Семён Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 4. Гражданская лирика и поэмы Страница 29

Фокусник

Я бродячий фокусник,я вошел во двор,расстелил я с ловкостьюредкостный ковер.

Инвалиды, школьники,чем вас удивить?Вот червонцы новенькиеначал я ловить.

Дворничихи в фартуках,гляньте из окон:вот я прямо с факеластал глотать огонь.

Вот обвился лентамивсех семи цветов,вот у ног по-летнемувырос сад цветов.

Видите ли, видите ли —сдернул с головы…Из цилиндра вылетелиголуби — лови!

Я взмахнул похожим навеер голубойи поднос с пирожнымиподнял над собой.

А богат я сказочно,разодет, как шах…Но это только кажется, —у меня в руках

никакого голубя,никаких монет —только пальцы голые,между ними — нет

ни ковра, ни веера,ни глотков огня…Только мысль, чтоб верилапублика — в меня!

Волшебник

Остыл мой детский пыл,заброшены учебники, —я фокусником были поступил в волшебники.

Волшебнику — трудней!Теперь уже не детство ведь.Он без воскресных днейобязан чудодействовать.

В созвездиях до пятон должен — делать нечего! —как врач-гомеопатбуквально все излечивать.

Он должен превращатьпростую глину в золото,он должен возвращатьсогбенным старцам молодость.

Чтоб с духами стихийустраивать свидания,должны мои стихизвучать, как заклинания.

Но раз я взял себеволшебную обязанность, —я должен, чтоб и бесвдруг возникал под занавес.

И чтобы сатанас пером над красной шляпоюв хромых своих штанахпел арию Шаляпина.

Свет адского огнядымится, пляшет, искрится!..Но Гретхен на меняне смотрит даже искоса.

Сердце

На яблоне сердце повисло мое —осеннее мерзлое яблокосквозной червоточиной высверленное!..Но может случиться немыслимое:

раскинется райская ярмаркас продажею всякого яркого.В лотках — плодородье бесчисленное.Все яблоки — с детскими ямками!

И вдруг ты заметишь на ярмаркемое — ни одной червоточины,румянец, не тронутый порчею…И гладишь рукою утонченной.

И нет — не отбросила прочь его,но яблоко в радужных капелькахна ветке, увешанной листьями,мое — выбираешь из прочего.

Но это же чудо немыслимое!Окончилась райская ярмарка.На яблоне сердце повисло мое —осеннее мерзлое яблоко…

Очки

Сновиденье явилось извне,заложило две линзы в ресницы.Но к чему эти призраки мне?И могло ли такое присниться:

Будто вышел на улицу я,оказался в потоке прохожих.Мимо двигалась лиц толчея,лиц, одно на другое похожих.

Чем? — Я понял. Исчезли зрачки.Ни единого взора и взгляда.Лишь очки, и очки, и очки…Но зачем и кому это надо?

У одних — непрозрачно блестя,нечто черное было надето.Им — игравшее мило дитяпредставлялось досадным предметом.

Им казалось — все лица грязны,и на мрачные их низколобьячистый снег молодой белизныопускал мутно-черные хлопья.

У других — эти стекла могливсе показывать в розовом свете.Даже окон подвальных углыкрасовались, как розы в расцвете.

Их носивший был всем умилен,как немедленно после получки.Ящик с мусором и утилемпревращался в «Привет из Алушты».

Некто шел и на каждом из лицостанавливал строгое зренье:вроде камеры сдвоенных линзон носил два стекла подозренья.

А другой — на тревожных глазах,чтоб никто не заглядывал в душу, —в два овала оправленный страхперед каждым навстречу идущим.

Шел один, никакой не злодей,и очки не казались зловещи,но он ими не видел людей, —только вещи, витринные вещи!

Я потрогал свои — и нашелвместо яблок в орбитах скользящихнечто вроде оптических шор,искажающий зрение ящик.

Я же знаю, что вижу и лгусам себе и что все непохоже!А вот шоры сорвать не могу, —так срослись с моей собственной кожей.

О, товарищи, люди, друзья,поскорей свои очи протрите,отворите, разденьте глазаи без стекол на мир посмотрите!

Этот мир не лишен красоты,иллюзорны испуг и угрозы, —может быть, мы добры и просты,и под стеклами теплятся слезы?!

Шестая заповедь

В ночь, бессонницей обезглавленную,перед казнью моей любвия к тебе простираю главнуюзаповедь: «Не убий!»

Не убий ни словом, ни взглядом!Ни вдали, ни когда мы рядом.Беатриче, Лаура, Лючия, —адом Данте и всем, что мучило,и дуэлью среди снегов,и шинелью, снятой с негосекундантами на опушке,на могиле, — Наталия Пушкина,заклинаю, ступни обвив:не убий, не убий любви!

Ни открыто, ни мысленноне убий!Ни безжалостию, ни милостынейне убий!

Лаура моя, дорогая моя,целуемая и ругаемая,но под солнцем и звездами лучшая,Беатриче, Наталия, Лючия,милосердная и жестокая,аще столько япретерпел в сей День седьмый,умоляю тя: не убий!

Не сбивавшего цвет с растения,не замешанного в растленияхи в терзавших Спасителя терниях,не виновного — не убий!

Умоляю тя:пощади во мне дитя!

Не казни своего дитяти —сердца в люльке моей души,не круши его, не убей,как нельзя казнить голубей.Не должна подлежать петлебелка, дремлющая в дупле,и стучащий о древодятел, и катающийся у ногщенок,кенгуренок, залегший в чрево,и скользящий травою уж,и дельфин, мореходец быстрый,и червяк дождевой у лужне должны подлежать убийству, —пусть живут,пусть летят, плывут…

А любовь — ведь твое дитя, —не казни, умоляю тя!

В смертной камере одиночестваи стеная наедине —при бессоннице, среди ночи встав,я хожу от стены к стене,на тюремном полу в перстипростираю к тебе персты…

Ни одной обиды не помнящий,ожидающий скорой помощи,если я позову — «приди»,ты приди и коснись груди,где любовь лепечет — «жива еще»,и скажи: — Человек, гряди!

Я гряду, почти умирающий,подымая, как веки Вий,руки слабые, умоляющие:— Не убий любви, не убий!..

«Любезность»

Любезность — не любовь.А ну ее, «любезность»!Живут, не хмуря лбов,любезные — и без нас.

Лобзать и не любить?И лебезить при этом?Я не любитель бытьобъятий их объектом.

Спасающая наслюбовь — не резонерство,и в самый тяжкий часлюбезность резанет вас.

Любезность — лишь под цветлюбовей настоящих, —вбегающих чуть свети для тебя не спящих;

не смеющих тебяв опасный час покинуть,готовых хоть с себяжизнь, как рубашку, скинуть

Таких — в нужде, в войне —хочу я видеть снова,не говорящих мнелюбезного — ни слова!

Клетка