Висенте Бласко-Ибаньес - Винный склад Страница 23

Эта страна, страна винодѣлія; и Сальватьерра съ воздержанностью трезвенника проклиналъ вліяніе на населеніе алкоголическаго яда, передающееся изъ рода въ родъ. Бодега, – современная феодальная крѣпость, которая держитъ массы въ уничиженіи и рабствѣ. Неистовства, преступленія, радости, влюбленность, все – продуктъ вина, словно этотъ народъ, который учится пить, едва отнимутъ ребенка отъ груди матери и считаетъ часы дня по числу выпитыхъ стакановъ вина, лишенъ страстей и привязанностей, и неспособенъ дѣйствовать и чувствовать по собственному почину, нуждаясь для всѣхъ своихъ поступковъ въ возбужденіи винной влагой.

Сальватьерра говорилъ о винѣ какъ о незримой и всемогущей личности, вмѣшивающейся во всѣ дѣйствія этихъ автоматовъ, вліяя на ихъ ограниченный умъ, подталкивая ихъ къ унынію, такъ же какъ и къ безпорядочному веселію.

Интеллигенты, которые могли бы бытъ вождями массы, проявляютъ въ молодости великодушныя стремленія, но едва они вступятъ въ возраастъ, какъ уже становятся жертвами мѣстной эпидеміи, превращаясь въ извѣстныхъ manzanilleros [6] , мозгъ которыхъ не можетъ функціонировать иначе, какъ подъ вліяніемъ алкоголическаго возбужденія. А въ цвѣтущіе года зрѣлости они уже являются дряхлыми, съ дрожащими руками, чуть ли не паралитиками, съ красными глазами, померкнувшимъ зрѣніемъ и съ затемнѣннымъ мышленіемъ, какъ будто алкоголь окутываетъ облаками ихъ мозгъ.

Но, – веселыя жертвы этого рабства, – они еще восхваляютъ вино, какъ самое вѣрное средство для укрѣпленія жизненныхъ функцій.

Рабы нужды не могутъ наслаждатъся этимъ удовольствіемъ богатыхъ; но завидуютъ ему, мечтая объ опьянѣніи, какъ о величайшемъ счастіи. Въ моменты гнѣва и протеста толпы, достаточно подсунутъ ей бочки вина, чтобы всѣ улыбались и видѣли бы нищету свою позолоченной и свѣтлой сквозь стаканы, наполненные золотою влагой.

– Вино! – воскликнулъ Сальватьерра, – это самый величайшій врагъ здѣшней страны: оно убиваетъ энергію, создаетъ обманчивыя надежды, прекращаетъ раньше времени жизнь; оно уничтожаетъ все, даже и любовь.

Ферминъ улыбался, слушая своего учителя.

– He тажъ уже это страшно, донъ-Фернандо!.. Тѣмъ не менѣе, я признаю, что вино одно изъ нашихъ золъ. Можно смѣло сказатъ, что любовь къ вину у насъ въ крови. Я самъ не утаю порока своего. Стаканъ вина, поднесенный друзьями, доставляетъ мнѣ удовольствіе… Это мѣстная наша болѣзнь.

Революціонеръ, увлеченный мятежнымъ теченіемъ своихъ мыслей, забылъ о винѣ, чтобы наброситься на другого врага, – на смиреніе передъ несправедливостью и христіанскую кротость бѣдняковъ.

– Эти люди терпятъ и молчать, Ферминъ, потому что ученіе, унаслѣдованное ими отъ предковъ, сильнѣе ихъ гнѣва,

Сальватьерра волновался, возвышая голосъ въ безмолвіи сумерекъ. Солнце скрылось, освѣтивъ городъ точно отблескомъ отъ пожара. Co стороны горъ на небѣ фіолетоваго цвѣта выступила первая звѣзда, предвѣстница ночи. Революціонеръ устремилъ на нее взглядъ, какъ будто она-то и была то небесное свѣтило, которому суждено вести къ болѣе широкимъ горизонтамъ толпу плача и страданій, та звѣзда справедливости которая, блѣдная и колеблющдяся, освѣщала медленный походъ мятежниковъ, но она разрастется и превратится въ солнце, лишь только мятежники приблизятся къ ней, взявъ штурмомъ высоты, разрушивъ привилегіи, уничтоживъ боговъ.

Великія мечты поэзіи вставали въ умѣ Сальватьерра и онъ говорилъ о нихъ со своимъ спутникомъ дрожащимъ и глухимъ голосомъ ясновидящаго пророка.

– Однажды древній міръ былъ потрясенъ до самыхъ своихъ основъ. Деревья стонали въ лѣсахъ, шумя листвой, словно могильныя плакальщицы, угрюмый вѣтеръ покрывалъ зыбью озера и лазурную, свѣтлую поверхность классическаго моря, ласкавшаго въ теченіе вѣковъ греческія прибрежья подъ звуки діалоговъ поэтовъ и философовъ. Плачъ о смерти раздался въ пространствѣ, доносясъ до слуха всѣхъ людей «Великій Панъ умеръ!..» Сирены погрузилисъ навсегда въ хрустальныя глубины, рспуганныя нимфы бѣжали въ нѣдра земли, чтобы никогда больше не возвратиться, и бѣлые храмы, точно мраморные гимны, воспѣвавшіе веселіе жизни подъ золотыми потоками солнечныхъ лучей, покрылись мракомъ, исчезая въ величественномъ молчаніи развалинъ. «Христосъ родился», провозгласилъ тотъ же голосъ. И міръ ослѣпъ для всего внѣшняго, сосредоточивъ свои взоры только на душѣ, и возненавидѣлъ матерію какъ низкій грѣхъ.

