Борис Батыршин - Коптский крест. Дилогия Страница 27

– Они так страшно кричали! И по земле катались! Я хотел скзалать, чтобы глаза не терли, а там, в переулке, люди, ну вот, я и побежал! Наверное, надо вернуться и помочь им, да? –

– Обойдутся. – отмахнулся Ваня. – А нечего понты колотить… ну, то есть, я хотел сказать – нападать втроем на одного.– поправился он, обратив, наконец, внимание на Николкино недоумение. – Да и ничего с ними не сделается, поорут-поорут и перестанут. Перцовый аэрозоль – штука злая, но глазам вред не наносит… вроде бы. –

Вроде бы ? А если все же наносит? – Николка, отойдя от возбуждения, теперь не на шутку переживал за своих противников. – А если Кувшинов ослепнет? –

– Ни фига с ним не сделается. – отмахнулся Иван. – Ну, походит денек с красными глазами – подумаешь, беда! В другой раз умнее будет. –

– Да они, наверное, вообще ничего не поняли. – возразил Николка. Они только броситься на меня успели, а я сразу – из баллончика в глаза… –

– Ну и правильно! – отрубил Николка. Как говорят у нас, в Америке: – и мальчик заговорщицки подмигнул гимназисту, – если тебя ударили по щеке –подставь другую, а потом – уход под локоть и прямой в челюсть. –

Николку слегка задело то, с какой небрежностью Ваня обошелся с цитатой из Писания. В доме Овчинниковых хоть и не наблюдалось особого религиозного пыла, но, тем не менее, и отец мальчика, морской офицер, и тетя Оля, выпускница Института Благородных девиц, относились к Слову Божьему весьма серьезно – и успели внушить это отношение и Николке. Правда, Василий Петрович придерживался более "передовых", как он выражался, взглядов, и изредка подшучивал над нравоучительными цитатами из Писания, на которые не скупилась тетя Оля; но все же, столь смелых шуток не позволял себе и он.

Ваня тоже заметил Николкину реакцию. Накануне, по дороге домой, он имел долгий разговор с отцом. Тот все не мог забыть выходки Ивана в кофейне – той самой что окончилась скандалом с ревнителем гимназической дисциплины; и в наказание заставил сына выслушать длинную лекцию о том, как важно в их положении соблюдать обычаи 19-го века и ни в коем случае не злоупотреблять словечками и выражениями из века 21-го. Ваня обещал быть паинькой и следить за словами – но, похоже, хватило его ненадолго. Так что теперь, вспомнив отцовские наставления, мальчик смутился и постарался как-то сгладить ситуацию:

– Никол, ты не напрягайся.. то есть не переживай. Ты ведь имеешь право защищаться, верно? Ну, когда к тебе лезут? –

Николка с готовностью кивнул. Вообще-то, московские гимназисты не отличались мирным нравом. Скорее наоборот – в гимназиях постоянно дрались. И "один-на-один" и целыми класами. Не раз гимназист выбирался их схватки хлюпая разбитым носом и придерживая рукой с разбитыми в кровь костяшками оторванную полу шинели. Охотно и часто дрались пряжками форменных ремней. Случалось – мальчишки из старших классов притаскивали в гимназию свинчатки – и сворачивали ими чужие скулы. Жесткие, почти железной твердости ранцы с верхом из зеленоватой тюленьей шкуры, были излюбленными метательными снарядами: после очередной потасовки недавние противникам нередко приходилось ползать на карачках собирая карандаши, тетрадки, учебники и прочее расссыпанное на поле брани имущество.

В Николкиной гимназии нравы были помягче; но все равно, драки, что на переменах, что после уроков, не считались чем-то из ряда вон выходящим. Здесь, как и в учебных заведениях по всей России, в ходу были неписаные правила честной схватки – так, запрещалось бить ниже пояса, а так же драться ногами. Ударить лежачего считалось особо позорным поступком; нарушителю могло достаться от всех участников драки, как от своих, так и от чужих.

– Ну ладно, – Ван, уже забыл и думать о проишествии, – тут у меня к тебе дело есть, важное. Отец прийти не смог, занят –вот я и один. Может, пошли к тебе, а то дворник этот ваш на меня уже минут десять как-то подозрительно косится… –

Ваня уже бывал у Овчинниковых, и даже ночевал у Николки в комнате – в ту незабываемую ночь первого визита в прошлое. Но тогда мальчик был как в чаду – он толком даже комнаты не рассмотрел – так, громадных размеров стол на львиных лапах да журнал "Вокруг света", с которого и началась легенда о приезжих из Русской Америки. Но на этот раз он мог оглядеться повнимательнее.

