Холли Блэк - Черное сердце Страница 22

Интересно, что может заставить кого-то шантажировать девушку вроде нее. Если приглядеться, сразу видно, что семья у нее не слишком процветающая. Часы красивые, но всегда одни и те же. Кожаный ремешок поношенный. А туфли — черные балетки. Милые, но дешевые. И нельзя сказать, что вещи ей не по карману. В прошлом году у нее появился мобильник и ноутбук двухлетней давности, усыпанный розовыми кристаллами. Но такое есть больше чем у половины школы. Плюс она учится в Уоллингфорде. Просто если б я решил полегкому огрести пять кусков, выбрал бы кого угодно, но не ее. Должно быть, это розыгрыш.

Вот разве что шантажист знает что-то, что неизвестно мне.

После ужина снова выхожу на парковку, но лилиной машины по-прежнему нет. Думаю, что, возможно, они с Даникой уехали вместе, раз уж обе отсутствовали за ужином. Может, Даника прислушалась к моим словам по поводу Баррона — что бы она там ни пыталась изображать. Может, даже начала в нем сомневаться. Если она наткнулась на Лилу, возможно, именно поэтому Лила и не перезвонила мне. Дом Даники совсем рядом; поехать туда на ужин проще простого. Представляю их обеих на даникиной кухне — едят пиццу и судачат о том, какие же придурки эти Шарпы. Ну и пусть себе. Если это так, то в сравнении со всеми прочими вариантами, даже к лучшему. У меня остается пара часов до проверки комнат и больше никаких идей, и потому я решаю съездить домой к Данике.

Знаю, о чем вы думаете. Вы думаете о том, что Баррон, во многом ошибавшийся, оказался прав насчет того, что я настоящий сталкер.

Припарковав машину на тенистой улочке в Принстоне, я иду вдоль квартала, мимо величавых кирпичных зданий — каждое из них с ухоженным газоном, тщательно подстриженными кустами и сверкающим дверным молотком. В каждом дворе виднеются дары осени — сушеные кукурузные початки, бочки или кадки с пирамидками тыкв, иногда даже попадаются огородные пугала.

Идя по дорожке к дому Даники, понимаю, что ошибся. Ни той, ни другой машины у дома не видно, получается, я зря приехал.

Разворачиваюсь и уже собираюсь уйти, как вдруг дверь дома распахивается, и на крыльце зажигается свет.

Кто там? — Кричит в темноту мама Даники. Рукой в перчатке она заслоняет глаза. Лампа на крыльце как обычно совершенно бесполезна: слепит ее, а меня превращает в тень.

Подхожу ближе. — Это я, миссис Вассерман. Кассель. Не хотел вас пугать.

Кассель? — Спрашивает она — похоже, все еще нервничает. А, может, занервничала еще больше. — Ты же должен быть в школе?

Я Данику ищу. Мы старшеклассники, нам можно покидать школу, главное, чтоб возвращались вовремя. Но — да, пожалуй, я уже должен быть в Уоллингфорде. Сейчас и вернусь,

неопределенно машу рукой в ту сторону, где оставил машину.

Миссис Вассерман долго молчит. Потом говорит:

Пожалуй, тебе лучше зайти.

Перешагиваю через потертый мраморный порог и ступаю на сверкающий деревянный пол. Все еще пахнет недавним ужином — чем-то с томатным соусом; из гостиной доносятся звуки телевизора. Отец Даники и ее как бы брат, Крис, сидят на диване и смотрят на экран. Когда я прохожу мимо, Крис поворачивается, чтобы поглядеть, кто там; глаза ярко сверкают отблесками отраженного света.

Миссис Вассерман ведет меня на кухню; следую за ней.

Хочешь что-нибудь попить? — Спрашивает она, подходя к плите и наполняя чайник. Тут же с досадой вспоминаю маму в квартире Захарова.

Нет, спасибо.

Она указывает на стул:

Хотя бы сядь.

Спасибо,

неловко усаживаюсь. — Послушайте, мне очень не хочется вам надоедать…

С чего ты решил, что Даника здесь, а не в Уоллингфорде?

Качаю головой:

Я не знаю, где она. Просто хочу поговорить с нею о ее друге. Она встречается с моим братом. Если б вы его видели, то поняли бы, почему я…

Я его видела,

говорит миссис Вассервам. — Он приходил на ужин.

А,

тяну я — могу поспорить, мой брат чего-то ей наговорил, потому-то она так неловко себя чувствует в моем присутствии. — Баррон был здесь? На ужине. Здесь?

