Андрей Колганов - Жернова истории - часть 1 Страница 3

— Доброе утро, Игнатьевна! — бросил я небрежно. Хотя волновался при этом не на шутку – черт его знает, как они на самом деле-то с реципиентом здоровались?

Она обернулась. Сморщенное, но аккуратное, не лишенное следов былой приятности лицо. Серые, еще не поблекшие глаза, жиденькая коса, закрученная узлом на затылке.

— А, проснулся, соколик, — довольно звонким голосом откликнулась она. — У меня тут как раз чаек поспевает.

— Заварка с меня, — неожиданно для себя самого, как-то машинально отреагировал я. Да-а, как вовремя мой, хм, реципиент, стал прорезаться.

Присели на кухне, вместе похлебали чайку. Заварку я притащил из своей комнаты, безошибочно цапнув с круглого стола емкость из узорчатого темно-синего стекла с завинчивающейся металлической крышкой, а чайная колбаса и кусок каравая серого хлеба в чистой полотняной тряпице нашлись на кухне в шкафчике под окном. И к тому, и к другому меня привела то ли снова память реципиента, то ли собственная интуиция.

После чаепития явственно ощущалась потребность хотя бы на время освободить голову от нервно теснящихся там беспорядочных мыслей, для чего неплохим средством было бы просто пройтись по улице. Кстати, а что у нас на улице? На улице было хмурое серое небо, но в облаках попадались разрывы, из которых время от времени падали на московские улицы лучи еще довольно теплого (сентябрьского?) солнца. Распахнув окно, я постарался уловить, насколько сегодня тепло. Да, вроде не холодно, и все же в одной рубашке зябковато будет.

Распахнув дверцы шифоньера, я стал изучать свой гардероб. Смотри-ка, довольно прилично. Ни тебе гимнастерок с галифе, ни тебе френча какого-нибудь – а ведь так сегодня, в 1923 году, ходит немалое число ответственных работников (уж фотографий-то соответствующих я в свое время повидал немало). Висят костюмы – аж целых две штуки. "Английские" — услужливо подсказала память, причем это слово каким-то образом дало мне понять, что они не только в Англии сшиты, но и привезены мною (во, сказанул, — мною!) из Англии. Висит вполне узнаваемый твидовый пиджак, а рядом – пиджачок попроще. И рубашек несколько штук висит.

А на полочках у нас что? А тут у нас нижние рубашки, трусы, напоминающие семейные, только подлиннее, носки и какая-то сбруя. Переплетение широких резинок, блестящие зажимы… Подтяжки, что ли? Коротковато, вообще-то, для подтяжек. И тут я не сразу, не мгновенно, но все же сообразил: эта ерунда как раз для носков и предназначена. Подтяжки, да – застегиваются под коленом и к ним цепляют носки, которые в это время еще не имеют вшитых эластичных резиновых нитей, и потому держатся на подтяжках. Да, и тут я – точнее, мой реципиент, — вываливаюсь из общего ряда. Большинство (за исключением всяких "бывших", буржуазных спецов, богемы и т. п.) в сапогах ходит и им хватает портянок. Но для ответработника Наркомвнешторга это как раз нормально – нам по заграницам ездить приходится, потому и одежка соответствующая.

С грехом пополам натянул все, что положено – подтяжки для носок, сами носки, рубашку, костюм… Галстук повязывать не стал – моя собственная память подсказывала, что против галстуков нынче сильное предубеждение, как против буржуазного элемента одежды. Ботинки надел – вполне еще крепкие, не сильно поношенные ботинки – тоже "оттуда", видать, приехали, хотя – подсказывает реципиент – и здесь теперь можно купить вполне приличные, контрабандные, из Польши (правда, из-под полы и очень дорого). НЭП, понимаешь.

Вот, кстати, о НЭПе. А с дензнаками у меня как? Пройдясь по карманам, обнаруживаю кошелек и портмоне. В кошельке у меня лежала довольно толстая пачка денег. В глаза бросились, прежде всего, купюры 1923 года выпуска – от рубля до двухсот пятидесяти рублей (сотенных и двухсот пятидесяти рублевок было больше всего). Я аккуратно разложил содержимое кошелька на столе.

Оформление красивое, даже вычурное, но краски немного мрачноваты. А что это тут за текст с обратной стороны в рамке, пышно оформленной всякими виньетками и завитушками? "Один рубль 1923 года равен одному миллиону рублей дензнаками, изъятыми из обращения, или ста рублям дензнаками 1922 года. Прием по сему расчету обязателен для всех". Так, выходит, я – миллионер? Или даже миллиардер! Если считать в дензнаках, изъятых из обращения…

А это у нас что? Тоже 1923 года денежки, но уже по тысяче и по пятьсот рубликов, и даже одна пятитысячная есть! Оформлены так же, как и их более мелкие собратья, только расцветка немного поярче и на обороте текст более лаконичный. Меленько так напечатано: "Денежные знаки 1923 года обязательны к приему для всех согласно расчету, установленному в отношении денежных знаков прежних образцов декретом от 24 октября 1922 года".

