Данни Ваттин - Сокровище господина Исаковица Страница 25

Теперь, задним числом, я понимаю, что у него имелось много разных причин так поступить. Мне рассказывали, что дедушка безумно боялся прихода немцев в Швецию и смена фамилии была попыткой защитить себя и свою семью. Но чем больше я говорю об этом с отцом, тем яснее мне становится, что дедушка прежде всего надеялся таким образом обеспечить своим детям возможность добиваться успеха в новой стране на тех же основаниях, что все остальные.

Ибо все отнюдь не так просто, как кажется. Пусть дедушка был домашним тираном и колотил своих детей, когда те не выказывали ему заслуженного, с его точки зрения, уважения, в то же время он стремился создать им наилучшие условия для благополучной жизни. Дедушка Эрвин, вероятно, просто-напросто знал то, что сегодня известно многим иммигрантам: если тебя зовут Мухаммед Хусейн, а не Андерс Свенссон, попасть на собеседование для устройства на работу гораздо труднее.

* * *

Среди тех, кто на себе испытал трудности, которые могут возникнуть, если ты не такой, как все остальные, были дедушка Эрнст и его друзья. Когда немцы начали летать над Сконе, они побросали все и сорвались с места.

– Невзирая на запрет, мы поехали в Стокгольм, – объясняла Рут. – И никто из шведов не пытался нам воспрепятствовать. Очевидно, у них хватало своих забот.

В столице они направились прямиком на центральный рынок, располагавшийся в районе Норрмальм, и спросили, откуда им доставляют овощи. Ближайшим местом оказался городок Хессельбю, поэтому вся компания двинула туда и стала ходить от сада к саду в поисках работы. Поначалу дело шло плохо. Не из-за того, что они были евреями, а из-за их немецких паспортов – фермеры Хессельбю ненавидели немцев.

– Встречали нас всюду очень плохо и проявляли откровенную неприязнь, – рассказывала Рут. – Под конец мы пошли к Эдгару Эрикссону, в то время крупнейшему землевладельцу в той местности. Толстый и высокомерный, увидев наши паспорта, он заявил, что не желает пускать на свою землю немцев.

Тут Рут настолько разозлилась, что ударила кулаком по столу.

– Немцы не хотят иметь с нами дело, потому что мы евреи, а вы не хотите, потому что мы немцы! – закричала она. – Так с людьми не обращаются. Тогда незачем было пускать нас сюда!

Землевладелец Эрикссон некоторое время просто стоял, глядя на маленькую женщину и ее сжатый кулак, которым она ударила по столу у него перед носом.

– Неужели такими маленькими руками действительно можно работать? – поинтересовался он чуть погодя.

– Дайте мне хотя бы попробовать, – ответила Рут. В результате мои родственники начали работать на крупнейшего землевладельца садового района Хессельбю. Они впервые работали на тех же условиях, что и шведы, и за ту же плату. Женщины получали в час по сорок два эре, а мужчины – крону и тридцать два эре, что было в то время нормальным заработком садовых работников.

Вскоре они уже смогли перебраться к другим, менее высокомерным работодателям. Поскольку многих шведов призвали в армию, работы хватало повсюду, и Рут пристраивала к окрестным садоводам всех своих друзей из Хайльбронна, которые один за другим приезжали из Сконе. Сама она перестала работать на улице, получив место в хозяйстве местного туза по имени Мудиг, о котором у нее навсегда сохранились приятные воспоминания.

– Он был очень добр и помогал нам как только мог, – рассказывала она. – Например, благодаря ему мы смогли снять в Хессельбю старый дом на улице Гледьевэген. Муниципалитету хотелось, чтобы кто-нибудь обрабатывал относившийся к дому земельный участок. Дом был в плохом состоянии: он представлял собой большую деревянную хибару без изоляции, водопровода и канализации. Но мы очень обрадовались возможности там жить.

В этом доме, имевшем по одной комнате на каждом этаже, жили дедушка Эрнст, его брат, Рут и их друзья – Гюнтер, Киве, Ханс и Хенни. Как и следовало ожидать, их жилище стало местом встреч и временного ночлега для остальных их знакомых.

Количество жильцов временами достигало четырнадцати человек, и дом фактически превратился в маленький шведский кибуц, поскольку они, как прежде в “Гехалуце”, все делали сообща.

– Наши друзья купили себе в ближайшем магазине по кружке, столовому прибору, по десертной и большой тарелке и принесли к нам, – рассказывала Рут. – Деньги на еду мы складывали в общий котел, а по вечерам все приходили и ужинали у нас дома. Так нам удавалось хорошо сводить концы с концами. Денег в то время хватало, а благодаря продуктовым карточкам нам удавалось выменивать дополнительный хлеб на водку и кофе, в которых мы не слишком нуждались.

