Клэр Шеридан - Из Лондона в Москву Страница 29

Литвинов, прощаясь со мной, пообещал организовать доставку ящиков в Ревель до отплытия парохода в Стокгольм. Затем Литвинов очень удивил меня, заявив, что он самый преданный мой друг. Я просила его объяснить, что он имеет в виду. Но Литвинов только ответил, что мне надо набраться терпения и подождать лет десять.

7 ноября 1920 года. В поезде.

Профессор Ломоносов занимает пост Комиссара Железных Дорог. Мы везём шесть с половиной миллионов фунтов стерлингов золотом, на которые он собирается купить в Германии паровозы. Нас сопровождает вооружённая охрана.

Прошлой ночью наш поезд несколько часов продержали на станции: на железной дороге что-то случилось, пришлось восстанавливать пути. Время от времени ломается ось вагона, загруженного золотом, или возникают неполадки в машинном отделении. Тогда мы вынуждены надолго останавливаться. Однако медленно, но уверено, мы движемся к цели. Неважно, как долго мы пробудем в пути, главное – успеть на пароход, уходящий из Ревеля в следующий четверг.

В поезде, помимо Ломоносова и его подчинённых, едут Вандерлип, Неуортева и очень приятный человек по фамилии Даргон - специалист по железным дорогам. Когда-то он был очень богатым человеком и входил в окружении царя. Он сразу же заявил мне, что принадлежит к монархистам, как будто боялся, что я могу принять его за большевика. Это анемичный, с прекрасными манерами человек. Глубоко посаженные грустные глаза, неприметность и покорность носили почти трагический характер.

Даргон заметно отличался от Ломоносова и не скрывал этого: «Я – русский человек, я тружусь на благо России, а не большевиков». При этом самих большевиков он называл грабителями! Профессор Ломоносов сидел, откинувшись на спинку своего кресла, и посмеивался. Он сказал: «Вы считаете нас грабителями, я мы считаем грабителями вас». Вопрос в том, кто же истинный грабитель.

Когда Ломоносов вышел, я стала упрашивать Драгона не вступать больше в политические споры: «Через несколько часов я пересеку границу, а вам здесь жить. Не подвергайте себя риску». В ответ он всего лишь пожал плечами: «Умираем только один раз». Рассмеялся и пояснил: «Им прекрасно известны мои убеждения. Но я честно работаю на них, и они знают, что я не связан с контрреволюционерами и не занимаюсь политикой. Так что опасность мне не угрожает».

Ломоносов, служивший на железной дороге ещё при царе, рассказывал, что ему довелось сопровождать императорский поезд в Царское Село. Царь, подчеркнул он, до самого последнего момента не осознавал угрозы Революции. Вероятно, царь рассчитывал переждать где-нибудь в отдалённых уголках Сибири, пока улягутся беспорядки. На платформе Царского Села был выстроен почётный караул. Царь, выйдя из вагона, по традиции приветствовал солдат: «Здравия желаю, солдаты!». Обычно в ответ звучало: «Здравия желаем, Ваше Императорское Высочество!». Но на этот раз они, как один, прокричали: «Здравия желаем, господин полковник!». Впервые царь осознал всю серьёзность ситуации. Он побледнел, поднял воротник свой шинели и быстро удалился.

Ломоносов ещё поведал нам захватывающие моменты операции, в которой он принимал участие. Целью этой операции было крушение царского поезда на пути в Сибирь. Уже подготовили два локомотива без людей и разрабатывали план столкновения их с царским поездом. (В последнюю минуту всё пришлось отменить, потому что царь подписал отречение.

Когда Ломоносов стал рассказывать о том, как царское окружение покинуло Николая Второго и разбежалось, словно крысы с тонущего корабля, Даргон, сидевший в мрачном молчании, заметно занервничал. Не могу избавиться от впечатления, что все остальные втайне наслаждались его волнением.

Позже, когда мы остались наедине, Даргон с дрожью в голосе сказал: «Неправда, что отвернулись от Его Императорского Величества. Мой лучший друг отправился вместе с царской семьёй в Сибирь и вместе с ними принял смерть. Некоторые преданные слуги и друзья разделили такую же участь».

Мы уже недалеко от границы. Скоро перестанут мелькать за окнами небольшие привокзальные станции, разукрашенные красной семёркой и портретами Ленина. Мы возвращаемся в привычный мир чаевых, ресторанов и цивилизации. До свидания, страна чудес, до свидания!

12 ноября 1920 года.

Мы прибыли в Ревель вечером в четверг, 9 ноября. В руках я держала две тетради своих дневников и плёнки «кодак», которые, благодаря Литвинову, были опечатаны государственной печатью и находились под надёжной охраной во время поездки. Я чистосердечно записывала все события в дневник, как я привыкла это делать дома, не предвидя никаких осложнений с отъездом. Вера в провидение меня ещё не подводила.

