Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том 1 Страница 27

Правосудие не дремлет

Атос, услышав такие речи Месье де Тревиля, счел, что не стоит надеяться на большую помощь от него в этом случае. Итак, он не знал, что ему ответить в мое оправдание, и рассудил более благоразумным запастись терпением. Месье де Тревиль добавил — хотя мое преступление и преступление этой женщины не заслуживают того, чтобы кто бы то ни было заинтересовался нами, тем не менее, будет справедливо сделать это для бедного мужа, кто был достаточно несчастен сделаться рогоносцем, и вдобавок битым, без того, чтобы еще его хотели разорить; он поговорит о нем со своим родственником, и тот в самом скором времени облегчит участь несчастного. Его родственник был Советником Высшей Палаты, и так как эти Магистраты уже начинали пользоваться большим влиянием, не прекращавшим увеличиваться с тех пор и вплоть до того, как Король не положил этому определенные границы, тот без лишних церемоний сам явился в Шатле и приказал привести к нему заключенного. Смотритель скомандовал своим тюремщикам сходить за ним, и когда он был введен в комнату, куда проводили этого Магистрата, тот спросил его в присутствии смотрителя, почему он был арестован. Заключенный ответил, что не мог терпеть добровольно, как [135] из него делали рогоносца, он хотел удалить из своего дома того, кто навлек на него этот позор; все это произвело некоторый шум в квартале, а Комиссар, явившись к нему, вместо того, чтобы встать на сторону правосудия, принял сторону изменницы и отправил его в тюрьму, не пожелав выслушать справедливых резонов, вынудивших его сделать то, что он сделал.

Магистрат, кто был предупрежден и осведомлен его родственником, но кто тщательно остерегался укрепить мужа в его подозрениях, поскольку это еще больше возбудило бы его против меня и его жены, заметил ему, что, вопреки видимости, какую часто приобретают вещи, не следует судить о них по своей первой мысли; когда вдумаешься в них поглубже, они часто меняют характер, особенно, когда речь идет о ревности; рогатые видения посещали множество людей, хотя здесь зачастую бывает больше воображения, чем реальности; его ремесло хозяина кабаре выставляло его жену на обсуждение посетителей этого заведения; это вовсе не обязательно означает, что она не была благоразумна, даже, если она делала мину, будто прислушивается к их словам; она делала это скорее, дабы не потерять клиентуру в этих болтунах, вовсе не имея желания для этого ему изменять; он поступил совсем нехорошо, столь яростно забив тревогу из-за таких мелочей, и он будет порицаем мудрыми людьми; но, сжалившись над его участью, он сам захотел вытащить его из неприятного дела, при условии, что тот захочет ему пообещать быть более благоразумным в будущем; он примирится со своей женой; и так как эта последняя была рождена в благородном семействе, он должен бы знать — она не та особа, чтобы бесчестить себя и позорить его.

Заключенный, уже видевший себя в каменном камзоле и боявшийся, как бы правосудие не пожрало все, что он имел, и не вышвырнуло его на мостовую, пообещал ему все, что тот от него хотел. Магистрат, видя его столь покорным своей воле, скомандовал [136] смотрителю принести ему книгу записей, и в соответствии с властью, присвоенной в те времена Советниками Высшей Палаты, выпустил его из тюрьмы без всякого дальнейшего разбирательства. Он проводил его до дома, и, призвав его жену, свел их вместе одну с другим. До этого, с помощью Месье де Тревиля, он прочел мораль хозяйке кабаре, сказав ей, что они не хотели верить, будто она была виновна, но, тем не менее, так как она могла бы предстать в суде перед своим мужем, ей надо настаивать на том, что все ее преступление состояло в обязанности строить приветливую мину всему свету; пусть он только прикажет не открывать ее дверь никому, и он вскоре увидит, что ей ничего не будет стоить его ублаготворить.

Все заново

Муж сделал вид, будто принимает эти извинения, дабы не показаться неблагодарным за полученную от Магистрата милость. Однако ему была нужна и другая — убрать гарнизон из его дома, что и было сделано на следующий день. Таким образом, все дела вернулись к прежнему порядку, за исключением того, что мне не позволено было видеться с моей любовницей. Но кроме того, что разразившийся скандал был мне вполне достаточной помехой, Месье де Тревиль запретил мне это еще раз после того, как устроил мне грандиозный нагоняй. В течение некоторого времени я не осмеливался преступать его приказы; но поскольку, когда ты молод, как я был тогда, и полон сил, ты не находишь ничего сравнимого с любовью, я вскоре забыл его запрет ради удовлетворения моей страсти. Я десять или двенадцать раз встречался с моей хозяйкой у одной из ее добрых подружек так, что ее муж ни о чем и не подозревал. Она просила меня действовать вместе с Атосом, чтобы было выплачено все, одолженное ее мужу, дабы, если он рассорится с ней, я имел бы, по меньшей мере, эти деньги для поддержки в ее нужде. Я пообещал ей сделать все, что только она ни пожелает, но решил все-таки исполнить лишь [137] половину обещанного. Я действительно потребовал выплаты от моего должника, но не хотел, чтобы его выставляли на улицу, если он не был в состоянии мне заплатить. Дело затянулось на некоторое время, и меня это вовсе не расстраивало, поскольку хозяин кабаре не мог найти возражений, когда Атос заявлялся к нему, пока тот был его должником, зато я нашел здесь средство общаться, сколько мне было угодно, с моей любовницей.

