Мануэль Монтальбан - Пианист Страница 28

Похоже, Росель был поражен, что столько народу еще пело, во всяком случае, у него был такой вид, словно Андрес не вопросами сыпал, а стрелял в него в упор. В конце концов он просто пожал плечами, но, видно, не вполне безразлично, потому что Андрес тут же спросил:

– Вам не нравится сарсуэла?

– Не очень. Но неприязни не испытываю, иногда даже любопытно.

– Вкусы должны быть разнообразные.

– Разумеется.

– Я вам достану это пианино. Поговорю с сестрой, она со многими на нашей улице знакома, может, сумеет и до Манон Леонард добраться.

– Она красивая? – спросил Кинтана.

– Видная, – ответил Андрес.

– Любит выделиться, ходит в брючках, – высказалась Офелия.

– Красится в платиновый цвет, но мяса многовато. Я хочу сказать, она довольно полная. Напоминает немножко известную певицу Кончиту Леонардос. И правда, частенько на улице появляется в брюках, ее осуждают, потому что возвращается домой поздно и не всегда с одним и тем же мужчиной. Люди теперь стали консервативнее и все примечают. В помине нет того духа, что был при Республике и во время войны, когда люди были терпимее и со многим мирились. У нас в квартале многие девушки жили со своими дружками невенчанные.

– А потом мосену Каньису пришлось венчать их в тюрьме «Модело», когда пришли эти, и все поспешили снова жить как обычно.

Это высказалась сеньора Асунсьон, непримиримая ко всем новым веяниям, и Андресу не захотелось возражать. Магда заметила, что пора идти ужинать или в кино и что ей, пожалуй, дешевле сходить в кино.

– Когда мосен Каньис умер и его тело выставили в приходском центре, мы с сестрой ходили проститься с ним, – признался Андрес. – Хоть он и священник был, но вел себя очень хорошо, когда эти пришли. Добился, что моей сестре разрешили выйти замуж, хотя жених в это время сидел в тюрьме «Модело». Она уже на сносях была.

– Я тюрьму «Модело» помянула не из-за твоей сестры, Андрес.

– Не важно. Так вот, мы пошли проститься с ним. Полквартала собралось, не меньше. Потрясающее зрелище: он в сутане лежал, сам белый, чуть в желтизну, а на лице улыбка. Сестра говорит, точно так же он улыбался, когда внушал: не расстраивайтесь, нет беды, что век длится; на нее это все так подействовало, что, когда мы проходили мимо гроба, она на него даже не смотрела. А я смотрел. И правда, он вроде как улыбался. Священники разные бывают. Мне не нравится, как поступали со священниками в первые месяцы войны, но ведь правда, многие из них были в пятой колонне, и потом, когда пришли эти и принялись пытать, расстреливать и преследовать людей, они руки умыли, потому что сами были дурными людьми. Как-то на фронте я подрался с одним приятелем – тот рассказывал, находя это очень остроумным, как они в селении схватили священника, засунули ему шланг от автомобильного насоса в зад и принялись надувать, пока тот… ну в общем…

Девочки, как по команде, отвернулись, словно не желая видеть страшного зрелища, а Магда спросила:

– И священник лопнул?

– Этого он не сказал.

– Фу, какая мерзость.

И они снова приняли прежнюю позу, поскольку самое страшное миновало, а вопрос о том – идти ужинать или в кино – так и не был решен.

– Есть среди вас щедрый кавалер, который пригласит нас в кино?

Кинтана с Андресом переглянулись и незаметно пошарили у себя в карманах.

– Я ничего не говорила.

Сказала Офелия и как бы стерла в воздухе рукой сказанное, как это делала Кэрол Ломбард в фильме, названия которого Офелия не помнила. Делалось так: откинуть голову назад, руку чуть поднять и выставить вперед, а потом дать ей упасть, словно смахивая слова, начертанные в воздухе. Кэрол Ломбард, кроме всего прочего, другой рукой в наступившей тишине поправляла изящную шляпку, но на Офелии шляпки не было, к тому же ей начинала действовать на нервы перспектива просидеть вечер у себя в комнате и курить одну за другой две сигареты «Бубис», превращенные в четыре самокрутки с помощью папиросной бумаги «Смоукинг». У Кинтаны в карманах не было ничего, он потратил все на книги, которые привели в такой восторг Андреса.

– У меня есть знакомый парень, он матрос, когда они заходят в Барселону, я смотрю все фильмы за год, – заявила Офелия. – Он привез мне французские чулки из стеклянной нити, но у меня нет денег, чтобы поднимать петли, когда они спускаются. По-моему, в нашем квартале у меня одной стеклянные чулки.

– Говорят, они очень легко снимаются. Вот бы посмотреть, как ты их снимаешь.

– Я снимаю их двумя руками и очень медленно.

– Неужелидаже на кинотеатр «Ора» нету? Там такой дешевый вход, только что не приплачивают тебе…

– Но зато там полно клопов и стариковской мочой воняет.

– Поди узнай, кем там воняет, может, как раз молодые мочились.

Старик Бакеро, похоже, обиделся.