Теперь в портмоне заглянем, может, и там что найдется? А в портмоне у нас лежат две скучные черно-белые бумажки (и только розетка с надписью "РСФСР" раскрашена чуток повеселее) с надписью "один червонец", одна – "три червонца", и одна – "пять червонцев". Обратная сторона – чистая. Год выпуска – 1922. Так-так-так. Это я, значит, попал в разгар денежной реформы. Параллельно ходят совзнак и червонец, и курс обмена одного на другой прыгает, равно, как прыгают (точнее, растут) и цены. Жизнь мне предстоит веселая, однако. Тем более, вспомнилось мне (или то опять подсказала память реципиента?), что зарплату нам исчисляют в "золотом рубле", примерно соответствующем одной десятой червонца, а выдают – быстро обесценивающимися совзнаками. В конце августа за червонец где-то две тысячи с гаком совзнаками давали, то есть "червонный рублик" стоил рублей двести с хвостиком. А ведь еще в начале августа червонец шел за тысячу четыреста рублей! Вот и крутись.

А на что крутиться? В смысле, какая у нас нынче с реципиентом зарплата? Зарплата у нас, как тут же всплыло в памяти, неплохая – партмаксимум. Сиречь 175 рублей в месяц (в золотом исчислении конечно, не в совзнаках – в совзнаках это офигенные тыщи получаются, а если в старых считать, так и вообще миллиарды!). Все заработки свыше этой суммы член партии должен сдавать в партийную кассу, в фонд взаимопомощи для малоимущих партийцев. На партмаксимум особо не разгуляешься, но жить можно, и неплохо жить. Для сравнения: рядовой работник уездного комитета партии получает сейчас 15 рублей, что, разумеется, весьма скудный доход, но ноги с голоду не протянешь: в провинции мясная вырезка стоит 14 копеек за фунт, телятина (не вырезка) – 9-11 копеек, буханка хлеба – копейки (или несколько рублей совзнаками 1923 года). Конфеты шоколадные, правда, на такую зарплату не укупишь – 3 рубля 75 копеек за килограмм! Но вот если еще и семью кормить надо, то на троих-четырех-пятерых такую зарплату не растянешь. Это уже с хлеба на квас, и то едва-едва.

В Москве цены заметно повыше, раза в полтора-два (конфеты, правда, стоят практически столько же). При этом цены, что не радует, растут каждую неделю, если не каждый день. Однако лишь в совзнаках, в червонцах цены практически стабильны.

Поэтому червонцы в моем портмоне совсем не лишние. Их курс Наркомфин держит жестко. Эмиссия ограничена 30 % обеспечением золотыми, валютными и высоколиквидными товарными резервами. Нарком финансов Сокольников аккурат в августе не погнушался даже на черный рынок инвалюту и золотишко через верных людей выкинуть, продавая их только за червонцы. Так что червонец с таким реальным обеспечением твердо стоит…

Ага! Только сейчас сообразил! Раз мне положен партмаксимум, значит я, что, — член партии?

Так и есть. Кроме червонцев в портмоне обнаружилась скромная картонная карточка, озаглавленная "Российская коммунистическая партия (большевиков)". И ниже: "Партийный билет N…". Ого! Тут у нас и год рождения указан. Мне теперь, оказывается, тридцать семь лет, ибо я 1886 года рождения. А в партии состою с 1903 года. Неплохо так. Дооктябрьский стаж, это вам в Советском государстве не хухры-мухры. Это Красин постарался, ибо пребывание в меньшевиках могли и не зачесть, и был бы партстаж только с начала 1918, когда я из эмиграции возвратился в Питер… А выдан этот билет в 1922 году. Хотя реально я (реципиент, конечно!) его получил буквально на днях, как из Англии вернулся после завершения работы в "ARCOS" (All-Russian Co-operative Society), — сам ходил за ним в учраспредотдел ЦК, благо от моей работы до них всего два шага.

Впрочем, это был только завершающий этап. Выписал мне этот партбилет еще в прошлом году Городской райком, где я состоял на учете, а после его упразднения в том же 1922 году меня перевели на учет в Бауманский райком (ибо, как мне сообщили в нашей партячейке в НКВТ, теперь мы относимся к Бауманскому району). И, естественно, Осецкий, по возвращении из Англии, отправился поменять свой старый партбилет образца 1920 года именно туда. Но оказалось, что из-за моего длительного отсутствия, когда кампания по обмену партбилетов уже давно прошла, мой билет из райкома сдали сначала в горком, а оттуда – в ЦК, в учраспредотдел. В общем, на беготню по инстанциям ушло в общей сложности два дня…