Хочу, чтобы ты не забывал, Кассель: я знаю, как нелегко может быть детям-мастерам. И если кому-то, как Крису, удается найти место, которое он может считать домом, то многим другим приходится жить на улицах, вступать в криминальные семьи и продаваться богатеям, вечно мучиться от отдачи, чтобы другие могли набивать карманы, или же самим становиться преступниками. А если тебя растят с мыслью, что ты просто обязан все это делать, то это еще хуже. Не знаю, что сделал ты или твой брат, но…

А что, по-вашему, мы сделали?

Миссис Вассерман смотрит на меня так, будто пытается что-то найти. В конце концов она говорит:

Не знаю. Даника заходила сегодня. Сказала, что ты против ее встреч с твоим братом. Знаю, ты беспокоишься о Данике. Ты сосед Сэма, я понимаю, ты стремишься ее защитить. Возможно, ты пытаешься защитить их обоих. Но если ты ждешь прощения за свои поступки, то должен и брату дать еще один шанс.

А что, по-вашему, я сделал? Что он вам сказал на этот счет?

Это неважно,

отвечает мама Даники. — Все в прошлом. Уверена, ты хотел бы, чтобы все там и осталось.

Открываю было рот и снова его закрываю. Потому что мне хочется говорить в свое оправдание, но я действительно совершал дурные поступки. И я хочу, чтобы все это осталось в прошлом. Но при этом хочу знать, что там наговорил мой брат, потому что очень сомневаюсь, что он рассказал все без утайки.

В этом-то и состоит проблема с людьми вроде миссис Вассерман. Она добрая. И заботливая. Она хочет помогать людям — даже тем, кому не стоит помогать. Вроде Баррона. Вроде меня. Проще простого воспользоваться ее оптимизмом, ее верой в то, каким должен быть мир.

Уж я-то знаю. Уже пользовался.

Подняв глаза на миссис Вассерман, понимаю, что она просто прирожденная мишень именно для этого вида обмана.

Глава девятая

Если ты псих, рвущийся устроить тайную встречу, то, как и с недвижимостью, главное для тебя — месторасположение.

Если хочешь владеть ситуацией, необходимо контролировать территорию. Никаких неожиданностей. Ни зданий, ни деревьев, ни укромных уголков, в которых может притаиться враг. Нужны лишь укрытия, где рассажены твои люди. Но место не должно быть слишком открытым, чтобы случайный прохожий не стал невольным свидетелем происходящего. Тайные встречи должны оставаться тайными.

Бейсбольное поле — неплохой выбор. Вдали от зданий. Единственное укрытие — небольшая рощица, да и та не слишком близко. Выбор времени тоже отличный. Шесть утра — это слишком рано для большинства учеников, но такой ранний подъем правилами не запрещается. Мине не придется украдкой покидать общежитие. И можно вполне успеть совершить обмен до начала уроков. Шантажист получит деньги, и у него будет достаточно времени, чтобы с наслаждением их пересчитать и потом даже позавтракать.

С другой стороны, шесть утра — это такое время, когда девушки, затеявшие розыгрыш, могут быть только в постели. Представляю, как они, одетые в пижамы, высовываются из окон спален и хихикают, глядя, как Мина возвращается с бейсбольного поля, на которое никто так и не пришел. Если я прав, именно так все и будет. Потом начнутся настоящие переговоры — потому что мне все-таки придется как-то убедить их вернуть фотоаппарат со всем содержимым. А потом уже мы разберемся, что на самом деле происходит.

Будильник Сэма воет сиреной в полпятого утра — надеюсь, что мне больше не придется просыпаться в такой час и подобным образом. Сшибаю на пол свой телефон, пытаясь остановить вой, и только потом понимаю, что он доносится с другого конца комнаты.

Вставай! — Я швыряю подушку в сторону Сэма.

Говенный у тебя план,

бормочет Сэм, выползая из кровати и направляясь в душ.

Ага,

говорю я себе под нос. — Вот только скажи мне, что сейчас не говенное.

Слишком рано, кофе еще нет. Тупо смотрю на пустой кофейник в гостиной, пока Сэм достает банку с растворимым кофе.

Не надо,

предупреждаю я.

Он зачерпывает ложку с верхом и, не раздумывая, кладет ее в рот. Слышится жуткий хруст. Потом глаза у Сэма лезут на лоб.

Сухо,

хрипит он. — Язык… дерет.

Качая головой, беру банку. — Это ж порошок. Полагается добавить воду. Хорошо, что ты почти полностью состоишь из жидкости.

Сэм пытается что-то сказать. Бурый порошок сыплется ему на рубашку.

К тому же,

сообщаю я,

он без кофеина.

Сэм кидается к раковине и отплевывается. Усмехаюсь. Нет ничего смешнее чужих страданий.

Когда мы наконец выходим на улицу, я уже почти проснулся. Такая рань, что над травой все еще висит туманная утренняя дымка. На голых ветвях деревьев и на грудах опавшей листвы замерзают росинки, превращаясь в белую изморозь.