Неизв. - i_166602c1f3223913 Страница 22

голос капитана Сагнера.

– Вперед! Вперед! – крикнул также откуда то сзади поручик Лукаш.

Швейк оглянулся, но не увидел ни одного знакомого; вокруг были все

только чужие лица. Какой то толстый, здоровенный германец заметил

обращенный назад взор Швейка, подтолкнул его локтем и злобно и

саркастически проворчал:

– Тебе, поди, тоже хотелось бы держать фронт сзади? Как бы не так, любезнейший! Это только для господ офицеров!

– Не в том дело, камрад, – ответил Швейк. – Но так как я ординарец, то и

обязан, если с моим поручиком что нибудь случится, бежать за помощью. А

этот осел, Балоун то, наверно уж давно потерялся в этой суматохе.

В этот момент в передние ряды угодил тяжелый снаряд; сноп огня вырвался

из земли, тяжелый удушливый дым застлал все кругом, и земля задрожала

так, что Швейк свалился с ног.

Он остался лежать, в то время как все вокруг него разбежались по

сторонам; затем, ощупав себя, он сказал: – Вот это действительно фейерверк! Этот будет получше того, который

пускает в Иванов день господин Хаек на Стрелецком острове. Но только не

надо, чтобы получался такой взрыв. Этак можно кого нибудь и убить.

Стрелковая цепь снова выравнялась. Крики «вперед, вперед!» становились

все более дикими и безумными, превращаясь в сплошной звериный вой.

Солдаты падали и снова бросались вперед, словно кто то сзади подгонял их

плетьми. Снаряды разрывались уже за их рядами. Швейк поднялся и добежал

до большого куста шиповника, росшего на краю поля; там он снова залег.

Вскоре к нему подскочил мадьярский офицер с револьвером в руке и погнал

его вперед. Швейк заметил, что за солдатами по пятам шла целая цепь

офицеров и полевых жандармов.

«Совсем как при полицейской облаве, – подумал он, – когда полиция ищет

кого нибудь в Праге». И, прибавив ходу, сказал офицеру: – Я только хотел подождать здесь моего господина поручика. Вы, пожалуйста, не расстраивайтесь, потому что я и сам знаю, что строгость

всюду необходима. Тем более на поле сражения.

И он снова исчез в толчее. Потом он попал в наспех вырытый окоп, откуда

отчаянно отстреливалось несколько совершенно измученных и ошалевших

солдат. Но едва он успел ввалиться туда, как раздалась команда: – Рота, прямо по неприятелю пальба – начинай!

Винтовки затрещали, и тысячи огненных вспышек осветили темноту. Минут

десять продолжалась трескотня выстрелов, с четверть часа летели шрапнели

и гранаты за окоп; затем огонь на флангах усилился, тогда как в центре

по команде! «Прекратить огонь!» – он замолк.

И вновь тишина была прервана командой’

– Примкни штыки! В атаку! В атаку! Вперед! Вперед!

Вся эта человеческая масса ринулась вперед, чтобы схватиться врукопашную

и штыками в живот или грудь добить тех, кого пощадили пули, шрапнель и

осколки снарядов. Едка успели люди выбраться из окопа, как начала

стрелять австрийская артиллерия. Слышно было, как кто то кричал в

полевой телефон:

– Заградительный огонь! Шрапнелью!

Военная техника оказалась во всех отношениях совершенна: кому мало было

для воодушевления одного рома, тому помогала своя же артиллерия, расстреливавшая отстающих.

Швейк был увлечен общим потоком. В несколько секунд наступавшие

пробежали небольшое расстояние, отделявшее их от второй линии русских

окопов. Но последние оказались уже пустыми. Кроме валявшихся повсюду

убитых и раненых, здесь не было ни одного неприятельского солдата – все

успели во время убежать.

– Не задерживаться! Вперед! Вперед! – кричали офицеры. Атакующие

перемахнули через окоп и помчались дальше в темноту. Швейк остался один

среди раненых.

– Что, ребята, досталось вам, на орехи? – участливо промолвил он, вливая

им в рот немного воды из своей фляги. – Что ж вы раньше то не удрали?

Ведь с нашей пехотой, знаете, шутки плохи. Да что солдаты – даже я

штатский человек, если он пьян, часто бывает способен причинить другому

тяжкое телесное повреждение. Вскоре солдаты вернулись обратно; русские, воспользовавшись темнотою, исчезли, словно в воду канули, и солдаты, вытаскивая убитых и раненых из окопов и передавая их санитарам, ругались: – Чорт возьми, этак, значит, завтра с утра нам опять придется за ними

гнаться! Теперь они, пожалуй, до самой Москвы не остановятся. Говорят, германцы уже в Варшаве. Пожалуй, если мы каждый день будем их так

колошматить, как сегодня, то скоро им капут.

