Фридеш Каринти - Путешествие вокруг моего черепа Страница 22

Гибкая, сухая рука крепко стискивает мою руку. Откуда же мне так знакомо это рукопожатие, отнюдь не нежное, решительное, однако на редкость внушающее доверие? Ну, конечно же, из моего собственного рассказа: высунув руку из-под одеяла, он здоровается с насупленными ассистентами.

Возвращаясь домой, я куда бодрее взбираюсь по лестнице. У меня такое ощущение, что я не стану колебаться, если дело все же дойдет до… Хотя, с другой стороны, вот уже два дня я чувствую себя вполне сносно, судя по всему, лечение мазью помогает. Все равно, главное, что теперь я знаю, куда мне в случае чего обратиться.

Однако тем временем в тайном парламенте, должно быть, прошло голосование, – хотя никто из депутатов и не подозревал, что участвует в нем, – результат которого определил мою участь по-иному.

От Дюлы-Рассеянного и Дюлы-Сосредоточенного поступает осторожное сообщение. Они снова встретились (разумеется, «случайно»)» разговор коснулся меня (опять-таки «ненароком»), и тут нашему общему приятелю, вышеупомянутому хирургу, пришла на ум его стажировка в Америке, когда он наряду с прочими блистательными учениками Кушинга ассистировал этому зачинателю современной нейрохирургии. Кушинг… Кушинг… до чего знакомое имя, где же я его слышал?… Ага, вспомнил! Ведь Кушинг был героем того узкопленочного фильма, который я не так давно видел. Ну разве это не удивительная случайность, что на противоположной стороне Земного шара – этого гигантского черепа – некий человек тридцать лет посвятил раздумьям над устройством моей черепушки и трудится во имя нее, даже не подозревая об этом, а здесь, по эту сторону Земли, я случайно, на полчаса, забегаю в клуб кинолюбителей… Да, да, все это очень интересно, но сейчас речь не об этом. Тогда о чем же? Дело в том, что на случай, если помощь все же понадобится… с Америкой уже списались… нет, мне не предстоит путешествие в Бостон, хотя и такой вариант не следует исключать полностью… но один из последователей Кушинга работает в Стокгольме… В Стокгольме? Этого еще не хватало!.. Зачем сразу становиться на дыбы, это ведь всего лишь одна из комбинаций… Судя по всему, именно Кушинг предложил кандидатуру этого своего ученика, считая его не менее квалифицированным специалистом, нежели он сам; занимается стокгольмский профессор исключительно операциями на мозге, а медицинское оборудование у него первоклассное даже в мировом масштабе… Так что, как бы это сказать… словом, и со стокгольмским светилом тоже уже списались, поскольку М. знаком с ним еще по Бостону… И с этим уже списались? Час от часу не легче!.. Да, списались, необходимо заручиться гарантией на все случаи, хотя это отнюдь не означает, что прямо сейчас непременно… Хм, любопытно. Ну и как же его зовут, этого стокгольмского профессора? Оливекрона, Герберт Оливекрона. Оливен?… Нет, Оливекрона. Странная фамилия, но звучит красиво. В переводе это означает «оливковый венок» или «оливковая корона», а может, «крона оливкового дерева» или «оливковая ветвь» как знак благоговейного почтения. Мне нравится это имя, смысл у него патетический, но именно потому оно мне и нравится. Носителя этого имени я представляю себе рослым мужчиной с греческим профилем. Пусть так, однако все это рассуждения чисто академического толка, ведь даже если предположить, что до этого дойдет черед, откуда мне взять такую уйму денег, которая понадобится для заграничной поездки? Редакция готова пойти мне навстречу, но об услуге подобного рода разговора пока что не возникало, да после беседы с пештским профессором я и не решился бы вылезти с такой просьбой.

И тут наступает неожиданный поворот событий. Судя по всему, в действия Нижней палаты сама по себе решила вмешаться палата Верхняя.