– Не обижайтесь, старина. Варьете в «Ope» – самое мерзкое заведение…

– А разве в «Ope» есть варьете?…

– Я спутал с «Кондалем». На днях один клоун стал там делать стойку на столе и, сколько ни делал, все падал. Кончил тем, что попросил у публики извиненья. Сказал, что совсем ослаб. Пять дней ничего не ел.

– И кто-то из публики дал ему бутерброд.

– Нет. Просто похлопали ему. Громко хлопали и долго, и он очень растрогался.

– Я предпочитаю плакать на кинокартине, а не в варьете. Мне кажется, эти две очаровательные девушки совсем заскучали, ну что, Андрес, может, займемся твоим любимым спортом?

– Не валяй дурака, Кинтана.

Словно конферансье перед многолюдным залом, Кинтана поднес ко рту воображаемый микрофон:

– А сейчас, дамы и господа, перед вами выступят Андрес и Кинтана, великолепная танцевальная пара из «Мелодий Бродвея» и «Дочери Хуана Симона», они покажут вам путешествие к звездам. С крыши на крышу, как Дуглас Фэрбенкс, волшебные гимнасты в небе Аравии. Как вы посмотрите на то, чтобы совершить экскурсию по крышам – до самого края пропасти, что на площади Падро, через весь квартал одним махом?

– А можно? – Магда пришла в восторг.

– Пусть Андрес ответит, он специалист.

– Почему же нельзя, правда, уже темнеет.

– А под конец дивного путешествия к Южным морям вторгнемся во дворец Манон Леонард и попросим ее принести свой роскошный мраморный рояль в дар Андре Костелянцу[51] и его оркестру, который почтит нас исполнением концерта си-бемоль, так это говорится, сеньор Росель?

– Можно и так.

– Я – с вами. А если нельзя в туфлях, они мне жмут, то я разуюсь.

– Если будет нужно, я понесу ее на руках.

– Ты, Кинтана, пузыришься, как стакан газировки.

Кинтана уже успел схватить Офелию под руку и превратил ее в Джинджер Роджерс, которую закружил в танце Фред Астер. Девушка заливисто смеялась, и сеньора Асунсьон заулыбалась, кивая в такт воображаемой музыке, под которую вдохновенно танцевал Кинтана. А Кинтана, кружась, выкрикивал: в следующей жизни я буду наемным танцором! Андрес обдумывал предстоящую экскурсию, взвешивал все за и против и для начала решил отделаться от племянника.

– Иди домой.

– Хочу с вами.

– Тогда попроси разрешения у мамы.

– Она не отпустит.

Пока Андрес раздумывал, Кинтана отделился от своей партнерши и первым вспрыгнул на первый уступ из кирпичей, что соединял крышу-террасу девятого дома с крышей-террасой седьмого. За ним прыгнули Офелия, Магда и мальчик. Юнг подталкивал Андреса и Роселя последовать их примеру.

– Я буду замыкать.

– Ты, Маноло, останешься тут, надо подсчитать, сколько газет не продано, чтобы завтра вернуть.

– Я потом это сделаю, мама.

И без того пошатнувшийся авторитет сеньоры Асунсьон рухнул окончательно, когда ее муж поднялся, вдел ноги в альпаргаты и сообщил:

– Я тоже иду.

– Куда идешь? Все вы с ума посходили, что ли? Из-за какого-то пианино. Разве нельзя пройти нормально по улице и попросить пианино, как положено?

– Пианино – дело десятое, сеньора Асунсьон. Главное – приключение.

Это крикнул Кинтана, который почти уже перебрался на террасу дома номер семь.

Чета Бакеро тоже поднялась на ноги; вершины, которые собирались покорять их соседи, казались совершенно недостижимыми им, оставшимся рядом с сеньорой Асунсьон и Томи, тот никак не мог примириться с внезапным бегством мальчика– и пытался нюхом измерить расстояние, отделявшее его от маленького хозяина.

– Прощайте. Запомните нас такими, какими видели в миг расставания: молодыми и смелыми, – продекламировал Кинтана, перелезая через ограду на крыше седьмого дома.

– Прощайте, сеньоры.

Старик Бакеро махал им вслед беретом.

– Приятно было с вами познакомиться, сеньор Росель.

Бакеро, размахивая беретом, обращался главным образом к Роселю, который карабкался по кирпичным уступам на четвереньках.

– Если бы не проклятая слабость, я бы тоже пошел с ними.

Это последнее, что они услышали, затем три фигуры, оставшиеся на крыше, пропали, потому что сами они уже стояли на крыше-террасе соседнего дома. Тут все было другим – и пол, мощенный квадратной плиткой, и решетка перил, остроконечная, наверное, на тот случай, если пожалуют незваные крылатые гости из космоса. А прямо напротив, на другой стороне улицы, открывалась терраса Селии и ее дочерей, уставленная десятками цветочных горшков. Зеленые деревянные жалюзи, маленький кипарис, родившийся в бывшем винном бочонке: сама Селия из лейки поливала тюльпаны и с изумлением глядела на неожиданно возникших перед ней верхолазов.