Михаил Хейфец - Путешествие из Дубровлага в Ермак Страница 20

Хоть этого одного возьми. Особо опасный государственный.

-Пятьдесят шестая?

Шестьдесят вторая.

Это соответственно статьи "Измена родине" и "Антисоветская пропаганда", но не по российскому, а по украинскому уголовному кодексу (на сасмом деле у меня по-российски - "семдесятая"). Или он украинец или часто возит украинцев... А скорей всего - и то, и другое.

Зачем торопиться, - вмешиваюсь я в их разговор. - Могу остаться в Рузаевке...

Май впереди. Этапов до десятого мая может не быть.

Мне день этапа за трое суток ссылки засчитывают.

И то верно. Значит, назад?

Так я задержался в Рузаевке на 14 суток. Значит увижу Ленинград не в апреле, а в марте 1980 года. Хорошо.

x x x

Люблю одиночку.

Под следствием четыре с половиной месяца сидел один. Читал Шопенгауэра, какое-то сочинение, где он советует проверить собственную значительность одиночеством: если вам будет интересно с самим собой, значит, вы - личность. Что кокетничать - я обрадовался: мне много больше нравилась одиночка, чем камера с соседями.

x x x

Однажды вечером мое рузаевское одиночество было нарушено. Прапор впустил в камеру молодого офицера и запер за нами двери.

Я пришел поговорить с вами о том, что нужно сделать в стране.

Слушаю вопросы.

Ну, я лично думаю, что вообще менять что-либо бессмысленно. Главное зло нашей жизни в насилии, а ведь власть, любая, вовсе не только нынешняя - это аппарат насилия. Хоть вас, хоть меня поставьте наверх - мы будем насильничать. Ничем не лучше нынешних.

(Да, в этом сила идеологической защиты КПСС! Крушение социалистического идеала, очевидное в нынешнем СССР для каждого, вызывает сомнение в любых иных переменах. В 1925 году Зиновьев и Каменев уговаривали коллег по партии не называть строящуюся модель общества "социализмом": "Когда она будет построена, неизбежно наступит разочарование народ обязательно скажет: за это стоило ли бороться? Все делается правильно, иного пути у нас нет, но не будем называть то, что получается, социализмом. Оставим массам светлую мечту". Примерно так... Их заклеймили за крамолу "оппортунистами, не верящими в победу социализма". И правильно! Оппортунисты они, если не сумели придумать дивный термин - "реальный социализм".)

Вы правы, - помню, ответил офицеру. - Попади власть нам с вами, вряд ли сможем стать исключением. Но, возможно, есть шанс не избежать насилия вовсе, а хотя бы уменьшить количество его в обществе. Вы из своего опыта знаете: все-таки начальник начальнику рознь. Разумно попробовать так организовать общество, чтоб в начальники попадали сторонники меньшего количества силовых действий и чтоб они по возможности, но вынуждены были считаться с другими людьми.

Согласен, - отвечает он. - А что конкретно можно придумать?

Интересный вышел разговор, часа на два. Так что полной одиночки у меня в Рузаевке не получилось.

Таков "homo sapiens"

Утром четвертого мая загремели замки моей камеры.

В голову не пришло, что кого-то сажают ко мне соседом. Думал - дергают на этап. Мало ли что сказали ("после праздников"), а вот нашлось место в вагонзаке, и пихнули меня в свободную ячейку.

Это - типовое ощущение зэка - случайность места в мире. Всегда властны перекинуть его в пространстве - неизвестно куда, неизвестно зачем и как надолго - тоже неизвестно. Как дети переносят кукол. (Говоря объективно, это мудрая мера начальства. Уже одно то, что я подсмотрел в спецчасти в зоне конечный пункт прибытия, Павлодар, придавало мне немалую сил на этапах. А для начальства я выгоден именно слабым... Вот Василя Стуса, например, везли за девять тысяч километров, через Тихий океан и Охотское море, и он до самого конца точно не был уверен, что его направляют на Колыму.)

...Наконец, дверь открылась, и какой-то полетной походкой вошел человек в черной одежде. Как сейчас вижу его бледно-одутловатое, тюремное лицо, нос, похожий на сабельный клинок.

И все равно я ничего не понял - так привык к одиночке. Поначалу подумал, что ко мне подсадили бытовика с "особого режима" (в пересыльных тюрьмах иногда путают "бытовиков на особом режиме" с нами: "особо опасными государственными".

Чтобы сразу все поставить на место - who is who- представляюсь:

Хейфец, статья семидесятая.

-Я тоже.

Что тоже?

Тоже эта статья.

Фамилия?

Гаяускас.

Вы Гаяускас!!

И яростно затряс ему руку.

...Балиса Гаяускаса на 19-й зоне хорошо помнили ветераны: он освободился всего четыре года назад. Все были в курсе и его жизни после освобождения: например, Борис Пэнсон рассказывал мне, что "Балис совершает ошибку: женится на совсем молодой женщине. Зачем ему это надо?"