ЧАСТЬ 4

Заговор Сен-Мара

Так прошла зима, и Король отправил часть своего Полка Гвардейцев в Русийон, который пытались приобщить к завоеваниям предыдущей Кампании. Эта маленькая Провинция была нам абсолютно необходима для сохранения Каталонии, куда, пока она оставалась у Испанцев, ничего нельзя было доставить, кроме как по морю. Так как Русийон расположен между Лангедоком и Каталонией, и единственно из Лангедока можно было вывезти всевозможные вещи, в каких Каталония испытывала нужду, требовалось избавиться от этой зависимости от моря, тем более серьезной, что Испанцы в ту эпоху были так же сильны на море, как и мы.

Месье Кардинал де Ришелье был наверняка одним из самых великих людей, когда-либо существовавших не только во Франции, но и во всей Европе. Однако, какими бы прекрасными качествами он ни обладал, у него имелись и кое-какие дурные; например, он слишком любил мстить и чересчур господствовать над знатью, с могуществом столь же [139] абсолютным, как если бы он был самим Королем. Вот так, под предлогом возвышения королевской власти на самую высокую ступень, он настолько возвысил свою собственную, пользуясь его именем, что опостылел всем на свете. Принцы Крови (он начал принижать их могущество, а нынешний Король полностью завершил его уничтожение) терпеть его не могли, потому что он испытывал к ним не больше почтения, чем ко всем остальным. Герцог д'Орлеан, интриговавший против него всякий раз, когда подворачивался удобный случай, готов был сделать это опять. Что до Принца де Конде, то он любил его ничуть не больше, хотя и женил Герцога д'Ангиена на его племяннице. Высшая Знать, чьим врагом он всегда себя объявлял, питала те же самые чувства к Его Преосвященству. Наконец, Парламенты равным образом были им раздражены, потому что он преуменьшил их власть введением Комиссаров, кого он назначал на любой процесс, и возвышением Совета им в ущерб.

Кардинал — великий человек

Министр ловко пользовался опасением Короля по отношению к Герцогу д'Орлеан, вынуждая его одобрять все эти нововведения. Он даже не встречал здесь никакой трудности, потому что подкрашивал все публичным благом, служившим для него чудесным предлогом. Что же касается до принижения других, то Король легко на это соглашался, потому что тот заявлял — он найдет здесь свой расчет, как это и было по правде. Король прекрасно видел, чем больше он их принизит, так же, как и Парламенты, тем его власть сделается огромнее, поскольку лишь они были в состоянии ей противостоять. Однако, так как этот Министр знал, что, несмотря на все преимущества, извлекаемые из этого Королем, он был склонен наводить тень на все, исходившее от него, потому он всегда заботился иметь подле Его Величества людей, готовых свалить дурные впечатления, возможно, возникавшие от его поведения, на ненависть, порожденную его привязанностью к интересам короны. [140]

Некто Сенмар

Тогда подле Короля находился некий молодой человек, кому едва перевалило за двадцать один год, но кто, тем не менее, пользовался громадным влиянием. Это был сын Маршала Д'Эффиа; в возрасте семнадцати лет он был сделан Капитаном Гвардии, потом Главным Камердинером Его Величества и, наконец, Обер-Шталмейстером Франции, и никогда ничья судьба не была равна его удаче. Король не мог ни на один момент остаться без него; как только он терял его из виду, он тотчас за ним посылал. Он даже укладывал его спать вместе с собой, как могла бы делать любовница, не остерегаясь, что столь большая фамильярность и, главное, с особой такого возраста, не только была противна королевскому величию, но еще и могла заставить его в этом раскаяться. В самом деле, так как благоразумие и молодость редко совместимы, следовало опасаться всего от молодого человека, уже забывавшегося настолько, что вместо того, чтобы постараться своими услугами заслужить ту честь, какой удостаивал его Король, он доводил иногда дерзость и даже наглость до разнузданных разговоров со своими друзьями о том, как бы ему хотелось быть поменьше по душе Его Величеству и иметь побольше свободы. Никто не смел передать Королю речи, вроде этой, скорее из страха ему не угодить, чем ради любви к этому фавориту; а так как при Дворе далеко не царила благотворительность, его положение наделало достаточно завистников, чтобы внушить им намерение его погубить, если бы она одна их от этого удерживала.