– А много ли их еще осталось, камрад? – спросил Швейк. – Хорошо было бы

распределить их поровну на все время, сколько будет еще продолжаться

война. На каждый день по определенной порции. Потому что нехорошо

сожрать все разом. Вот в Млада Болеслави в сберегательной кассе служил

кассир, некто Вильд, так тот тоже не сразу, а медленно, раз за разом

крал из кассы, чтобы заметно не было. И ведь все ж таки, хоть он и

помалу брал каждый день, обчистил кассу до последнего грошика. Или вот

еще господин Дрозд в католической сберегательной кассе при общине св.

Венцеслава, о которой так, много писали в газетах; он тоже крал, потихоньку и осторожно, так что даже и сам св. Венцеслав ничего не

заметил, пока касса не опустела. Словом, не надо разевать рот сразу, если даже хочется проглотить весь мир, потому что таким образом немало

народу вывихнуло себе челюсть. Мирное царствование его императорского

величества продолжалось пятьдесят лет, пока приготовились к войне. А

господин Дрозд в Венцеславовой кассе крал четырнадцать лет.

Какая то фигура протиснулась к нему и с возгласом: «Швейк, ты тоже еще

жив?» – бросилась ему в объятия.

– Да, да, это я, живехонек! – просиял Швейк. – А с тобой, Марек, вольнопер, тоже ничего не случилось? А я уж думал, что больше никогда

тебя не увижу, что тебя стащили уже в лазарет.

– Капитан Сагнер, так того санитары, действительно, унесли, – сказал кто

то рядом. – Он, говорят, контужен снарядом.

– Молчал бы уж, когда не знаешь! – перебил его другой. – Так таки

непременно уж и снарядом! Просто, у него есть пилюли, от которых человек

сразу лишается чувств; это ему дал наш врач. Я уже три раза видел его в

бою, и никогда то он не доходил дальше первого окопа. Он падает в

обморок и остается в таком состоянии до тех пор, пока не попадет в

тыловой госпиталь. Что ж, офицерам то живется неплохо, у них знакомства

среди врачей. А вот наш брат не попадет домой, пока не принесет на

перевязочный пункт подмышкой свою собственную голову.

А Марек добавил, наклонясь к самому уху Швейка: – Я уж тоже слышал об этих пилюлях… У меня, знаешь, нехватает духу

причинить себе какое нибудь увечье. А здесь раньше или позже человека

непременно убьют.

– Утро вечера мудренее, – солидно промолвил Швейк. – Я так полагаю, что

нам следовало бы теперь маленько соснуть. А что делается там, впереди?

Что вы там видели?

– Да ничего, – зевая, ответил Марек, – только три русских орудия да

несколько пулеметов. Мы их там так и оставили, потому что никому не

охота с ними возиться. Ужас, до чего мы устали!

Вольноопределяющийся поднял воротник шинели и моментально уснул. Швейк

еще минуту возился со своей трубочкой; а когда капрал приказал ему

заступить в караул, он молча взялся за винтовку, вылез из окопа и пошел

в том направлении, которое указал ему капрал.

Пройдя всего несколько шагов, он обо что то споткнулся и при свете

разгоревшейся трубочки взглянул на землю. Перед ним лежала чья то

оторванная нога в высоком сапоге, вместе с желудком и обрывком кишки, обвившейся вокруг голенища.

– Бедняга, – участливо пробормотал Швейк, – видно, придется тебе в два

приема являться на тот свет. Ну, по крайней мере хоть санитары с тобой

не мучились; хорошо, когда они не проклинают человека после смерти.

Он предложил солдату, которого он сменил, лечь спать, а сам пошел

дальше. Вскоре он различил в темноте три орудия, обращенные дулами в том

направлении, откуда наступали австрийцы; недалеко от орудий стояли два

пулемета.

«Ишь ты, они у них на колесах, – подивился Швейк. – Это у них хорошо

придумано – по крайности, не приходится таскать их на спине».

Он впрягся в постромки одного пулемета, а другой прицепил к тыльной

части первого. Айда – пошли!

Колеса заскрипели, и Швейк вернулся на свое место. Он остался стоять на

посту, а когда через час его сменили, он дотащил оба пулемета до своего

окопа и заснул подле них блаженным сном.

Едва забрезжил свет, окопы ожили; унтер офицеры грубо расталкивали

заспавшихся солдат и кричали:

– Разбивка. Всяк ворочайся в свою часть. Кто из 91 го – направо. Из 66

го гонведного – в тыл, сменяться.

Швейк разбудил Марека, а затем вылез из окопа, снова впрягся в пулеметы