На пятый день, к превеликой моей радости (хотя ума не приложу, чем я ее заслужил) у одра моего появляется… графиня, отпрыск венгерского аристократического семейства, фигурирующего среди древнейших и родовитейших династий. Но радуюсь я ей не поэтому: просто эта поистине очаровательная, умная, добросердечная дама – моя давняя знакомая. Мы чаевничаем с ней на пару и развлекаем друг друга болтовней – самым непосредственным образом, безо всяких Церемоний, казалось бы, положенных в обществе больного. По ходу разговора вдруг выясняется, что графиня отлично осведомлена относительно моей хвори, да и как же иначе, ведь их домашний врач, видный хирург, просветил ее на этот счет в подробностях. Да, влип я, ничего не скажешь, – с подчеркнутой пренебрежительностью галантно пытаюсь я вернуть нашу светскую беседу в прежнее русло. Однако гостья не скрывает своего удивления. «Не вижу здесь предмета для щуток. Вы не ребенок и, насколько мне известно, не трус. Разумеется, пришла сюда лишь за тем, чтобы поговорить с вами на эту тему. Да, положение действительно крайне серьезное. Вы должны быть готовы к тому, что вам придется перенести операцию». Выходит, и это ей известно? «Я говорила с врачом и знаю, что, вероятно, вам нужно 6v дет ехать в Стокгольм». Да, но… «Не беспокойтесь, эта сторона воппо са уже улажена». И графиня упоминает изысканнейшего писателя который на днях звонил ей по этому поводу. С министром и другими влиятельными лицами она уже тоже успела переговорить… (Выясняется, что сама того не желая, она несколько дней подряд только и занималась моим делом.) Разумеется, тут все в порядке, и средств будет столько, сколько потребуется. Любопытно, что в этом вопросе сходятся самые разные люди, зачинателем «движения» в мою пользу оказался господин, находившийся в смертельной ссоре с тем, кто впоследствии его продолжил… В этой точке соприкосновения вражда закончилась.

Я не в силах ответить графине. Шутливые отговорки, которые я держал наготове, оказались неуместными. Мы молча обменялись рукопожатием.

Растроганность мою несколько уравновешивает навязчивая мысль, что разговоры о поездке и об операции – не более чем «возможные» варианты. Ведь категорического распоряжения пока еще не последовало, и я докажу всем своим друзьям и доброжелателям – именно потому, что они так милы и добры ко мне, что не стоит бояться за меня, сумею я и собственными силами выпутаться из беды. Смотрите, как прекрасно действует на меня эта серая мазь, сегодня ведь тоже не было никаких особо неприятных явлений. Мне даже приходит охота устроить небольшой розыгрыш. Я слышу, что по телефону справляется о моем здоровье Шандор – добрый приятель и виртуозный мастер пера, один из любимых моих стилистов. Пока я переношу аппарат к своей постели, мне вспоминается, как кто-то говорил, будто Шандору ужасно жаль меня и именно поэтому он побаивается звонить, «душа болит поверженным героя видеть», – как сказал Арань. «Это ты, Шандор? – вопрошаю я слабым, замогильным голосом. – Ох, ми-лы-ий… худо мне… конец… мой… пришел». Он, бедняга, не знает, что ответить, и я отчетливо представляю, как он бледнеет. Я тотчас перехожу на беспечно-веселый тон и продолжаю: «Некрасиво с твоей стороны ни разу не проведать старого друга. Ну, что у вас новенького?» Шандор с облегчением смеется, чуть погодя заявляется собственной персоной, и мы веселимся вдосталь.

Постепенно собираются и другие посетители, мы пьем чай, настроение у всех приподнятое. Вдруг докладывают о приходе доктора Р., великолепного специалиста по глазным болезням. Просить немедленно! Добро пожаловать, господин профессор, рад вас видеть. Может, попросить гостей удалиться? Разве что на полчасика… я хотел бы обследовать глазное дно.

Сверкающая лампочка глазного зеркала надолго впивается в мои зрачки. Осмотр затягивается, а мне невтерпеж, хочется рассказать ему одну забавную историю.

Наконец профессор заканчивает осмотр. Тщательно протирает прибор, прячет его на место, в коробку. Затем поворачивается ко мне. Хлопает меня по колену, смотрит с улыбкой. Слава тебе, господи, наконец-то услышишь хоть что-нибудь приятное!

– Так вот, почтеннейший маэстро, зрение у вас ухудшилось еще на две с половиной диоптрии. И уже появились очаги атрофии.

– Полноте!..

– Да-да! И все это произошло в четыре раза быстрее по сравнению с предыдущим изменением.

– Но если учесть…

– Обождите, пожалуйста! Врачебный долг обязывает меня предупредить вас, что, если в течение десяти дней не удалить развивающуюся в мозгу опухоль, за три недели вы окончательно ослепнете. Ослепнете полностью, погрузитесь в вечный мрак.

У меня и в мыслях нет перебивать его, и все же он делает рукой предостерегающий жест, давая понять, что еще не кончил.

– Прошу прощения, но полная слепота послужит лишь началом. За нею, с интервалом в две недели, последуют один за другим и очередные этапы: полный паралич… потеря рассудка… ну, и наконец…

– Благодарю, господин профессор, не стоит продолжать Я все понял.

Раздается стук в дверь. Ну как, нам можно войти? Да-да, входите, мы уже кончили.

Гости оживленной гурьбой вваливаются в комнату.