Дмитрий Зеленин - Великорусские сказки Пермской губернии Страница 3

Кроме названных мною выше четырех моих сказочников-солдат, мне известны и еще два сказочника-солдата; это — Стерхов, от коего я записал чисто солдатскую сказку «Петр Великий и три солдата», и башкир Каримов, выслушавший свои русские сказки в военной службе. Из четырех известных мне сказок этого последнего две — чисто солдатские: «Бесстрашный солдат» и «Солдат спасает царскую дочь от змея» и две ничего специфически солдатского в себе не заключают.

Еще характернее, что ряд сказок, рассказанных мне сказочниками не-солдатами, носит все-таки специфически солдатский характер: очевидно, эти сказки выслушаны были от солдат. У Ломтева три таких сказки: «Иван — солдатский сын», «Васенька Варегин» и «Солдат и Смерть». Не касаясь этой последней легенды, с которой солдатство героя срослось, так сказать, органически, замечу лишь, что первые две сказки носят весьма яркие признаки своего происхождения из солдатской казармы: там и здесь герой-солдат сильно идеализирован, а во второй сказке («Васенька Варегин») столь много чисто военных подробностей, что мой прекрасный сказочник Ломтев даже в них запутался.

У сказочника Киселева, также не служившего в солдатах, одна сказка, «Морока» — известная солдатская: герой ее — матрос. Сказочники-башкиры, сказки коих помещены в настоящем сборнике, — все не солдаты; но одна из их сказок, «Рога», имеет все признаки солдатской переделки и, видимо, выслушана башкиром от русского солдата.

«Матросова сына», Илюшку-пьянюшку, мы видим героем записанной Зыряновым в 1850-х годах сказки о князе Киевском Владимире, сказки, сильно проникнутой былинным духом. Довольно важную роль солдат играет и в сказке «Муж да жена».

В качестве же второстепенных действующих лиц солдаты в моих сказках сравнительно очень редки, и роль их весьма скромная.

Таким образом, солдатское влияние в печатаемых мною ниже сказках нужно назвать сравнительно скромным, что лишний раз подтверждает богатство сказочной традиции в Пермском крае: в Вятской губернии, бедной сказками, солдатское влияние много сильнее. Из 112 главных действующих лиц в напечатанных ниже полностью Пермских сказках (исключены герои животные и чудовища) солдат (матросов) и солдатских детей только 14, тогда как крестьян (если присоединить к ним лиц неопределенного сословия, названных в сказке: охотник, работник, слуга, лакей, кузнец, старик) 64, купцов и купеческих сыновей — 14, царевичей и государей — 14, духовных — 3, бар — 2, и чиновник (стрехулет) — один.

Что же касается тюрьмы, то одна из печатаемых ниже сказок, по-видимому, ведет свое начало именно оттуда. Разумею сказку новейшего пошиба, героем коей является беглый образованный каторжник «купеческий сын Володька», достигший потом королевского престола. Эта именно идеализация героя-каторжника и заставляет меня предполагать тюремное происхождение данной сказки. — Ломтев как-то мне проговорился, что ему довелось сидеть в тюрьме и там слушать сказки; я счел неудобным расспрашивать его подробнее об этом щекотливом предмете, но догадываюсь, что эта была именно данная сказка. — Кроме того, и в сказке о невесте-волшебнице каторжник играет хотя и второстепенную, но весьма почетную роль — роль изобретательного советника, получающего за свои советы весьма крупные суммы денег; и роль эта настолько крепко срослась с каторжником, что его мы видим одинаково в обоих, записанных мною от разных лиц, вариантах данной сказки. Это — Васька Большеголовый в подтюремке или же Васька Широкий Лоб в остроге[14].

Совсем отсутствует в моих Пермских сказках герой бурлак, с которым мы не раз встречаемся, например, в сказках Вятской губернии. Да и в Пермских сказках бурлаки, — в свое время сделавшие, по моему мнению, весьма многое для распространения, а частью и для переработки многих сказок, — встречаются, только не в Екатеринбургском уезде, в котором бурлачества совсем нет и не было. В сказке «Загадки», записанной Д. М. Петуховым в Пермском уезде, главным действующим лицом является именно бурлак (Афанасьев, Сказки, примеч. к № 185). В стихотворной сказке Волегова, из Соликамского уезда, на тему «муж да жена» роль «служивого» ниже печатаемой у меня сказки из того же уезда играет бурлак (Архив Географ. Общ. XXIX, 68).

Все эти мои суждения, делающие на основании сословного положения героя сказки некоторые выводы о происхождении сказки (точнее говоря: о переделке сказки в тот именно вид ее, в коем сказка записана мною), основаны на том общем правиле, что сословное положение героя легко меняется по произволу сказочников.

