Феликс Максимов - Игра Страница 23

В то утро, когда ты призналась мне, что беременна, в Ньюкасл пришла страшная весть - хайлендеры спустились с гор. Их тысячи, они идут на город, и нет от них спасения - потому что на их стороне церковь.

Я вспомнил о загодя отправленном в Авиньон доносе.

Ну что ж - все тайное становится явным. Командор тамплиеров выполнил свою угрозу и вернулся. Он оказался честным человеком и списался с курией, (мой донос там уже читали и были крайне встревожены тем, что творилось на острове), Командор обещал Папе военную поддержку, и добился переименования своего отделения ордена Храма в орден Чертополоха - под новым именем их приютила Шотландия.

Рождественская омела вскрикнула под серпом войны. Очевидцы передавали, что долины за пригородными пастбищами и полями, все пестрят клетками шотландских килтов.

Скудная армия англичан выступила из Нью-Кастла спешно, с плохим оружием, под предводительством старого короля, я до сих пор помню, как под недобрым декабрьским солнцем плескались его седые волосы, и яркие одежды полководца словно издевались над одряхлевшим телом.

Я стоял в провожающей толпе - а завтра, моя ненаглядная, все они превратятся в беженцев - я стоял и видел, как они уходят на смерть.

Весопляс, как всегда скакавший одесную короля в радужном плаще герольда, трубил в рог и не удостоил меня взглядом

А ты, моя Мадонна, носила мое дитя, как ангелы беззаботно носят крылья, не вспоминая о них даже в истинной высоте.

Ночью я просыпался рядом с тобой в зеленоватой тьме, и твои грешные волосы мерцали, словно первый жатвенный венок пшеничных колосьев. Я клал руку на волшебное чрево твое и страшное сомнение точило меня - а что если даже плод, даже мое дитя первенец не принадлежит мне.

- Отвечай, чьего ребенка ты носишь - сорвался я утром.

- Своего, Даниель. - усмехнулась ты, расчесывая у зеркала несказанные пряди волос.

- Кто его отец?

Ты лукаво улыбнулась.

- Я не уверена, но сдается мне, что это был мужчина. Не бойся, твоя честь не пострадает. Ведь его отца зовут Даниель фан Малегрин.

Не было больше сомнений. И я плакал во дворе, как фарсовый муж-рогоносец, я куплю у старухи зелья и порешу себя, как Иуда…

Нет, хуже, моя красавица, когда он вернется, я буду ласково принимать твоего Феликса в доме, пока ты не родишь. А потом я удавлю твоего любимчика сзади, твоим же чулком и целую неделю заставлю тебя спать рядом с разлагающимся трупом.

Когда он вернется.

Весопляс и еще пятеро выживших вернулись в Ньюкасл через месяц.

- Король умер. - целуя край платья королевы- матери прохрипел Весопляс - пятеро рыцарей, заросших, как каторжники с глухим мужским воплем опустились на колени, кровавая корка делала их подобными мертвецам.

- Как это произошло? - безучастно спросила старуха.

Весопляс рассказал о бесконечном стоянии у крепости баронов де Клиффордов, о плескавшихся и горевших на ветру штандартах, о том, как толпа шотландских дикарей теснила англичан и в осажденной крепости, куда королевскую гвардию загнали, как в крысоловку. Не хватало еды и корма для коней, и кони падали и на телах солдат цвели синие струпы, от голода варили кожаные ремни и жарили крыс.

Король стоял под дождем на стенах и смотрел вниз, как безумный, в последнее время Весопляс таскал его за собой, подпирая плечом, отдавал свою порцию омерзительного хлебова, но король умирал, он стал харкать и мочиться кровью и гноем, но каждый день выходил на стены и смотрел в долину, немо и страшно.

Сам воздух натужно звенел от зудения гнусавых шотландских волынок, от расцвета игры, перебранки меж осаждающими и осажденными и крепкого запаха пота и спиртуозных паров, которым воняли шотландские тела.

В то утро ослабевший король вывел войска из замка Клиффордов, готовилась битва, ибо осада уже была невыносима.

Красный солнечный шар прожигал редкие облака и скоро выплыла неизреченная чистая синева небес.

Король смотрел через огонь на сражение в долине, держась за локоть Весопляса.

- Сын - медленно сказал он - мне нечем дышать. Отчего это?

- Вы хотите правды, ваше величество? - спросил Феликс, удивленный обращением “сын”.

- Да.

- Вы умираете. - просто ответил Весопляс и король с трудом различал его слезные глаза - и первые и вторые.

- Возьми мою корону, сын мой.

- Я не сделаю этого, король. Вы мне как отец, я не могу сорвать корону с коченеющего тела, пусть это сделают другие. Я слишком не люблю вас, отец, чтобы ограбить.

Эдуард сдавил плечо Весопляса

- Я испытывал тебя. Если бы ты согласился, я бы убил тебя тотчас. Но теперь я буду ждать тебя в аду или раю, как сына. А сейчас не мешай мне. Короли и волки не должны умирать от старости.

