годы снабжавшую продуктовыми посылками отечественных ученых и деятелей культуры: «Брюсов счел унижением национального, что ли, или своего брюсовского достоинства поблагодарить АРА за банку бледно-белого жира и мешочек муки. В очереди сдержанно сердились за задержку и повторяли, что АРА вовсе не обязана нас подкармливать и что от благодарности язык не отсохнет. Мандельштаму почему-то понравилось упрямство Брюсова, по-моему, бессмысленное. Он любил строптивых людей и с любопытством следил за спором»[19].

Весь фокус состоит в том, что в книге Михаила Пришвина «Сопка Маира», вышедшей при жизни Мандельштама, «бессмысленный» бунт против АРА приписан… самому Мандельштаму: «<O>н опять ставит принципиальный вопрос: Америка выдает помощь писателям, но требует подписи: “благодарю” – не обидно ли так получить помощь русскому поэту? не поднять ли этот вопрос в Союзе писателей?»[20] Кто в данном случае слукавил: Пришвин, сочинивший очередной анекдот о чудаке-Мандельштаме, или вдова поэта, решившая столь хитроумным способом предохранить поэта от пришвинской насмешки? Вопрос остается открытым.

«Однажды в разговоре со мной <Ю.Н.> Тынянов совершенно серьезно советовал такие-то события в жизни Мандельштама “сделать литературными фактами”, а другие игнорировать», – иронизировала в своей «Второй книге» Надежда Яковлевна[21]. Как видим, эта ирония не помешала мандельштамовской вдове в ряде случаев последовать тыняновскому совету. Что уж тут говорить о других современниках поэта?

Так что каждый конкретный штрих из воспоминаний о Мандельштаме требует к себе особого отношения. Свою главную задачу мы как раз и видели в том, чтобы по возможности вылущить события биографии поэта из той эмоционально-оценочной или установочной шелухи, в которую их обычно облекали авторы мемуаров.

Все мемуарные свидетельства о Мандельштаме по возможности пропускались нами через фильтры предварительной проверки бесспорными фактами. И зачастую выяснялось, что эта проверка сводила их информативную ценность почти к нулю. Только один пример из множества напрашивающихся. Жена стихотворца Д. Петровского, Мария Гонта, в очерке «Из воспоминаний о Пастернаке» сначала датирует свою встречу с «респектабельным и важным» Мандельштамом «зимой 1925 года»[22]. Потом сообщается, что поэт читал собравшимся стихи, и мемуаристке особенно запали в душу строки:

А еще потом рассказывается, как «вдруг выяснилось, что бездомный Мандельштам, с трудом дотягивавший от аванса до аванса, недавно получил небольшую уютную квартиру в Ленинграде»[24]. Получается, что зимой 1925 года Мандельштам читал слушателям свое стихотворение «Батюшков» 1932 года, причем строка «И отвечал мне оплакавший Тасса» комически преобразилась у него в «И отвечал мне заплакавший Тассо». «Уютную» же, пусть и «небольшую» квартиру в Ленинграде поэт отродясь не получал; вероятно, подразумевается кооперативная двухкомнатная квартира в Москве, в которую Мандельштамы переехали в октябре 1933 года[25].

Отдельной строкой следует отметить мандельштамовское свойство «во всем видеть фабулу, фабульность своей судьбы» (свидетельство Сергея Рудакова)[26]. «Думаю о своей судьбе, отнятой, как сказал Мандельштам обо всех нас», – цитировал Николай Пунин характерную мандельштамовскую формулу в одном из писем 1929 года[27]. Даже «смерть <любого> художника» автор «Камня» предлагал «рассматривать как последнее заключительное звено» в «цепи его творческих достижений» (I: 201).

Приступая к сверхкраткому обзору литературы о биографии Мандельштама, нужно обязательно учитывать, что его сегодняшнее очень высокое реноме сложилось далеко не сразу, вернее сказать, далеко не сразу немногочисленные, но стойкие ценители и горячие сочувственники автора «Камня» смогли увлечь мандельштамовскими стихами бо́льшую часть читателей и любителей русской поэзии. «Мандельштама я получила, спасибо, хотя я им продолжаю не быть очарованной. Очень и очень “так себе”. Чем он вас пленил? – 9 июля 1913 года спрашивала в письме одного из таких сочувственников, Се́ргия Каблукова, поэтесса Зинаида Гиппиус. – Я читаю старые книги, опротивел модерн. И стихи тоже старые лучше»[28].