Слава Бродский - Бредовый суп Страница 29

– Вы – американец? – спросила меня девушка.

– Нет, – сказал я.

Девушка немного подумала.

– А ваша жена – американка? – спросила она.

– Да, – сказал я.

– Можно, – сказала девушка.

– Можно, – сказал мне помощник.

Светка

Париж, 17 августа 1997 года

Мы проснулись не очень рано, и, когда мы спустились вниз на завтрак, было уже девять часов. Очень скоро мы опять тронулись в путь и, наверное, через час въехали в Bouillon. Мы стали покупать билеты, чтобы проехать на паровозике по всем окрестностям города. И нам сказали, что экскурсовод будет говорить на четырех языках: голландском, французском, немецком и английском. Когда мы начали осматривать окрестности, я попросил нашего экскурсовода повторить все, что он сказал, по-английски. И, по-моему, он стал уверять нас, что это был английский.

– This is, – сказал он, – this is.

– Пожалуйста, повтори это по-английски, – еще раз попросил я.

– This is, – сказал мне экскурсовод опять, – this is.

Мы так и не поняли ни одного слова во всей этой экскурсии, но она нам понравилась, и мы даже поездили на нашей машине еще немного почти по тем же местам, потому что все вокруг было необычайно красиво.

Мы решили больше никуда не заезжать. Маринка посмотрела в атласе дорогу на Париж и предложила мне подремать на заднем сиденье.

– Ты же знаешь, я не могу спать в машине, – сказал я.

– Попробуй, – сказала Маринка.

– Не получится. Мне никогда не удается заснуть в машине.

– Почему?

– Это у меня еще с ночных пасечных переездов. Мы выматывались там ужасно и всегда хотели спать. Мы с Кириллом вели машину попеременно. Но даже когда он меня подменял и я, казалось бы, мог поспать, я не мог расслабиться, потому что я боялся, что Кирилл заснет за рулем.

– А зачем вы все время ездили по ночам?

– Потому что мы не хотели перевозить пустые ульи, – сказал я. – Днем пчела летает.

Я все-таки устроился на заднем сиденье и долго ворочался там, пытаясь положить себе под голову какие-то наши вещи.

– Ну что? – спросила Маринка. – Никак не удается поспать?

– Нет, – сказал я.

– Все боишься, что Кирилл заснет за рулем?

– Да, – сказал я.

Я еще долго лежал просто так с закрытыми глазами и только через несколько часов, когда мы подъезжали к Парижу, мне наконец удалось заснуть.

Я прошел спуск к озеру и шел по дороге к лесополосе. Дорога была сухой и твердой, и только около самой обочины петляли уродливые хребты еще не сглаженной колеи. И это означало, что всего несколько дней назад прошел хороший дождь. Мне захотелось убедиться в том, что я не обманулся. И я отбил пяткой моего ботинка здоровенный кусок серого гребня. И, как я и ожидал, я увидел под ним жирную влажную черную землю, черней которой еще не придумала природа.

Горячий степной ветер обжигал мне лицо. Я продолжал идти вперед, пока не дошел до лесополосы. Я попытался забраться в нее в том месте, где она примыкала к дороге почти под прямым углом, и стал продираться в зарослях низкого кустарника. И тут я понял, что начал заходить в полосу слишком рано, в том месте, где она еще не была расчищена, и я вернулся обратно, на дорогу. За лесополосой начинались несколько квадратов подсолнечника. И я обогнул лесополосу и пошел по траве вдоль нее и подсолнечного поля.

Я прошел еще немного вперед, пытаясь найти какой-нибудь вход в полосу. И когда я ничего не обнаружил, я все равно попробовал войти в нее вновь, но не смог. Казалось, полоса не пускала меня к себе.

– Это не та полоса, – сказал мне степной ветер.

– Что? – сказал я.

– Что ты ищешь? – спросил степной ветер.

– Что я ищу?

– Да, что ты ищешь?

– Я не знаю.

– Это не та полоса.

– Не та полоса?

– Нет, – сказал степной ветер.

– Что это значит? – спросил я.

– Той полосы уже нет.

– Нет?

– Нет. Той полосы уже нет.

– Не говори так.

– Но это правда.

– Я не хочу этого знать, – сказал я.

– Что же ты хочешь?

– Я не знаю, – сказал я. – Я хочу войти в полосу.

– Но это невозможно.

– Почему?

– Я уже сказал тебе. Но ты не хочешь слушать.

– Что ты сказал мне?

– Той полосы уже нет.

– Той полосы уже нет?

– Нет, – сказал степной ветер.

– Значит, ничего уже нет?

– Что-то всегда остается.

– Что это значит? – опять спросил я.

– Я сохранил кое-что для тебя.

– Что?

– Звуки, – сказал степной ветер.