II. Сказочницы. Ломтев, как тип сказочника, и его отношение к сказке. Сказки Ломтева старые и новые; герои их; вопрос об авторстве одной сказки. Тип сказочника Савруллина. Тип Глухова; попурри из сказок. Тип Шешнева: окаменение сказки.

Русские сказки в Екатеринбургском уезде я записывал от пятнадцати лиц. Это были все мужчины. Случилось так не потому, чтобы в Пермской губернии не было женщин-сказочниц. Напротив, мне известны имена двух выдающихся местных сказочниц: «Панихи» из Метлина и NN (имя я теперь забыл) из Серебрянского завода. Но обе эти сказочницы скончались задолго до моей поездки в Пермскую губернию за сказками; а с другими местными сказочницами, при всем моем к тому старании, мне не удалось познакомиться. Приезжему человеку нелегко записывать сказки и от мужчин: немало нужно времени и требуются особые благоприятные условия, чтобы рассеять всякие сомнения и вызвать полное доверие рассказчика. Женщины же относятся, конечно, еще с большим недоверием[15] к заезжему человеку; да и женщины-сказочницы реже получают известность в околотке, без чего постороннему человеку трудно узнать об их познаниях в данном деле. — Сказать и то, что сказочниц в Екатеринбургском уезде несравненно менее, нежели сказочников; маленьким детям теперь здесь сказки о животных не рассказываются, а читаются по книжке — читают отцы, матери, а еще чаще братья и сестры.

Из пятнадцати человек, от коих я записывал сказки, мне сравнительно лучше знакомы трое — Ломтев, Савруллин и Глухов. Ближе познакомиться с прочими мне не довелось, так как всякого рода лишние расспросы могли только вызвать с их стороны недоверие[16]. При всем том для меня с достаточною определенностью выяснились четыре главных типа среди современных пермских сказочников. На этих типах, особенно же на отношении их к сказкам, я и позволю себе остановиться здесь поподробнее.

Тип, представителем коего является мой главный сказочник, А. Д. Ломтев, теперь, по-видимому, уже очень редок. Ломтев относится к сказкам весьма серьезно. Мелкие рассказы и бытовые анекдоты (в жанре Савруллина) он никогда не назовет сказками, а пренебрежительно — «побасёнками». Не любит он также сказок, в коих «много брязгу» (неприличного), и «Микулу-шута» рассказывал мне лишь под веселую руку, да и то с извинениями: эта-де сказка — «только мужикам ржать» (хохотать). Легенду о чудесном куме-ангеле и о враче он также не причисляет к собственно сказкам и назвал ее мне «побывальщинкой», т. е. былью. Настоящими сказками Ломтев считает только те, в которых подробно рассказывается о чудесных подвигах богатырей. Знанием таких именно сказок Ломтев гордится. Если в сказке нет настоящих богатырей, то должны быть, по крайней мере, цари, короли, генералы и вообще высокие лица: иначе сказка будет «мужицкою».

Обладая даром изобразительности, Ломтев рисует содержание сказки с большими подробностями бытового характера, привнося в эти подробности, по-видимому, немало отсебятины. Именам действующих лиц большого значения не придает; «Иван» и «Марфа» являются в его сказках как бы нарицательными именами; любит также знакомые ему купеческие фамилии: Рязанцев, Милютин, Варегин. Ломтев не постеснялся перенести имя героя известной лубочной сказки «Францель» на героя своей сказки «Рога». Но изменить основу, остов сказки Ломтев считает своего рода преступлением[17] и всегда весьма точно придерживается того самого хода событий, с каким он когда-то усвоил данную сказку. В каждой своей сказке Ломтев видит стройное целое и дорожит этой цельностью сказки, т. е. свято хранит традицию, меняя и дополняя лишь мелкие бытовые детали.

Не путая и не комкая в одну кучу разных сказочных сюжетов, не впадая ни в скоморошество (балагурство), ни в противоположную крайность скучного прозаика, — Ломтев является, по моему мнению, представителем того, к сожалению отживающего теперь свой век, типа сказочников, благодаря коим до сих пор сохраняются в народе традиционные сказки в более или менее чистом виде.

Из 27 напечатанных мною ниже сказок Ломтева две — легенды (№№ 15 и 25), в шести сказках преобладают бытовые черты над волшебными (№№ 8, 11, 14, 17, 21, 26)[18], а в 19 прочих сказках преобладают волшебные черты над бытовыми. Эти последние могут быть подразделены на два разряда: в одних сказках герой от природы наделен богатырскою силою, при помощи коей он и совершает свои подвиги (№№ 2, 7, 9, 16, 18, 22 и 27), в других сказках герой — обыкновенный слабый смертный, и свои подвиги он совершает с помощью разных волшебных предметов, с помощью сверхъестественных лиц или даже — хитростью (№№ 1, 3, 4, 5, 6, 10, 12, 13, 19, 20, 23, 24; хитрость в № 13 и 20).