-Вас уже судили?

Уже.

Сколько?

Пятнадцать лет. Десять особого и пять ссылки.

Каунасский суд выдал ему предельный срок, разрешаемый законом - все, что суд мог и все, что умел!

Нет, я, Михаил Хейфец, большой молодец - невзирая на насмешки друзей в зоне, поволок на этап массу барахла. Ничего своего в зоне не оставил. И вот результат: могу угостить неизвестного друга на дороге лагерным лакомством печеньем с маргарином и повидлом, кусочком сала - последним подарком на этап от деда Алексея Степанюка.

Но Балис Гаяускас неожиданно набрасывается на самое обрыдлое и противное на этапах - на селедку, выданную мне в дорогу в Потьме. Ржавая, прогорклая - надоела она зонах, спасу нет! Балис же уплетает с аппетитом: "На воле селедки вовсе нет (вот еще мне весть со свободы!). Шутят, что ее выдают только зэкам и...министрам..."

Откуда попали в Рузаевку?

С Казани. Там увели в какой-то подвал, под землю, посадили в страшную камеру, - он говорил медленно, равнодушно, совсем без эмоций - в голосе и лице. - Я там совсем не мог есть. Сутки просидел и совсем не ел. Поэтому здесь так хочется...

(Я думаю, что Балиса посадили в Казани в камеру смертников. Вот как в письме в ссылку описал мне такую же камеру член Национальной Объединенной партии Армении Размик Маркосян:

"Спустили три этажа вниз (минус третий этаж) под землю... Открыли камеру, и я ужаснулся. Просил, чтоб позвали кого-нибудь из начальства, чтоб выяснить... Они скрутили мне руки и бросили туда.

Камера два на два метра, без форточки. Вонь. На стене дырка, и такое ощущение, что там и совершаются расстрелы. Все стены, дверь, койка - короче все везде и всюду смазано говном. У меня сразу поднялась температура и появился пот. Сердце рыдало тихо, как вода. Миша, брат мой, признаю, что стал плакать - наверно, от злости и от того, что бессильный и беззащитный. Там же началась рвота и там же потерял сознание".)

За те несколько суток, что мы провели вместе Балис рассказал немного о своей жизни.

Родился в 1928 году. Мальчиком попал в облаву и потом в гитлеровский концлагерь. Конечно, мог бы сочинять про борьбу с нацизмом (кто в силах проверить? А срок налицо), но хвастовство заслугами совершенно не в характере выдержанной, внешне флегматичной натуры.

Я действительно не одобрял то, что делали немцы, особенно бессудные казни - и евреев, и вообще всех невинных людей. Но активно против немцев ничего особенного не делал. Мой арест был достаточно случайным.

После прихода советских войск он, однако, возглавил юношескую организацию Сопротивления в Каунасе.

Листовки. Вообще пропаганда. Ничего особенного не делали.

Только в 1948 году организация юнцов вышла на связь со взрослым Сопротивлением.

-...Но важного ничего сделать не успели. Провал. Всех взяли.

Он отсидел тогдашний стандартный срок борца Сопротивления - 25 лет. От звонка до звонка.

В зоне не пил чаю. Не курил. Берег здоровье. Знал: впереди дело.

Освободился в 1973 году. Приехал в родной Каунас, попал в обычную "вилку постзэка": на работу не берут без прописки, прописки не дают, если не работаешь...

Повезло. Ошибка в милиции. Случайно поставили штамп прописки. А я еще раньше нашел место, где меня хотели взять на работу. Часа через два уже был оформлен... На завтра меня вызвали в отделение, забрали паспорт с пропиской и больше не вернули. Гебист ругался: "Ты нас провел". Потом распорядился: "Ладно, пусть живет в городе, но без прописки". Сейчас мне в обвинительное заключение вставили - "нарушение паспортного режима, проживание без прописки".

Я спросил о женитьбе.

-...Нет. Не успели оформить брак. Только заявление подали, и меня сразу забрали. Обещали, что брак зарегистрируют в зоне, после приговора...

Ой, как мне это не нравится! Сразу вспомнилась мучительная история Вячеслава Чорновола и Атены Пашко, которые тоже не успели пожениться до его посадки. Разумеется, в условиях следствия у опытного зэка имелись возможности добиться от следователя регистрации брака, но гебисты уговаривали Славка: "Зачем вам в паспорте тюремный штамп? Вот прибудете в зону, тогда и..." А когда он прибыл в зону, выяснилось, что издан новый приказ по МВД, запрещавший заключение браков в местах лишения свободы. И шесть лет Вячеслав воевал за право получить свидание, шесть лет нравственный капитан Зиненко объяснял: "Мы не обязаны давать свидание его любовнице". Только в якутской ссылке удалось исправить ошибку: "Поставили мне штамп в удостоверение ссыльного", - написал он мне в Ермак.