– Звуки?

– Да, – сказал степной ветер.

– Ты сохранил для меня звуки?

– Возьми меня за руку, – сказал степной ветер. – Я боюсь потеряться.

– Не бойся. Я с тобой, – сказал я.

– Я боюсь, что это сон.

– Нет, это не сон.

– Теперь мы вместе?

– Да, мы вместе.

– Навсегда?

– Да, – сказал я.

– Я хочу, чтобы так было всегда.

– Так и будет всегда.

– Я боюсь, что я проснусь и тебя не будет.

– Но это не сон, – сказал я.

– Это не сон?

– Нет, это не сон.

– Скажи это опять.

– Это не сон, – сказал я.

– Нет, скажи, что так будет всегда.

– Так будет всегда, – сказал я.

Я открыл глаза, спустил ноги с сиденья и сел.

– Ну что? Тебе удалось все-таки поспать? – спросила Маринка.

– Кажется, удалось, – сказал я.

– Тебе что-то снилось?

– Нет, это был не сон, – сказал я.

– Что? – спросила Маринка.

– Где мы?

– Мы едем вдоль Сены.

– В какую сторону? – спросил я. – Ты не заблудилась?

– Мне трудно заблудиться. У меня хороший ориентир.

– Какой? – спросил я.

– Эйфелева башня.

– Правда? Ты видишь Эйфелеву башню?

– Да, – сказала Маринка.

– А я когда-то думал, что никогда не увижу ее.

– Переползай вперед и ты ее сразу увидишь.

– Ничего, – сказал я, – я могу подождать еще несколько минут.

Мы вышли из машины и стали не торопясь продвигаться к башне. На всех площадях и площадках вокруг было несметное количество молодых людей. И мы узнали, что у студентов как раз в это время проходил какой-то слет. И только что на площади около Эйфелевой башни перед ними выступал Папа. Молодежь приехала со всего света, но в основном это были студенты из Рима.

– Илья! – услышал я.

Я обернулся. Это были Светка с Сережей.

– Вы давно приехали? – спросила Светка.

– Полчаса тому назад. Не больше, – сказал я. – А вы?

– Мы уже давно здесь.

– Слушали Папу?

– Совсем недолго. Он говорил на четырех языках, – сказала Светка. – Мы хотим все-таки залезть на башню.

– Мы тоже. Только мне надо взять кое-что из машины.

– Что? – спросила Маринка.

– Молоток. Хочу отбить на память что-нибудь железное от Эйфелевой башни.

– Ты шутишь? – спросила Светка.

– Да, – сказал я, – хочу взять бинокль.

Мы забрались на башню и смотрели сверху на Париж, пока не стемнело. А потом еще полюбовались немного и спустились вниз.

– Все хотят есть? – спросил я.

– Да, все, – сказала Светка.

– Нам порекомендовали хороший ресторан, – сказала Маринка.

– Только я хочу в такой, где Хемингуэй любил сидеть, – сказал я.

– Тебе нравится Хемингуэй? – спросила Светка.

– Да.

– Но ведь это же очень наивно.

– А я и не знал, – сказал я. – Маринка, а ты-то что же мне не сказала об этом?

– Перестань, – сказала Маринка.

Мы ехали в ресторан на такси, и Светка все пыталась выяснить у меня, действительно ли мне нравится Хемингуэй и что я вообще читаю. И мне пришлось ей сказать, что я читаю очень и очень мало.

– А я тоже мало что читаю, – сказал Сережа. – Я считаю так: я лучше пойду поиграть в теннис, нежели буду читать, как это делал кто-то другой.

– О! – сказал я. – Наконец-то я нашел себе товарища.

– Кто-то придумал, что чтение книг – это самое интеллектуальное занятие на земле, – сказал Сережа, – и многие в это почему-то сразу же поверили. А между тем, писатели – это не самые яркие личности и не самые умные люди на земле. Они – самые пишущие. Эта простая истина как-то не доходила до сознания народа. И миллионы людей страны, из которой я приехал, провели свою жизнь, преимущественно в горизонтальном положении, читая книги. Они скупали подряд все, что только могли достать, и превращали свои несколько комнат в подобие библиотеки. У каждого было чем гордиться: то прижизненное издание того-то, то запрещенная книга этого.

– Ребята, но вы же все-таки что-то читали? – спросила Светка.

– Конечно, – сказал я. – Есть много книг, которые я могу открыть на любой странице, и мне будет трудно остановиться.

И я стал называть Светке все свои любимые книги.

– Ага, – сказала Светка, – а ты говорил, что ничего не читаешь.

– Две-три странички за несколько месяцев, – сказал я. – А кто тебе нравится? Только не говори, что тебе нравятся многие.

– Почему?

– А потому что так говорят все.

– Почему? – еще раз спросила Светка.