Отрекаясь отъ природы, люди искали въ лишеніяхъ, въ обожествленіи страданія лѣкарства отъ своихъ золъ, искали столь сильно желаемое ими братство, вѣря, что надежда небеснаго рая и милосердіе на землѣ окажется достаточнымъ для счастія христіанъ.

И вотъ, тотъ же плачъ, возвѣщавшій о смерти великаго бога Природы, черезъ промежутокъ долгихъ вѣковъ снова прозвучалъ: «Христосъ умеръ!.. Христосъ умеръ!..»

– Да, – продолжалъ революціонеръ, – всякая душа слышить этотъ возгласъ въ минуты отчаянія. Тщетно праздничный звонъ колоколовъ ежегодно говоритъ намъ о томъ, что Христосъ воскресъ!.. Рабъ, котораго Христосъ искупилъ, теперь – трудящійся на жалованіи, обладающій правомъ умереть съ голоду безъ того куска хлѣба и кувшина воды, которые предшественникъ его въ Римѣ находилъ въ рабочемъ домѣ для невольниковъ. Торговцы, изгнанные изъ Іерусалимскаго храма, считаютъ теперь свое вступленіе въ рай уже обезпеченнымъ и являются опорой всякаго рода добродѣтелей. Богатые и привилегированные говорятъ о царствіи небесномъ, какъ о новомъ удовольствіи, въ придачу къ тѣмъ, которыми они пользуются на землѣ. Христіанскіе народы истребляютъ другъ друга, не ради капризовъ и ненависти своихъ вождей, но изъ-за менѣе конкретной вещи, изъ-за обаянія колыхающагося лоскута, отъ цвѣта, котораго они теряютъ разсудокъ. Хладнокровно убиваютъ одинъ другого люди, никогда не видѣвшіе другъ друга, оставившіе позади себя ниву, имѣющую быть обработанной, и покинутую семью, – братья по страданію на каторгѣ труда, безъ иного различія, какъ только языка и расы.

Въ зимнія ночи огромная толпа нищеты бродитъ по городскимъ улицамъ, безъ хлѣба и крова, точно по пустынѣ. Дѣти плачуть отъ холода, пряча руки свои подъ мышки, женщины, охрипшія отъ вина, скрываются, точно дикіе звѣри, подъ выступами воротъ, бродяги, не имѣющіе хлѣба, смотрятъ на балконы ярко освѣщенныхъ дворцовъ, или слѣдятъ за разъѣздомъ счастливцевть, укутанныхъ въ мѣха и развалившихся въ своихъ каретахъ, возвращаясь съ пировъ богатства. И голосъ, быть можетъ все тотъ же, повторяетъ въ ихъ звенящихъ оть слабости ушахъ:

– He надѣйтесъ ни на что. Христосъ умеръ!

Безработный, возвращаясь въ свой холодный вертепъ, гдѣ его ждетъ вопрошающій взглядъ исхудалой его жены, бросается какъ уставшее животное на полъ послѣ безумной бѣготни цѣлаго дня въ поискахъ работы для утоленія голода его семъи. – «Хлѣба, хлѣба» – просятъ у него малютки, надѣясь найти хлѣбъ подъ изношенной его блузой. И бѣдный отецъ слышитъ тотъ же голосъ, словно плачъ, разрушающій всякую надежду:

– Христосъ умеръ!

Также и полевой поденщикъ, который, питается всякими отбросами, и онъ потѣя на солнцѣ, чувствуя, что готовъ задохнутъся, когда на мгновеніе останавливается въ своемъ трудѣ, чтобы вздохнутъ въ этой атмосферѣ раскаленной печи, – думаетъ про себя: Гдѣ же оно, это братство, провозглашенное Іисусомъ?…

И работникъ, одѣтый въ мундиръ, принужденный во имя вещей, которыхъ онъ не знаетъ, убивать другихъ людей, не сдѣлавшихъ ему никакого зла и проводитъ дни и ночи во рву, окруженный всѣми ужасами современной войны, сражаясь съ незримымъ изъ-за далекаго разстоянія врагомъ, видя, какъ тысячи подобныхъ ему людей падаютъ убитыми и ранеными подъ градомъ пуль и осколками бомбъ, и онъ также думаетъ съ трепетомъ скрываемаго ужаса: «Христосъ умеръ, Христосъ умеръ!..»

Но люди начинаютъ вновь свое шествіе къ братству, въ идеалу Христа, хотя и отрицая смиреніе и презирая милостыню, какъ вещь унизительную и безполезную. Пусть каждый получитъ свое, безъ позорящихъ уступокъ, безъ пробуждающихъ ненависть привилегій. Истинное братство – соціальная справеддивость.

Сальватьерра умолкъ, и такъ какъ становилось темно, повернулъ обратно по уже пройденному имъ пути.

Хересъ, какъ большое черное пятно, переломлялъ линіи своихъ башенъ и крышъ на фонѣ послѣдняго сіянія сумерекъ, въ то время какъ внизу мракъ его пронизывался красными звѣздами уличныхъ фонарей.

Двое мужчинъ увидѣли какъ ихъ тѣнь, выдѣлялась на бѣлой поверхности дороги. Луна восходила за ихъ плечами, поднимаясь на горизонтѣ.

Еще далеко отъ города они услышали громкій звонъ бубенчиковъ, заставлявшій сворачивать въ сторону двуколки, медленно, съ глухимъ скрипомъ колесъ, возвращавшіяся съ мызъ.