Ник Кайм - Вулкан жив Страница 28

Однако…

Я был жив.

Жаровая труба исчезла. Феррус исчез. Вокруг была лишь тьма и холод. Я вспомнил, что нахожусь на корабле, где-то в глубоком космосе. Я вспомнил тюрьму, которую построил для меня мой железносердный брат, эту клетку, способную удержать и примарха.

Я все еще был слаб. Конечности казались тяжелыми, а сердца яростно бились в груди, подчиняясь какому-то физиологическому механизму, пытающемуся сохранить мне жизнь. Возможно, я излечился, возможно, я обладал неким регенеративным даром, о котором сам не знал. Но вернее всего жаровая труба не была реальной, как не была реальной и моя пытка в ней. Ведь видел же я призрачный ходячий труп своего брата. Кто знает, как сильно был искалечен мой разум?

На мгновение я предположил, что все это было иллюзией, что я сейчас лежал на Исстване-V, израненный и впавший в анабиозную кому. Или что меня спасли, и пока тело работало над собственным восстановлением в палате апотекариона, разум пытался совладать с произошедшим.

Но я отбросил эти надежды. Мое похищение было реально. Керз был реален. Это место, эта тюрьма, созданная для меня Пертурабо, была реально. Мне не проснуться от кошмара — кошмар мне не снился. Я жил в нем. Реален был каждый мучительный вздох.

Но мне было сложно думать, сложно рассуждать. Присутствие Ферруса, все, что мне довелось увидеть, и все, что не довелось, заставляло сомневаться в себе. Немало мучений доставили мне пытки, раны и увечья, но еще ужаснее было медленное разрушение восприимчивости, личности и уверенности в собственном умении отличить реальность от фантазии. Как уберечься от собственного разума, от того, что говорят тебе чувства? Не существовало такой брони, такого щита, такого стража, которые могли бы от этого защитить, — была только сила воли и способность мыслить.

Я не попытался встать. Я не выказал неповиновения или злости. Я лишь выдохнул и раскрылся прохладе своей темной камеры. Я постарался вспомнить все, что знал о своем тюремщике, все, что мог точно восстановить в памяти.

А потом я закрыл глаза и позволил себе погрузиться в сон.

Хараатан, во время Великого крестового похода

Грязные, истощенные солдаты Хартора были жалким зрелищем. Похожие на муравьев в своих грязно-красных карапаксах, они выходили колонной из распахнутых ворот города с поднятыми в знак капитуляции руками.

Первыми вышли стражи крепостной стены, сопровождающие своих капитанов и офицеров. Потом солдаты с передовых позиций за стеной, тыловые баррикадисты, башенный караул, рядовые из внутренних казарм, резерв, ополчение. Они складывали оружие на городской площади, как приказывали через громкоговорители дисциплинарные надзиратели в черных мундирах. К тому времени, когда все воины покинули город, сданное оружие образовало высокую черную кучу, напоминающую погребальный костер.

За ними последовали гражданские.

Женщины прижимали младенцев к груди, мужчины с широко раскрытыми глазами плелись мрачной процессией, слишком испуганные, чтобы кричать или плакать, слишком задавленные, чтобы что-либо делать, способные лишь смотреть на рассвет, терпеливым хищником крадущийся по песчаным дюнам. Собаки, скот на поводу у фермеров, чернорабочие, фабриканты всех мастей, продавцы, клерки, писари и дети. Они покидали Хартор — свой дом и свое убежище — в великом и мрачном исходе.

Водизийские танки примыкали к батальонам Утрихских фузилеров и Навитских охотников, красующихся в накрахмаленной униформе Имперской армии. Даже сам командир Арвек показался из башни своего «Штормового меча», чтобы понаблюдать за толпой местных жителей, плетущихся мимо. Некоторые останавливались перед своими угнетателями и молили о пощаде, пока дисциплинарные надзиратели не сгоняли их вперед. Другие замирали в тени «Огненных королей» принцепса Локьи, приняв их за богов, воплотившихся в железе. Если криков и угроз оказывалось недостаточно, чтобы заставить этих несчастных двигаться дальше, их приходилось уносить ординаторам из медике. Другой работы для врачей и госпитальеров практически не было: имперские силы разрешили конфликт без потерь со своей стороны. И это несмотря на то, что в грязной толпе присутствовали ксеносы.

Данный факт немало радовал Владыку Змиев и одновременно немало злил его.

— Он был прав, — пробормотал Вулкан, издалека наблюдая за постепенно опустевающим Хартором.

— Повелитель? — переспросил Нумеон, стоявший позади примарха на поле сбора. Неподалеку, на участке земли, разровненном имперскими землекопами, Саламандры грузились на «Штормовые птицы»: их ждала немедленная передислокация. Приведение к Согласию закончилось. Империум победил.

