Висенте Бласко-Ибаньес - Обнаженная Страница 25

При дворѣ ее не любили за эту репутацію.

Графъ не пропускалъ ни одного придворнаго торжества, пользуясь удобнымъ случаемъ, чтобы выставить на показъ свои ордена, а жена оставалась дома, ненавидя эти церемоніи. Реновалесъ не разъ слышалъ, какъ графиня, разодѣтая въ роскошное платье и усыпанная брильянтами, увѣряла, что смѣется надъ своимъ міромъ, что держится втайнѣ иныхъ убѣжденій… что она въ сущности – анархистка! Слушая ее, Реновалесъ хохоталъ, какъ всѣ мужчины, надъ тѣмъ, что называлось въ обществѣ оригинальностями графини де Альберка.

Когда Реновалесъ вторично добился успѣха и вернулся въ качествѣ знаменитаго художника въ модные салоны, гдѣ бывалъ въ молодости, онъ сразу обратилъ вниманіе на графиню, которая пользовалась репутаціей «просвѣщенной» дамы и считала своимъ долгомъ окружать себя знаменитыми людьми. Хосефина не выѣзжала теперь съ мужемъ въ свѣтъ. Она была больна, и выѣзды утомляли ее. Слабость ея была настолько велика, что она не могла даже ѣздить лѣчиться на воды, какъ совѣтовали врачи.

Графиня зачислила художника въ свою свиту, обижаясь, кагда онъ не являлся натея jonr fixe\'ы. Какъ онъ неблагодаренъ къ такой искренней почитательницѣ, какъ она! Графинѣ было очень пріятно представлять его подругам#ъ, словно новую брошку. «Художникъ Реновалесъ – знаменитый маэстро».

На одномъ изъ этихъ jonr fixe\'овъ графъ обратился къ художнику съ важнымъ видомъ человѣка, обремененнаго мірскими гючестями:

– Конча желаетъ, чтобы вы написали ея портретъ, и я, какъ всегда, хочу, чтобы желаніе ея было исполнено. Назначьте сами, когда можете начать сеансы. Она боится обращаться къ вамъ лично и просила меня сдѣлать это. Я знаю цѣну, которую вы берете за портреты. Только постарайтесь пожалуйста… чтобы она осталась довольна.

И замѣтивъ сдержанное отношеніе Реновалеса, оскорбленнаго такою грансеньорскою щедростью, графъ добавилъ въ видѣ дальнѣйшей милости:

– Если у васъ хорошо выйдетъ портретъ Кончи, то послѣ вы напишете и мой. Я жду только японскаго ордена Большой Хризантемы. Въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ мнѣ сказали, что грамота придетъ на этихъ дняхъ.

Реновалесъ принялся за портретъ графини. Работа затянулась по винѣ этой легкомысленной дамы, являвшейся постоянно слишкомъ поздно подъ предлогомъ множества занятій. Очень часто художникъ не бралъ кисти въ руки, потому что они болтали весь сеансъ. Иной разъ маэстро молча слушалъ, а она молола языкомъ безъ умолку, насмѣхаясь надъ знакомыми дамами и разсказывая о ихъ недостаткахъ, интимныхъ привычкахъ, или секретной любви; она говорила съ наслажденіемъ, какъ будто всѣ женщины были ея врагами. Но иногда она останавливалась вдругъ посреди подобнаго повѣствованія и говорила съ цѣломудреннымъ жестомъ и ироніей въ голосѣ:

– Но я, навѣрно, шокирую васъ своими разсказами, Маріано! Вы, вѣдь, такой хорошій мужъ и отецъ семейства, такой добродѣтельный господинъ!..

У Реновалеса являлось тогда бѣшеное желаніе задушить ее. Она смѣла насмѣхаться, видя въ немъ какого-то особеннаго человѣка, что-то въ родѣ монаха. Желая сдѣлать ей больно и отплатить хорошенько за насмѣшки, онъ рѣзко выпалилъ однажды въ отвѣтъ на ея безжалостныя слова:

– Но про васъ тоже говорятъ разныя вещи, Конча, Говорятъ… кое-что очень нелестное для графа.

Онъ ожидалъ вспышки возмущенія или бурнаго протеста, но отвѣтомъ ему послужилъ веселый, искренній смѣхъ, огласившій всю мастерскую и долго не унимавшійся. Затѣмъ графиня впала въ меланхолію, изобразивъ «непонятую женщину». Она была очень несчастна. Ему она могла открыть свою душу, потому что онъ былъ искреннимъ другомъ. Она вышла замужъ совсѣмъ дѣвочкой, это было роковою ошибкою. Въ мірѣ было кое-что получше, чѣмъ блескъ богатства и роскоши и графская корона, взволновавшая ея молодую голову.

– Мы имѣемъ право хоть на маленькую. долю любви, а если не любви, такъ по крайней мѣрѣ радостей. Какъ вы полагаете, Маріано?

Конечно онъ согласенъ съ нею! И маэстро произнесъ это такимъ тономъ, глядя на Кончу такими пылкими глазами, что она расхохоталась надъ его наивностью и погрозила пальцемъ.

– Смотрите, маэстро. Хосефина – моя подруга, и, если вы позволите себѣ что-нибудь, я все разскажу ей.

Реновалеса оскорбляла эта перемѣнчивость въ ней. Конча напоминала ему птицу, безпокойную, вѣчно порхающую и капризную, которая то подсаживалась къ нему, сообщая ему теплоту пріятной близости, то улетала далеко, задѣвая его крыльями насмѣшки.