Все работали, сколько хватало сил: днем – у окрестных садоводов, а по вечерам – на земле возле своего дома.

– Соседи не понимали, как мы успеваем работать и еще заниматься собственным участком, – говорила Рут. – Но когда нужно было сеять, мы брались за дело вместе и управлялись за день. А когда приходило время собирать урожай, мы брались за дело вместе и управлялись за день. Потом мы продавали овощи и делили деньги между собой.

Все это создавало колоссальную сплоченность и способствовало тому, что жизнь в Швеции становилась все более сносной. Работа в садах тоже шла успешно. Дедушка Эрнст с братом постепенно сделались бригадирами и научились шведскому языку у тех, с кем работали. Несмотря на то, что временами бывало нелегко, они много веселились и часто смеялись.

Когда я прослушиваю интервью, которые брал у родственников со стороны маминого отца, складывается впечатление, что там, в Хессельбю, они впервые после Дахау снова зажили более или менее нормальной жизнью.

Киве замечательно все это описал в тот раз, когда я встречался с ним в Фарсте. Поначалу он говорил серьезно, рассказывая своим теплым, грубоватым голосом, как после лагеря, испытав на себе жестокость нацистов и повидав, как люди вокруг мрут, точно мухи, он больше не чувствовал себя человеком. – Ничего подобного мне в жизни видеть не доводилось, – говорил он. – Даже в самых кошмарных снах я не представлял себе, что люди могут так поступать по отношению друг к другу. Так обращаться нельзя даже с животными. Правда, под конец становилось все равно. Просто ты сам превращался в настоящее животное.

Потом старик рассказал, как приехал в Швецию и как его использовали в качестве дешевой рабочей силы. И как пропали его хорошие костюмы и немногочисленное имущество, когда фермер, на которого он работал, ради получения страховки поджег собственный хлев. Он говорил об этом и многих других трудных обстоятельствах своей жизни.

Но вдруг его лицо просияло, и он принялся рассказывать о том дне, когда из Хессельбю позвонила Рут и сказала, что нашла для него работу у садовника. И как она и Хенни, когда он через пару дней приехал к ним, устроили торжественный ужин, которого ему никогда не забыть.

– Там собрались все наши друзья, – говорил он. – Они так красиво все организовали. Накрыли стол белой скатертью, зажгли свечи. “Я попал на небо, – подумалось мне. – Теперь я снова человек”.

Невзирая на постоянные волнения из-за войны и нацистов, жизнь на Гледьевэген становилась все лучше и все больше походила на нормальную жизнь. И вот зимой 1942 года невестка моего дедушки произвела на свет дитя, которому предстояло стать первым в нашей семье беженцев ребенком, рожденным в Швеции, – маленькую девочку по имени Юдита. Стояла одна из страшно холодных военных зим, и Рут после тяжелых родов заболела. Врачи уверяли, что ребенок не заразится от матери, но ошиблись. У девочки сделалось воспаление легких, и она умерла. Доктор посоветовал им, чтобы справиться с горем, постараться сразу же родить еще одного ребенка, и в 1943 году родился Джонни.

Некоторое время назад я встретился с ним у него дома в Больсте[30], и мы беседовали о его родителях и их жизни. Было очень приятно. Он всегда так тепло говорит о них. О том, какие они были замечательные люди и какое у него было великолепное детство. Ему разрешалось присутствовать при принятии всех семейных решений, родители уделяли ему очень много времени, а по воскресеньям они утром обычно вместе долго лежали, растянувшись на кровати, и все обсуждали. Но больше всего он рассказывал об их сплоченности – о компании, которая вместе жила в деревянной развалине на Гледьевэген, работала и веселилась, помогая друг другу и всем делясь. Даже мной, добавил он в шутку.

– Я действительно был общей собственностью, – сказал он. – У Хенни, маминой лучшей подруги, своих детей так и не родилось. Но она обычно щипала меня за попку, приговаривая: “Половинка попы моя”.

* * *

Я беру со шведского стола еще немного еды, а потом отец, достав яркую коробку с сердечными лекарствами, подробно объясняет, какие пилюли для чего, какие у них побочные действия и что необходимо принимать, чтобы сбалансировать соответствующий эффект. Когда у меня голова уже окончательно идет кругом от всей информации, он, проглотив порцию лекарств из коробки, заявляет, что, если потеряет свои пилюли, нам придется ехать домой, иначе он умрет.