Тут Эдуард оттолкнул юношу и спокойно шагнул со стены.

Весоплясу показалось, что тело короля падает томительно долго, в переливах алого плаща и наконец грянулось, оплыло, смешалось с жидкой глиной и болезненным снегом. И было неторопливо, как на театре, покрыто алыми складками.

Весопляс медленно погребально затрубил в рог.

Бароны, пустившие было коней в гущу битвы, разом повернулись и набросились на труп Эдуарда, как черные крысы, ярились кони, шла грызня, и тело становилось землей под острыми копытами темных баронских лошадей.

Меньше чем через три часа англичане были разбиты, уцелевшие разбежались и встала у дверей замка Клиффордов глухая влажная тишина.

Шотландцы решили идти на Ньюкасл, вслед за варварскими отрядами скрипели закрытые повозки с крестами на пологах.

Весопляс, не стыдясь дорожной грязи стоял коленопреклоненный на мозаичных полах дворца и молчал.

Лжец, лиса, вор. Наверняка он сам столкнул старика с крепостных зубцов. И теперь, убив отца и сына, оплакивает их.

- Нет Эдуарда I, нет Эдуарда II, но может быть поможет Эдуард III, младенец… - прошептал Весопляс.

- Горе стране, где король-ребенок. - сказала королева-мать- оседлайте мне лошадь и вы, пятеро будете сопровождать меня. Что же до тебя, мальчик, я хотела бы видеть тебя своим пажом. В изгнании мне будет скучно без твоих песен. мне жаль будет твоего свежего молодого лица. Едем со мной.

- Я остаюсь. - ответил Весопляс.

- Тебе что-нибудь надо? Деньги, титул?

- Горячей воды, ножницы и чистую рубаху - ответил Весопляс.

Тем же вечером дворец опустел, как кладбище после Страшного Суда.

Лишь в угловом окне западного флигеля теплился огонек.

Всю ночь, ветреную, февральскую я бродил в бесконечных мокрых палисадах, косился на окно, оплетенное бледными плетьми плюща. Меня можно было принять за умирающего от любви, с непокрытой головой, бледного, больного.

Но мною двигала одна лишь ненависть.

Я подтянулся, зацепившись за черепичный подоконник ссаженными пальцами.

Я хотел увидеть его, преисполненным непотребства, рукоблудящего, сплетшегося в чудовищном соитии с каким-нибудь конюхом или вором.

Весопляс спокойно спал на лавке в молельной. Он был обнажен и нескромно прикрыт вытертой волчьей шкурой. Подле него догорал светильник.

По лицу Весопляса было видно, что ему не снится ничего.

Я поднял исписанный листок из его рук, прочел:

” Темнеют лица жен, трещат хребты мужей.

Счет хлеба - по зерну на плесневом ноже,

Путь голода, войны, терпения и боли.

В бесхитростных сердцах, грех юности безусой,

Родятся в год лихой великие безумства

Путь смелости, путь жалости, путь радости и Бога.

Встречает день слепой, река находит русло,

В тот добрый час, когда великое Безумство,

Взрослея, превращается в обычную любовь.”

Я наклонился над ним, готовый пережать горло, но поцеловал его в слегка влажный лоб и вышел вон.

Через две недели крестовые обозы достигли Нью-Кастла. Оставшиеся в городе жители вышли на соборную площадь.

В конском навозе копошились воробьи, день по-весеннему был ярок, солнце маслянисто играло на крышах. Ты, моя потаенная, стояла рядом со мной в толпе, прятала руки в беличью муфту. По случаю прибытия неведомого каравана, ты принарядилась, ветер взметывал тройной подол красной фламандской юбки.

Кого мы могли ждать в эти проклятые времена? Торговцев, актеров, бродяг - египтян?

Из повозки кряхтя, поплевывая и сконфуженно попердывая, выбрался обрюзгший краснорожий человек в роскошном облачении Судии Он был молод, по-хамски здоров и упруг, как коровячье вымя. Но, отдавая дань игре, выделывался, кривляясь, как пропахший мочой старик. За ним из повозок, будто крысы из горящего амбара, полезли монахи.

-Кто это? - спросил я у впереди стоящих.

- Инквизитор - ответили мне те, кто расслышал простуженный крик глашатого.

Вместе с монахами стоял и Командор Тамплиеров, зеленое инквизиторское знамя снова было поднято над толпой. Инквизитор требовал бумаги, подписанные самозванцем и еретиком Даниелем фон Малегрином. Суетились секретари.

Однако, мой донос возымел действие.

И тут, холодея, я понял, что если Инквизитор, этот кривляка с пивным пузом, просмотрит подписи под преступными документами, он не увидит там имени Феликс Монжуа. Везде, везде, эта тварь, Весопляс, ставил одну подпись: Даниель, граф фан Малегрин.