На следующий день я отправилась в Английское Консульство. Мистер Лесли встретил меня очень радушно. Он пояснил, что слышал обо мне от Герберта Уэллса, а до этого не знал, что я находилась в России. А я специально не отмечалась в Консульстве на пути в Россию. Оказалось, мистер Лесли – большой поклонник Генри Джеймса и прочитал все его сочинения, включая два тома личной переписки.

Он предоставил в моё распоряжение свою личную ванную комнату на полтора часа, пригласил на обед, а затем позаботился о моём двухдневном пребывании в Ревеле: меня гостеприимно приняла семья Harwood на своей вилле, расположенной на побережье. Здесь меня окружили заботой и вниманием. С интересом и любопытством я слушала о политической ситуации в Эстонии, наполовину подверженной большевистскому влиянию, и историю о прибалтийских немцах, как долго они имели поселение в Ревеле, и как их вынудили его покинуть. Всё это очень интересно и сложно. За время пребывания в Ревеле я несколько раз заходила в Советское Представительство, расположенное в гостинице «Петербург». Забавно вспомнить, что в сентябре это заведение произвело на меня гнетущее впечатление. На этот раз я словно вернулась домой! Не только товарищ Гай принял самое живое участие в разрешение моих трудностей, но и товарищ Гуковский встретил меня как старую знакомую.

В четверг утром из Москвы со специальным курьером, как и обещал Литвинов, прибыли мои ящики. Но тут вышла небольшая заминка. Гай распорядился отправить их на грузовике в Английское Консульство, меня рядом не было, и ящики доставили в гостиницу «Петербург», а я в это время пыталась отыскать их в Английском Консульстве. Наконец, мне удалось переправить ящики в порт, но их отказывались принимать на борт, поскольку отсутствовал специальный сопроводительный документ из Москвы. Если бы пароход отчалил днём, как это было предусмотрено расписанием, мои ящики остались бы на берегу. К счастью, на море поднялся шторм, и отход парохода задержался. Когда наконец-то Гай прислал требуемые документы, я отыскала капитана и принялась упрашивать его погрузить мои ящики в какое-нибудь безопасное место. «Понимаете, в них – головы Ленина и Троцкого», - говорила я. Капитан сильно удивился и даже обрадовался, так обрадовался, что мне пришлось пояснить:

- Глиняные головы, они могут легко разбиться.

- Глиняная голова Троцкого? И может разбиться? Вот это да! Давайте разобьём голову Троцкого! И капитан угрожающе повернулся в сторону моего груза к большой радости людей, наблюдавших эту сцену.

Мой отъезд из Ревеля помогли организовать сотрудники Советского Представительства и профессор Ломоносов со своими сотрудниками. Они очень старались и сделали всё от них зависящее. Теперь мой путь лежит в Стокгольм. На борту парохода я опять встретила банкира, господина Олафа Ашберга, с которым мы вместе плыли в сентябре. Он как раз и обеспечивает дальнейшую перевозку золота, и для хранения золота отведена каюта. Господин Ашберг проявил в отношении меня заботу и внимание, было приятно встретиться со старым знакомым. Говорили, что еда на борту ужасная, а мне она показалась просто восхитительной.

16 ноября, 1920 года.

Счёт времени потерян. Шторм вынудил наше небольшое судно укрыться на два дня у берегов острова Оланд. В Стокгольм мы прибыли поздно вечером. Нас встречал представитель профессора Ломоносова с машиной. На таможне нас обыскали, но целью обыска было не оружие, а насекомые, и после этого разрешили спуститься на шведскую землю. Машина быстро довезла меня до гостиницы «Anglais».

Я ожидала, что обо мне забудут, как только уеду из Москвы, но уже в третьей стране меня не оставили в покое. Если так пойдёт дальше, и в Англии устроят такой же приём, как и в Стокгольме, у меня просто не останется времени, чтобы перевести дух или спокойно перекусить.

Меня осаждают репортёры. Они даже прокрались в мою комнату! Какие бы газеты они не представляли, я говорю им всё, что взбредёт в голову. Одна консервативная газета напечатала, что я назвала Троцкого настоящим джентльменом. Если бы об этом узнали в Москве, мне пришлось бы покраснеть. Ни при каких обстоятельствах я бы не осмелилась применить такое заурядное описание относительно Троцкого. Я могу сказать, что он гений, сверхчеловек или сам чёрт. Но в России мы говорим о мужчинах и женщинах, а не о леди и джентльменах. Осмелюсь предположить, что редактор не имел в мыслях ничего дурного, просто перевод оказался неудачным.