— Он сказал, что избавил нас от необходимости проливать кровь, — ответил Вулкан, наблюдая за толпами людей, покидавших город.

Амбразуры в стенах этой последней крепости были пусты, смотровые башни высились над городом беспомощными стражами, и лишь тени несли дозор на парапетных стенах. Население всего Хартора — солдаты и гражданские, один за другим, — передавало себя в руки Империума.

Нумеон нахмурился.

— А разве нет?

Вулкан впервые за почти целый час обратил на советника пылающий взгляд. Нумеон и не вздрогнул. Даже сердце его не выдало.

— Ты свирепый воин, Артелл, — сказал примарх.

— Я таков, каким нужен вам, повелитель, — ответил Нумеон, слегка склонив голову в знак почтения.

— Это верно. Никому в Восемнадцатом не сравниться со знаменитыми Погребальными стражами. Подобно глубинным драконам, вы яростны и неудержимы, клыки и когти ваши остры, — Вулкан кивнул на меч, закрепленный на спине советника. За время этой кампании его еще не омывала кровь, но, судя по полной капитуляции хар-танцев, ему суждено было остаться незапятнанным. — Но стали бы вы вырезать целый город — и солдат его, и гражданских, — лишь для того, чтобы донести послание и избежать дальнейшего кровопролития?

— Я… — правильного ответа не было, и Нумеон это знал.

— Его аргументы бьют мои. Кровь за кровь. Так почему же я слышу голос совести и чувствую груз вины?

Нумеон опустил глаза, словно земля под ногами могла помочь с ответом.

— Я разделяю ваши чувства, повелитель, но что тут можно сделать?

Он глянул на остальных Погребальных стражей, с торжественным видом ждавших своих капитана и примарха неподалеку, в стороне от легиона.

Вулкан перевел взгляд туда, где сошлись две армии: несколько батальонов командира Арвека объединились с многочисленными служащими Муниторума, чтобы встретить местных жителей и принять их капитуляцию. Солдаты Армии держали лазганы на изготовку, офицеры Муниторума же ждали людей с мнемоперьями и инфопланшетами в руках.

— Я пока не знаю, но заметь я раньше, как сильна болезнь Керза, я не согласился бы на эту кампанию.

Нумеон удивленно взглянул на Вулкана.

— Его болезнь? Вы полагаете, что примарх нездоров?

— В определенном смысле да. Это недуг, причем весьма коварный. Тьма, в которой он жил на Нострамо… Мне кажется, он так ее и не покинул.

— Вы могли бы поделиться своими тревогами с лордом Гором или лордом Дорном.

Вулкан кивнул:

— Мнение старших братьев всегда было ценно для меня. Один близок к фронту крестового похода, другой — к Терре. Вдвоем они смогут найти решение.

— И все же вы звучите обеспокоенно, повелитель.

— И я действительно обеспокоен, Артелл. Очень. Никому из нас не нужны новые репрессии, никто не хочет, чтобы в Инвестиарии появилась еще одна пустая колонна, чтобы имя еще одного брата вычеркнули из всех архивов. Груз скорби по двоим достаточно тяжел. Я не хочу его увеличивать, но есть ли у меня выбор?

Нумеон ответил еле слышно, ибо знал, как больно было Вулкану говорить что-либо дурное о своих братьях — даже о Керзе:

— Нет.

В неглубокой котловине в пустыне рядом с полем сбора Муниторум разместил целую армаду транспортировочных кораблей. Эти машины, металлически-серые, отмеченные символом Департаменто и обслуживаемые стаями надзирателей, охранников, кодификаторов и квартирмейстеров, в данный момент готовились к скорому отправлению за пределы атмосферы. Но в отличие от «Штормовых птиц», направятся они не к полям войны. Во всяком случае, не все и не сейчас.

Они были огромными, исполинскими машинами, значительно превышающими по размерам десантные корабли легиона или танковозы Армии. Участие в реколонизации, вербовка в Армию или, в некоторых случаях, возможность стать кандидатом в легионеры — теперь судьба каждого мужчины, женщины и ребенка Хар-тана зависела от того, как сильно они проявят готовность служить новым хозяевам. Разумеется, никто уже не вернется на Хараатан. Неопределенными оставались только способ отправки и пункт назначения.

Через несколько часов медленного опустошения города харторцы начали образовывать два лагеря: из тех, кто добровольно сражался вместе с ксеносами, и тех, кто сражался против них. Сотрудники Муниторума едва справлялись с потоком, в котором для каждого требовалось определить виновность или невиновность, и между двумя лагерями, словно в неком подобии чистилища, скапливались целые толпы, ожидавшие более тщательной оценки. Звучали мольбы о снисхождении и предложения взяток, но они игнорировались под бдительным взглядом надзирателей, и всех, одного за другим, вносили в списки и загоняли в корабли.