Пока Иван изучал книги и тетрадки на полках, Николка незаметно просочился на кухню. Там у него был свой тайник – наверху, у лепного потолочного бордюра. Обои слегка отошли – а за ними оказалась ниша размером в два кирпича. Бог знает, кому и зачем понадобилось когда-то оборудовать эдакое секретное местечко, да еще и маскировать его обоями, но факт оставался фактом – Николка нашел тайничок полгода назад, когда помогал Марьяне обметать паутину по верхним углам комнаты; но мальчик никому не сказал о находке, справедливо полагая ее своим секретом. Наоборот, при помощи мыла подклеил обои на прежнее место – чтобы никто, невзначай, не заметил , – и с тех пор изредка прятал в тайничке всякие ценные мелочи.

Вот и сейчас – Николка дождался, когда Марьяна выйдет из кухни и отправится на двор, где закипал к ужину самовар, – быстренько забрался на стул и спрятал в секретную нишу перцовый баллончик. Потом, послюнявив палец и смочив отставшие от стены обои, он тщательно пригладил их по краям.

Николка никак не мог забыть воплей Кувшинова и его приятелей, надышавшихся едкого перцового тумана. И, хотя, баллончик, безусловно доказал свою полезность, мальчик все же решил спрятать его подальше, с глаз долой – чтобы не поддаться соблазну, и, назавтра, отправляясь в гимназию, не сунуть опасный подарок из будущего в карман.

Когда покончив с секретными делами, Николка вернулся в комнату, его гость по-прежнему стоял у книжной полки. Иван закончил перебирать учебники и теперь рассматривал фотографический портрет молодой женщины, стоящий на свободном от книжек и тетрадей пространстве. Дама была сфотографирована по пояс – портрет был вписан в овал с размытыми краями, по нижнему краю шла надпись непонятными буквами. Тонкое лицо дамы на портрете было слегка грустным; на голове у нее была сложная шляпка с короткой вуалью, шею охватывал высокий, кружевной воротник. В руках дама держала нечто вроде хлыстика для верховой езды, небрежно зажав его рукоять между указательным и средним пальцами.

– Это моя мама – тихо произнес подошедший сзади Николка. – Это она в Афинах сфотографировалась – когда папа ее там встретил и взял в жены. Видишь, надписано по-гречески? Он тогда был мичманом на клипере "Крейсер", на Балтике – они еще ходили в Мраморное море, и в Афинах были с визитом. Это как раз перед турецкой войной было. А три года назад мама умерла. От чахотки. –

Ваня почувствовал неловкость – видимо от того, как просто, с едва уловимой горечью, звучал голос Николки . Ему сразу захотелось сказать про его маму что-нибудь хорошее.

– А она у тебя очень красивая…. – Ваня вовремя подавился словом "была". – Наверное, верхом хорошо ездила? –

– Да, она же в родстве с Обреновичами, – это сербская королевская фамилия. Правда – в очень далеком! – гордо сообщил Николка. Было видно, что это составляет предмет его гордости – мальчик сразу оживился. – Мама не гречанка, она из Сербии. Только ее семья бежала оттуда, потому что турки убить их грозили – еще давно, лет двести назад. А с тех пор мамины предки жили в Италии. А потом, когда Греция освободилась – перебрались в Афины. Она хотела ехать, в Сербию – но тут в Афины пришел русский клипер, и они познакомились с папой. Видишь. Ему ведь жениться нельзя было – на флоте браки до 23-х лет не положены, – но для папы сделали исключение. Сам Государь повелел разрешить, когда ему доложили, вот как! –

– Ух ты! Ну прямо Санта-Барбара! – восхитился Ваня. – Так ты у нас, выходит, потерянный принц?

– Это почему потеряный? – возмутился Николка.– никуда меня не теряли, все время с родителями жил. И не принц никакой – мама говорила, что она с Обреновичами этими так, седьмая вода на киселе, золовка собаке вашего дворника. Так в Москве говорят… –

– Ну, все равно, аристократия, – не согласился с другом Иван. – Сразу видно – вон, как хлыстик держит … –

Мальчики помолчали, разглядывая фотокарточку. Николке казалось, что мама улыбается ему – одними уголками губ, сквозь печально-надменную аристократическую вуаль. "Ничего, сынок", – говорила она, –"вот и началась у тебя взрослая жизнь, смотри, только не подведи меня, надеюсь, что смогу тобой гордиться."

Это ощущение было таким острым, что у Николки запершило в горле и предательски намокли глаза. Он украдкой, (только бы Ваня не видел!) мазнул рукавом по лицу и поспешил сменить тему:

– А ты вот тоже о своей маме не рассказывал. Ни разу. Она что. Когда мы у вас были, ее дома не было, уехала куда-то? За покупками, наверное?

– Ага, – подтвердил Ваня. – еще как уехала. В Америку.-