Иной разъ графиня обращалась съ нимъ дерзко и оскорбляла художника съ первыхъ же словъ, какъ случилось и въ этотъ день.

Они долго сидѣли молча; онъ работалъ съ разсѣяннымъ видомъ, а она слѣдила за его кистью, удобно усѣвшись въ креслѣ и наслаждаясь пріятною неподвижностью.

Но графиня де Альберка была неспособна долго молчать. Она постепенно разболталась, по обыкновенію, не обращая вниманія на угрюмость художника и болтая изъ потребности оживить своимъ смѣхомъ и говоромъ монастырскую тишину мастерской.

Маэстро выслушалъ отчетъ о ея трудахъ въ качествѣ предсѣдательницы «Женской Лиги» и о ея великихъ планахъ для святого дѣла эманципаціи женскаго пола. Попутно, побуждаемая страстью поднимать на смѣхъ всѣхъ женщинъ, она изображала въ каррикатурномъ видѣ своихъ сотрудницъ въ великомъ дѣлѣ: никому неизвѣстныхъ писательницъ, учительницъ, озлобленныхъ своимъ уродствомъ художницъ, писавшихъ только цвѣты и голубковъ; все это были бѣдныя женщины въ старомодныхъ платьяхъ, висѣвшихъ на нихъ, словно на жерди, и въ самыхъ экстравагантныхъ шляпахъ. Эта женская богема, возмущавшаяся своею судьбою, гордилась тѣмъ, что Конча предсѣдательствуетъ въ Обществѣ, и выпаливала черезъ каждыя два слова звонкій титулъ «графиня», льстя себѣ самой дружбою съ такою высокопоставленною особою. Графиня де Альберка искренно хохотала надъ своею свитою почитательницъ съ ихъ оригинальностями и причудами.

– Да, я знаю, что это такое, – сказалъ Реновалесъ, впервые нарушая свое молчаніе. – Вы, женщины, хотите уничтожить насъ, править мужчинами, которыхъ вы ненавидите.

Графиня весело смѣялась и вспоминала о бѣшеномъ феминизмѣ нѣкоторыхъ изъ своихъ почитательницъ. Большинство изъ нихъ были безобразны и презирали женскую красоту, какъ проявленіе слабости. Имъ хотѣлось, чтобы у женщинъ впредь не было тонкой тальи, пышной груди, чтобы онѣ были костлявы, мускулисты, способны на всякую физическую работу и свободны отъ рабскихъ узъ любви и продолженія рода человѣческаго. Это была открытая война женскому красивому, пухлому тѣлу!

– Какой ужасъ! Неправда ли, Маріано? – продолжала она. – Женщины, худыя, какъ палки, съ плоскою грудью и боками, стриженыя, съ мозолистыми руками будутъ конкуррировать съ мужчинами во всемъ рѣшительно! И это называется эманципаціей! Если бы это осуществилось, мужчины живо привели бы насъ въ порядокъ энергичными мѣрами.

Нѣтъ, она не изъ такихъ. Она желала женщинамъ успѣха и торжества, но путемъ культивированія женскихъ прелестей и чаръ. Если отнять у нихъ красоту, что же останется? Конча желала, чтобы женщины были равны мужчинамъ по уму, но превышали ихъ по красотѣ.

– Я вовсѣ не ненавижу мужчинъ, Маріано. Я – настоящая женщина, и мужчины нравятся мнѣ… къ чему скрывать это!

– Я знаю, Конча, знаю, – сказалъ художникъ съ хитрою улыбкою.

– Что вы можете знать? Ложь и сплетни, которыя распускаются про меня, потому, что я не умѣю лицемѣрить и не корчу поминутно серьезной физіономіи.

Испытывая потребность въ дружескомъ состраданіи, какъ большинство женщинъ съ сомнительной репутаціей, она снова заговорила о своемъ тяжеломъ положеніи. Графа де Альберка Реновалесъ и самъ зналъ; это былъ добрый старый маніакъ, думавшій только о своихъ орденахъ. Онъ окружалъ ее заботами и вниманіемъ, но былъ для нея форменнымъ нулемъ. Главнаго не хватало въ ея жизни: сердца… любви.

Она закатывала глаза къ потолку въ стремленіи къ чистой любви, которое вызвало бы на лицѣ каждого человѣка улыбку сомнѣнія; но Реновалесъ не зналъ графини.

– Въ такомъ положеніи, – говорила она медленно, съ затуманеннымъ взоромъ: – нѣтъ ничего страннаго, если женщина ищетъ любовь тамъ, гдѣ она попадается ей. Но я очень несчастна, Маріано. Я не знаю, что такое любовь; я никогда въ жизни не любила.

О, какъ счастлива была бы она, выйдя замужъ за интеллигентнаго человѣка – великаго артиста или ученаго! Мужчины, окружавшіе ее въ модныхъ гостиныхъ, были моложе и сильнѣе бѣднаго графа, но стояли въ умственномъ отношеніи еще ниже его. Она не была святою женщиною, это правда. Такому другу, какъ Маріано, она не смѣетъ лгать. Она развлекалась подобно многимъ, которыя слыли за воплощеніе добродѣтели; но эти развлеченія оставляли всегда въ ея душѣ осадокъ отвращенія и разочарованія. Она знала, что для другихъ женщинъ любовь была дѣйствительностью, но ей самой ни разу еще не удавалось встрѣтить въ жизни искренней любви.